- Присаживайтесь, бабуся, - пригласил он. - Стоя одни турки едят.
      Бабушка поблагодарила и села. Миккель ковырял в носу.
      - Заходь, Миккель Миккельсон! - рявкнул плотник. - Не в отца пошел, того плута не надо было упрашивать. Закрой дверь да садись!
      Все заняли свои места. Плотник в качалке, бабушка рядом с ним. Миккель сидел напротив и спрашивал себя, как поступают плуты, когда им предлагают свинину.
      Где ты, Петрус Миккельсон?
      У Миккеля появился ком в горле, и он никак не мог проглотить его. Полчаса стояла полная тишина. Свеча коптила, свинина дразнила вкусным запахом, над колбасой вился пар. Уж этот плотник - на все руки мастер! Седые усы блестели жиром. Он нарезал свинину толстыми кусками и глотал, не разжевывая. Он пил пиво. Он пел:
      Когда плавал o, эх,
      Во испанских водах...
      А наевшись, откинулся назад и икнул так, что чуть свечи не потухли.
      - Вот теперь можете идти треску есть, - сказал он. Коли место осталось.
      Бабушка покачивалась на табуретке, раскрасневшаяся, потная. В комнате стояла жара, как в бане, а еда была жирная.
      - Это после такого-то угощения, штурман! - польстила она. - Да я свининой вот так наелась...
      На дворе шел снег. Огромные снежинки лепились к стеклам, плотник загрустил. Он вытащил из-под кровати старую гитару и снова запел, но на этот раз что-то очень печальное. Голос гудел то сильнее, то слабее, как орган, когда воздух идет неровно.
      Вдруг он опустил гитару, насупил брови и прислушался:
      - Что это, Миккель Миккельсон? Или мне послышалось, или?..
      Все трое напрягли слух.
      - Боббе лает, - сказал Миккель.
      Плотник поднял гитару. Опять раздался лай - резкий, отрывистый, злой.
      - Кто-то пришел, - сказал плотник Грилле. - Поди-ка, Миккель Миккельсон, