Учитель Эсберг сел верхом, и Белая Чайка вышла на дорогу.
      - Ишь ты, плывет, что твой корабль, - сказал учитель. Хоть и прихрамывает, а почти не кренится... - Он говорил безостановочно, чтобы перебить кашель: - А твоя нога как, Миккель, не болит больше?.. Э, что это она прыгнула?.. Слыхал я - ты в моряки собираешься, как отец. Да, повидал я кораблей мальчишкой, в Эсбьерге. На реях - матросы, ловкие, как обезьяны... Ты, конечно, на бриг пойдешь?
      Миккель шагал следом, хмурый, угрюмый. Вдруг почему-то заныла нога в правом башмаке.
      - На бриг? До первого шторма? - буркнул он. - Ну уж нет! То ли дело - пароход!
      Глава двенадцатая
      КЛАДБИЩЕНСКИЙ ПРИЗРАК ПОПАДАЕТ В БЕДУ
      Церковь оказалась запертой. Миккель поставил Белую Чайку у коновязи и пошел за ключом к сторожу.
      Сирень Якобина купалась в солнечных лучах, тысячи блесток играли на темной, чуть сморщенной ветром речной воде. Дверь сторожки была приоткрыта. Миккель заглянул внутрь. На печи громоздились горшки и тарелки с картофельной шелухой. Рядом лежала доска, на ней - две очищенные трески.
      Вспомнилась минувшая ночь - как Якобин греб по реке во мраке. Он присмотрелся к рыбе: никаких следов остроги...
      Миккель подошел к двери в каморку:
      - Сторож!
      На неубранной постели выглядывал из-под одеяла кусок красного циркового трико. Странно: зачем понадобилось церковному сторожу обрезать трико?
      Миккель понюхал баночку с "мазью для ращения усов" и поспешил выйти из сторожки. Возле ограды он остановился. Сквозь ровное журчание реки слышался чей-то блеющий голос:
      - Девятьсот сорок три, девятьсот сорок четыре, девятьсот сорок пять... девятьсот сорок...
      Утоптанная тропинка вела за кусты жимолости, окружавшие дом. Миккель ступил на тропку, сделал четыре шага, на пятом остановился и разинул рот.
      На перекопанном огороде стоял улей, увенчанный черным котелком. Сбоку на улье висел пиджак и жилетка Якобина, а среди одуванчиков на опрокинутом цветочном горшке стоял сам Якобин - на голове.
      Черные брючины болтались в воздухе; медленно, будто из худого крана, сочились слова:
      - Девятьсот с...с...срок девять, девятьсот пя...пятьдесят, девятьсот пя...пятьдесят один...
      - Извините, - сказал Миккель.
      Горшок покачнулся. Якобин шлепнулся наземь, так что комья полетели. На башмаки бывшего акробата были натянуты чулки от трико.
      - Мне бы ключ от церкви, - сказал Миккель. - А то закрыто, и в ризнице никого нет.
      Якобин смущенно поднялся и почистил рукой штаны.
      - Упражнение - мать умения, - произнес он, скривившись. - Есть акробаты, до двух тысяч стоять могут, но таких мало. Ты без собаки пришел?
      Миккель кивнул. Якобин облегченно улыбнулся.
      - Страх не люблю собак. - Он нахлобучил черный котелок. - Ключа нет - Эбберов конюх стащил, но дверь в ризницу не заперта.
      - Ста...стащил? - пробормотал Миккель.
      Лоб Якобина покрылся капельками пота, хотя он стоял в тени.
      - Вот именно. И рубины со шпаги взял, мазурик. А сегодня ночью забрался в пасторову кладовку, за бараньей ногой. Тут-то Цыган и попался!
      Миккель прикусил губу, так что кровь пошла.
      - Эбберов конюх?.. - прошептал он. - Длинный, чернявый, в мягкой шляпе?
      Якобин стащил с себя красные чулки:
      - Во-во, он самый.
      За кладбищенской стеной показалась Туа-Туа. Миккель услышал ее голос:
      - Куда ты запропастился, Миккель?.. - Она перелезла через ограду и сбежала вниз по откосу. - Ну, что тут?
      - Ничего, просто один призрак попал в беду, - ответил он возможно безразличнее.
      Но глаза его были устремлены на два следа в огороде Якобина - небольшие овальные следы "морской скотины".
      Глава тринадцатая
      ПОБЕГ
      Учитель сидел на паперти и кашлял.
      - Остальные дети, наверное, в доме пастора, - сказал он Миккелю и Туа-Туа, когда они подошли, потом тяжело поднялся и вошел в холодную ризницу. - Ну, ведите себя хорошо, после встретимся у конюшни.
      Учитель зашагал к органу; судорожный кашель гулко отдавался под сводами церкви.
      - Бьюсь об заклад, что призрак во многом замешан, сказал Миккель, когда они направились через кладбище к дому пастора. - Но не во всем.
      Только он хотел рассказать про следы в огороде Якобина, вдруг Туа-Туа схватила его за руку.
      - Гляди, Миккель, чья-то двуколка прямо на пасторовом газоне стоит!
      - И вовсе не чья-то, - сурово заметил Миккель. - Видишь, крючья для цепей - это ленсман приехал.
      - Значит, они его сейчас в тюрьму повезут?
      Миккель кивнул.
      - А только сдается мне, узелков больше, чем они думают, Туа-Туа...
      Кухарка впустила их с черного хода - розовая, разгоряченная, взлохмаченная.
      - Я тут с пирогами, а тут такое дело! - волновалась она. - И поделом татю! В заточении - вот где его место!
      - А он сознался? - спросил Миккель.
      - Разве мало того, что его схватили на месте преступления, прямо в кладовке? - негодовала кухарка.
      - Может, он просто есть хотел, - сказала Туа-Туа.
      - Значит, Туа-Туа Эсберг, чуть в животе запищит, идет по чужим кладовкам рыскать? Так, что ли?
      Туа-Туа промолчала.
      Кухарка отрезала два ломтя булки и намазала маслом:
      - Вот, нате, а теперь ступайте в гостиную. Да не шумите - за стеной кабинет...
      Она подтолкнула их ухватом, закрыла дверь и поспешила, ворча, к печи. В гостиной, на роскошных стульях, вдоль стены смирно сидели ребятишки, боясь даже нос почесать.
      - Учти, Енсе, ты только себе хуже делаешь, что запираешься! - раздался за стеной голос ленсмана.
      Миккель отдал свой ломоть Туа-Туа и прокрался к двери кабинета.
      - Ты что?.. - в ужасе прошептала Туа-Туа.
      - Ш-ш, Туа-Туа, я вижу его, - ответил шепотом Миккель, уткнувшись носом в замочную скважину. - А, черт!..
      Пастор заслонил.
      - Я же не отказываюсь, что взял баранью ногу! - кричал с отчаянием Цыган. - У меня все кишки свело. А рубины не трогал, не трогал!..
      С грохотом упал стул, и широкая спина пастора качнулась в сторону. Дверь распахнулась, в гостиную выскочил Цыган. Острый локоть больно ударил Миккеля в ребра.
      - Бога ради, держите этого безумца! - донесся из кабинета голос пастора.
      Но Цыган уже стоял на подоконнике. Он прикрыл лицо шляпой и прыгнул прямо через стекло.
      Ленсман, громко бранясь, уклонился от осколков, оттолкнул плачущую Туа-Туа и ринулся к двери.
      Миккель видел в разбитое окно, как Цыган мчится огромными прыжками через кладбище.
      К конюшне!..
      В голове пронеслись слова ночного призрака: "Посади лучше животину на цепь, не то найдется злодей..."
      Неужели уведет Белую Чайку?
      Миккель прикрыл лицо рукавом и выскочил в окно.
      Стекла впились в рубаху и кожу, но он все стерпел.
      "Молчи, Белая Чайка, молчи!.." - отстукивало сердце в лад с цоканьем деревянных подошв. Одним прыжком Миккель перелетел через кладбищенскую ограду. "Милая, славная Чайка, молчи, молчи, молчи..."
      От конюшни донеслось громкое ржание. Беги не беги, Цыган уже там...
      Вот он, сидит верхом на Белой Чайке - прямой, как свеча. Цыган твердой рукой потянул повод - лошадь послушно повернулась.
      Последнее, что увидел Миккель, ковыляя между могилами, были белые лошадиные ноги и мятая шляпа, слетевшая с головы всадника, когда Белая Чайка красивым прыжком перенеслась через речушку.
      В следующий миг они исчезли.
      Глава четырнадцатая
      Я ПОЕДУ С ТОБОЙ, МИККЕЛЬ!
      Никогда Миккель не забудет этот день.
      Какой пронизывающий ветер дул на дороге... Как плакала Туа-Туа; как учитель поминутно садился, задыхаясь от кашля.
      А после!..
      Туа-Туа сразу побежала вверх по лестнице, затопить печку и поставить чайник, учитель же задержался в дверях.
      Он внимательно, очень внимательно посмотрел на Миккеля, потом пожал ему руку, крепко, словно хотел показать, что перед ним уже не школьник Миккель Миккельсон, а взрослый мужчина, на которого вполне можно положиться.
      - Вот увидишь, лошадь скоро вернется, - сказал он.
      А затем последовало самое главное. Но сначала учитель прокашлялся как следует.
      - Она... моя Туа-Туа - славная девочка! - пробормотал он. - Береги ее, Миккель Миккельсон. Ей может понадобиться твоя забота.
      И длинные тонкие пальцы органиста заскользили вверх по перилам.
      Три дня спустя вся деревня Льюнга погрузилась в траур.
      "Двустороннее воспаление легких с осложнением на сердце", - значилось в справке, которую написал врач, сидя за столом в учителевой гостиной.
      Правда, как раз в этот день приехала тетушка Гедда Соделин из Дании. Но кто может утешить девочку, которая плачет без конца и не хочет больше жить?
      Миккель решил все-таки попытаться, но его остановили в прихожей сильные руки тетушки Гедды.
      - Поговорить с Туа-Туа, с бедной крошкой? - Тетушка Гедда непрерывно вытирала слезы. - Неможется ей, кашляет, бедняжечка. Ее нельзя беспокоить, ни в коем случае.
      Миккель и Боббе побрели домой. У Миккеля было такое чувство, точно он проглотил камень - здоровенный булыжник, вроде тех, что летели с Бранте Клева, когда взрывали тур. И камень этот очутился там, где у людей сердце.
      Нашелся, однако, человек, который не стеснялся потревожить больную. Его звали Малькольм Синтор. На пятый день после похорон он явился верхом на своей Черной Розе - "дела улаживать".
      Синтор председательствовал в муниципалитете. Муниципалитет назначил нового учителя, а посторонним жить в школьном здании не полагалось.
      - Господи, куда же денется наша крошка, наша ТуаТуа?! воскликнула тетушка Гедда.
      - Ничего, пусть едет с теткой в Данию, - ответил Синтор. - Через три недели чтобы квартира была свободна. Сироты только обуза для муниципалитета. Ни к чему нам это.
      С этими словами Синтор уехал.
      Не плачь, Туа-Туа, и не упрашивай!
      Хоть и добрые глаза у суровой на вид тетушки Гедды, но вот беда: глаза эти смотрели в какие-то необычные очки, в которых все люди казались маленькими детьми. Особенно Туа-Туа.
      - Ешь капусту да не мели попусту! - сказала тетушка Гедда. - Что ты будешь делать тут одна?
      Ну как объяснить такой тетушке, что очень важные обстоятельства никак не позволяют тебе уезжать из Льюнги?
      За неделю до отъезда Туа-Туа поднялась с постели. День выдался ветреный, а Миккель уже полчаса стоял у сарая и свистел. Ежедневно с трех до пяти тетушка Гедда ложилась вздремнуть после обеда, и Туа-Туа выскользнула незамеченная.
      - Ой, Миккель!.. - шептала она дрожащим голосом. - Я... я так тебя ждала. Про Белую Чайку что слышно?
      Миккель покачал головой.
      - А Боббе?
      - Если через шесть дней он не будет убит и закопан, то Синтор пойдет со своими враками в суд. А в суде его дело верное. Как я тогда говорил, так и сделаю, Туа-Туа. - Он взял ее за руку. - Конечно, тебе еще хуже... Я почти все время о тебе думаю.
      Туа-Туа зажмурилась, пытаясь стряхнуть слезы.
      - Через шесть дней, Миккель, и меня тоже здесь не будет. - Она рассказала о новом учителе и переезде в Данию. Билет заказан, в субботу уплывем.
      Миккель помолчал, не выпуская руки Туа-Туа.
      - В ночь на субботу мы с Боббе уйдем из дому, - сказал он. - Попробую на какой-нибудь пароход наняться.
      - Миккель... вот бы мне с тобой!
      Миккель пожевал щепочку.
      - На американской линии девочек не берут... Разве что в камбуз?
      - Ой, Миккель, вот было бы хорошо! Я буду тебя во всем слушаться. Возьми меня с собой, Миккель, милый! У меня теперь, кроме тебя, никого нет... Обещай, что возьмешь!
      Миккель посмотрел на худое тельце Туа-Туа. Зеленые глаза стали еще больше с последнего раза.
      - Уходить надо ночью, - сказал Миккель. - Ты сможешь?
      - Наружная дверь будет заперта, но я вылезу в окно в маленьком классе.
      - И еды собери на дорогу, - предупредил Миккель. - Я уже две недели собираю. Кусок в рот, кусок в карман. Все, что не портится. А храню в каменоломне.
      Туа-Туа прикусила губу от волнения.
      - Я все-все соберу, только возьми меня! Знаешь, Миккель, у нас все получится!
      Она подняла руку и погладила его волосы. Миккель покраснел до самых пяток.
      - Конечно, надо только вместе держаться! - ответил он охрипшим голосом. - Вместе!..
      Глава пятнадцатая
      ШЛЯПА С ПЕРЬЯМИ
      "Король Франке" - так назывался пароход, который причаливал к пристани Синтора по средам, пятницам и субботам. В эти дни на пристани поднимали вымпел.
      Кому надо было в Льюнгу, те чаще всего садились на "Короля Фракке".
      В понедельник вечером богатей Синтор явился верхом к школе и велел поторапливаться со сборами. Получено письмо: новый учитель прибудет на "Франке" уже в среду. Так что отправляйтесь в Данию поживее!
      Туа-Туа чуть не закричала от отчаяния. Как предупредить Миккеля?
      Мандюс Утот подкатил с подводой и отвез на пристань два огромных багажных ящика. Самый большой заключал в себе учителев орган. Тот самый, на котором учитель летними вечерами играл "Ютландскую розу".
      Тетушка Гедда укладывала вещи и без конца пила бузинный чай, чтобы не заболеть насморком от всей этой пыли. И не сводила глаз с "дорогой крошки".
      - Миккеля Миккельсона увидишь на пристани, - говорила она. - А по горам носиться, только гланды распухнут. Пуще огня остерегайся насморка и распухших гланд!
      Настал последний вечер. Небо было сумрачное, ветер бушевал вовсю. Тетушка Гедда чувствовала, как "простуда во все суставчики забирается". Не было и восьми, когда она легла спать, обмотав шею кроличьей шкуркой. Ключ от двери тетушка положила в изголовье.
      Туа-Туа лежала и плакала. Наволочка намокла, пришлось переворачивать подушку. Часы пробили девять, потом половину десятого. Тихо, как мышка, она встала с кровати и оделась. Много еды скопить не удалось: кусочек ветчины, копченая селедка да два ломтя сухого хлеба. Все это Туа-Туа завернула в платок вместе с огарком свечи, медальоном - в нем была карточка мамы - и пожелтевшим портретом учителя Эсберга. После этого она опять всплакнула и пошла на цыпочках вниз по лестнице.
      Туа-Туа шла в чулках, а башмаки держала в руке. Правда, ветер так сильно завывал и шумел в деревьях, что ее все равно бы никто не услышал.
      Наружная дверь была заперта, пришлось идти через класс. В одном углу на стене виднелось серое пятно: здесь стоял папин орган. Туа-Туа высморкалась, вытерла глаза, открыла окно и прыгнула с подоконника на землю.
      Только у одного Синтора горел свет, в остальных домах спали. Ветер трепал кусты сирени. Туа-Туа подумала, сколько ей идти в темноте до постоялого двора, и похолодела.
      - Хоть бы Миккель не рассердился и не стал меня ругать, - прошептала она, натянула башмаки и двинулась в путь.
      Дома скоро исчезли позади, внезапно вынырнули из мрака голые сосны на Синторовой пустоши, точно заколдованные великаны. Как плохо без папы!.. Возле первого загончика Туа-Туа остановилась и пожевала копченой селедки.
      - Ой... что это?
      Селедка застряла в горле. Из самого большого загона появилась фигура. Сперва Туа-Туа показалось, что у фигуры на шее огромный воротник, но потом она разглядела брыкающиеся ноги: овца!
      Из-за мрака Туа-Туа видела только силуэты, но и этого было достаточно, чтобы приметить шляпу с перьями на голове у незнакомца.
      Туа-Туа взвизгнула, уронила селедку и помчалась мимо "шляпы" вниз по Бранте Клеву. Послышалось хриплое блеяние, потом стук камней: незнакомец выпустил перепуганную насмерть овцу и тоже побежал.
      "Хоть... хоть... хоть бы скорей каменоломня", - стучало в груди у Туа-Туа. В каменоломне были тайники, о которых знали только они с Миккелем. Она не сомневалась, что "шляпа" несется за ней по пятам с ножом в руках. "Если догонит, тут и прикончит!" И ей чудилось, что мимо нее летят огромные камни.
      Наконец-то! Впереди показался длинный сарай. Туа-Туа пробилась сквозь крапиву к двери и замерла, положив руку на щеколду. Сердце отчаянно колотилось. Но незнакомец не показывался.
      Слегка обескураженная, она сунула в рот ветчину и спустилась по тропе к постоялому двору. Свет горел только в каморке Петруса Миккельсона. Глотая слезы, Туа-Туа прижала нос к стеклу.
      Петрус Миккельсон сидел возле стола и устанавливал мачту на деревянном кораблике длиной чуть побольше аршина. Рядом лежала на столе бечевка для такелажа. Лицо у него было совсем старое и печальное, когда он наклонился и стал писать кисточкой название на корме: "Три лилии ".
      Глава шестнадцатая
      ЗЕЛЕНАЯ ЛЕНТА
      В то время как Туа-Туа тихонько кралась к двери, Миккель крепко спал на своей кровати в кухне.
      Ему снилось, что он стоит у руля на бриге "Три лилии" и приводит корабль к ветру, а правая нога так и ноет от напряжения.
      "Сильней приводи, не то плыть тебе к берегу на обломке!" - услышал он окрик Скотта.
      Нет же, это голос Енсе-Цыгана. От страха у Миккеля поползли мурашки по спине. Тали * бомкливера ** лопнули и стучали, словно копыто о камень.
      "Еще лево на борт!" - рявкнул Скотт-Цыган.
      Миккель изо всех сил налег на штурвал, но не мог упереться как следует: правый башмак все время скользил по палубе. Внезапно штурвал вырвался из рук; одновременно на корабль накатил огромный вал.
      "Ну, пропал!" - подумал Миккель и побежал очертя голову по мокрой палубе.
      "Говорили тебе, сиди на берегу, - прозвучал печальный голос бабушки Тювесон. - От моря одно горе..."
      Она не сказала "для Хромых Зайцев, вроде тебя", но, конечно, имела это в виду.
      * Тали - приспособление из троса и блоков; с талями легче поднимать груз.
      ** Бомкливер - косой парус.
      Миккель проснулся весь в поту. Тали продолжали греметь над самым ухом.
      "Ты что, дурень, не слышишь? Это же дверь стучит, - успокоил он себя; перед глазами все еще стояло лицо злосчастного Цыгана. - Забыли запереть, вот и все".
      В кухне был собачий холод, и Миккель, прежде чем выйти в прихожую, закутался в бабушкин платок. Задвижка была на месте. Зато ручка так и прыгала вверхвниз.
      Дрожащей рукой Миккель сдернул с вешалки бабушкину меховую шапку: стыдно, коли у храброго мужчины волосы дыбом стоят!
      Потом он схватил Плотникове ружье - оно висело незаряженное возле двери - и пробасил, подражая голосу Грилле:
      - Кто бы ты ни был, на тебя свинца хватит!
      Туа-Туа - это она дергала ручку - подпрыгнула от испуга и порхнула через двор, будто сухой лист.
      Миккель осторожно приоткрыл дверь и впустил в прихожую тусклый лунный луч. На крыльце никого... Во дворе - тоже.
      Поди разгляди рыжеволосую девчонку, которая притаилась за кустом у сарая и стучит зубами от страха! Или поди угадай, что приизрак в меховой шапке и вязаном платке не кто иной, как Миккель Миккельсон!
      Миккель прошел вдоль стены и завернул за угол. Ноги дрожали, палец лежал на курке.
      "Теперь или никогда", - решила Туа-Туа и метнулась через двор в прихожую. Дверь захлопнулась, щеколда закрылась сама.
      Услышав стук, Миккель бегом вернулся к крыльцу.
      - Открывай! - закричал он плотниковым голосом и ударил прикладом в дверь, так что искры полетели.
      Бедная Туа-Туа услышала шаги на кухне. Оставалось одно спасение: лестница! Дрожащие пальцы заскользили вверх по перилам. Слава богу: чердачная дверь открыта! Правда, на чердаке тоже было темно, но в окошко, обращенное к Бранте Клеву, проник серебристый луч. Точно сама луна шептала ей с неба: "Не бойся, Доротея Эсберг, я посвечу тебе".
      - Спасибо, - прошептала Туа-Туа и спряталась за бабушкиным сундуком.
      Внизу, в прихожей, скрипнула дверь, и на крыльцо вышел с кисточкой в руке Петрус Миккельсон:
      - Ты что тут делаешь среди ночи, Миккель?
      Миккельсон-старший смотрел на ружье, Миккель Миккельсон-младший - на кисточку. У обоих был смущенный вид.
      - Мне почудилось, что Белая Чайка пришла, - объяснил Миккель. - А пока проверял, дверь захлопнулась. Должно быть, ветер.
      Петрус Миккельсон не стал больше спрашивать, только похлопал его по плечу:
      - Мы уже искали вместе однажды. И на этот раз вместе поищем. Хотел бы я видеть того конокрада, который устоит против двух Миккельсонов.
      Он нагнулся и поднял с пола что-то зеленое.
      - Будь она пошире, вышел бы вымпел на мачту, - пробормотал он про себя и подал зеленую вещицу Миккелю. - На, положи в бабушкину шкатулку. Спокойной ночи.
      Боббе не спал, лизал себе лапу, когда Миккель вернулся на кухню.
      - Вот и не верь после этого в привидения, - пробурчал Миккель, пряча в наволочку зеленую ленту. - Спокойной ночи, Боббе, да смотри разбуди меня, коли морские овцы заблеют.
      Если бы он знал, что в этот самый миг Туа-Туа, накрывшись рваным парусом, засыпает в слезах в четырех метрах над его головой!..
      Глава семнадцатая
      КАК БОГАТЕЙ СИНТОР ПРИЩЕМИЛ ПАЛЕЦ
      Бабушка Тювесон сидела и вычесывала шерсть, когда во двор въехал верхом богатей Синтор. У Синтора не было заведено стучаться или спрашиваться. Р-раз! - кухонная дверь распахнулась, и бабушка увидела незваного гостя.
      - Где вы ее спрятали? - проревел он.
      Бабушка прищурилась на него слезящимися глазами.
      - Кого? - удивилась она.
      Щетина на Синторовом подбородке накалилась.
      - Девчонку - кого же еще? Доротею Эсберг! Не придуривайся, старая карга! Пароход отчаливает через полчаса, а ее нет.
      Бабушка поджала губы:
      - Ищи сам! Сапоги в прихожей оставь - полы только что вымыты.
      У Синтора на сапогах налипла глина. Но разуваться ради какого-то сброда!?.
      - Миккельсон дома? - рявкнул он.
      - Нету его, - ответила бабушка.
      Дверь в каморку открылась, и выглянул Миккель.
      Одной ногой он сдерживал рычащего Боббе. Синтор покраснел, как бурак.
      - Что, шавка еще жива? Смотри, коли не сделаешь до субботы, что я велел!..
      - Запри Боббе да сходи с корзинкой на чердак, набери шерсти в сундуке, - попросила бабушка дрожащим голосом.
      Миккель почувствовал, как его душит гнев, но послушно взял корзину, запер Боббе в каморке и побежал на чердак.
      Он слышал, как Синтор с грохотом снимает сапоги в прихожей и входит в комнатушку Петруса Миккельсона.
      - Доротея Эсберг, где ты?.. - донеслось по дымоходу на чердак.
      Миккель поднял крышку сундука, подпер ее чурочкой, опустился на колени и стал наполнять корзину.
      - Это ты, Миккель? - раздался жалобный голосок.
      Миккель испуганно оглянулся. Старый, перемазанный дегтем парус плотника Грилле зашевелился, и показался человек в разодранном черном платье. Нос в саже, в волосах паутина...
      - Туа-Туа!.. - пробормотал он.
      Губы ее задрожали, она показала на дверь:
      - Ой, Миккель, он сюда идет!
      Синтор снова натянул сапоги, и теперь топал вверх по лестнице.
      - А вот мы чердак проверим! - бурчал он, обращаясь к бабушке Тювесон. - Доротея Эсберг! Пароход отчаливает!
      - Пароход? - удивился Миккель. - Но ведь ты...
      - Все переменилось. Милый Миккель, не отдавай меня ему! - Туа-Туа прижалась, дрожа, к Миккелю. - Не то мне никогда больше... никогда не видать ни тебя, ни Бранте Клева...
      Сапоги грохотали уже возле двери плотника. Плетка стегала по стенам, точно Синтор везде искал тайники.
      - Сундук... - шепнул Миккель. - Лезь в шерсть, живо!
      Этот сундук когда-то служил холодильником, тогда в нем лежал лед. Он был высокий, больше метра, и наполнен шерстью только наполовину. Миккель подсадил Туа-Туа сзади, и черный подол исчез под грязной шерстью.
      Дверь распахнулась - на пороге стоял Синтор. Он молчал, только подозрительно таращил глаза на Миккеля. Потом приступил к поискам. Приподнял парус и вымазался дегтем. Перерыл все тряпки в американском сундуке. Перебрал, громко чихая, засыпанную нафталином зимнюю одежду Миккельсонов, которая висела на палке под крышей.
      И остановился, наконец, за спиной Миккеля, который силился закрыть шерстью пару упрямо торчавших наружу черных чулок.
      - Скоро кончишь копаться?! - заорал Синтор.
      - Завтра в это время! - отрезал Миккель.
      С такими, как Синтор, добром говорить бесполезно.
      Синтор промолчал, но рука его качнулась, словно рея, и Миккель стукнулся о дымоход, так что кирпич треснул.
      Но правой ногой он успел ударить по чурочке, подпиравшей крышку сундука.
      Ба-бах-х! Крышка захлопнулась - прямо Синтору по пальцам.
      - Ты что, убить меня задумал, крысенок подлый?! - взвыл Синтор и шагнул к Миккелю.
      Вдруг снизу донесся возбужденный лай. Боббе вырвался на свободу.
      - Боббе!.. Ай да Боббе, в окно выскочил! - воскликнул Миккель и дернул вешалку.
      Бабушкины теплые юбки полетели вниз в облаке пыли и нафталина.
      - Сюда, Боббе, на помощь!..
      К собачьему лаю примешалось испуганное ржание Черной Розы.
      - Разрази меня гром, эта дрянь на лошадь напала!.. простонал Синтор.
      Он сдернул с головы юбку и выскочил в дверь.
      А Миккель уже стоял на коленях и дрожащими пальцами поднимал крышку:
      - Как ты там, Туа-Туа? Пришлось закрыть, понимаешь?.. По башке не попало?
      Из шерсти вынырнул рыжий вихор.
      - Нет, все в порядке, Миккель, - сообщила Туа-Туа отдуваясь. - А вдруг бы он!.. - Она до боли стиснула руку Миккеля. - Как думаешь - не вернется? Не догадался?..
      Они прильнули к окошку. Богатей Синтор взгромоздился на Черную Розу. Боббе с лаем прыгал вокруг них.
      - К тому времени пароход уйдет, - ответил Миккель. Еда есть?
      Туа-Туа пристыженно покачала головой.
      - Я все ночью съела, когда...
      - Ничего. Я добуду немного. Расскажешь, когда вернусь.
      Уже в дверях он вспомнил про ленту, обернулся, достал ее изза пазухи и поднес к свету.
      - Если ты повесишь ее на клотик *, я залезу и достану даже с самой высокой мачты, - сказал он глухо.
      Туа-Туа улыбнулась сквозь слезы. И он почувствовал, что заячья лапа становится все меньше и меньше - ну совсем, как обычная нога.
      Глава восемнадцатая
      ЖАРЕНАЯ СЕЛЬДЬ В КОЖАНОМ МЕШОЧКЕ
      Бабушка то и дело выбегала в прихожую.
      - И что тебе опять понадобилось на чердаке, Миккель?..
      Миккель с оттопыривающимися карманами оборачивался на лестничной площадке.
      - Салазки делаю, - улыбался он.
      - Среди лета-то? Ты кому голову морочишь, бездельник?
      Но Миккель уже исчез, а бабушкины ноги не могли поспеть за ним.
      А как он ел!
      - С каких это пор ты так полюбил жареную селедку да картофель в мундире, Миккель Миккельсон?
      - Сегодня с утра, с восьми часов, - отвечал он, торопливо жуя.
      Но Миккель больше жевал впустую. Сельдь и все остальное попадало в кожаный мешочек, привязанный к
      * Клотик - деревянный кружок на конце мачты.
      ножке стола. Потом мешочек оказывался под рубахой.
      И Миккель исчезал на чердаке.
      Туа-Туа сидела под парусом и стучала зубами.
      - Всякий раз, как заскрипит лестница, мне кажется Синтор идет, - жаловалась она.
      - Брось, пароход ушел, а в ночь на субботу и мы в путь отправимся, - утешал ее Миккель и выкладывал сельдь на заднюю корку своего дневника.
      Того самого дневника, в который он записывал все происшествия, с тех пор как совсем еще маленьким мальчиком сидел на Бранте Клеве и ждал отца. Теперь осталась только одна незаполненная страница, да и то на ней было написано вверху: Разработка планов и накопление запасов для побега из Лъюнги. 1897 год.
      Туа-Туа уплетала селедку.
      - Что-то мои бородавки опять чешутся, Миккель. Плохая примета.
      - Суеверие! - фыркнул Миккель. - Я тебе шкурку от сала принесу, все сведешь.
      Небо заволокло тучами, на чердаке стало темно.
      - Ты... ты бы мне свечу принес, - робко попросила Туа-Туа. - А то как же вечером? У меня был огарок, да я выронила на Бранте Клеве, когда встретила...
      - Чтобы Мандюс свет увидел и они забрали тебя, так, что ли? - перебил Миккель.
      - А иначе я опять всю ночь спать не буду! - всхлипнула ТуаТуа. - Как закрою глаза - его вижу, открою - опять он перед глазами.
      - Кого видишь?
      Туа-Туа собралась с духом и рассказала о человеке на пустоши. Миккель слушал с горящими глазами.
      - Овца? - прошептал он. - Вор, овцекрад, так я и думал! - Он даже вспотел от волнения. - Вот бы мы его схватили и отвели к Синтору: "Получай, Синтор, своего овцекрада! Может, оставишь теперь в покое чужих собак?" Кто ходит в мятой шляпе с перьями, Туа-Туа?
      - Енсе-Цыган. кто же еще?
      - Верно - Эбберов конюх. А значит, и Белая Чайка недалеко. Вот бы одним разом двух зайцев! И все бы наладилось! Он взял Туа-Туа за руку. - Осталась бы ты... у нас? Навсегда? То есть мне все равно в море уходить, но когда не к кому возвращаться, то и домой не тянет, вот.
      Миккель почувствовал, что лицо его горит, словно в огне. Он уставился на гвоздь в стене, как делают, когда хотят остановить икоту.
      - Погоди-ка, Туа-Туа... - пробормотал он и шмыгнул вниз.
      Вернулся Миккель с огарком.
      - Поставь под парус, обойдется, - сказал он. - Мне идти надо. Бабушка все допытывается, и отец должен вот-вот вернуться.
      Они посидели молча возле окошка, глядя, как сгущается сумрак у верфи.
      - Через неделю будут спускать на воду, - заговорил Миккель. - Говорят, Скотт уже команду набрал. Пойдут в Санкт-Петербург, за осиной для спичек.
      Вдруг он заметил слезы на глазах Туа-Туа.
      - Да что это я все о своем! А твою беду забыл...
      Он хотел сказать "бедняжка Туа-Туа" или что-нибудь еще того ласковее, но иногда язык точно прилипает к гортани.
      - Все наладится, Туа-Туа, - произнес он хрипло.
      В прихожей застучали сапоги - пришел Петрус Миккельсон.
      - Спокойной ночи, Туа-Туа.
      - Спокойной ночи, Миккель.
      В дверях он обернулся.
      - Будет время, я тоже научусь на органе играть, - сказал Миккель тихо. - "Ютландскую розу" и все такое прочее. Хочешь, Туа-Туа?
      Глава девятнадцатая
      ОГОНЬ
      У Туа-Туа не было часов, но она и без того видела, как наползает ночь.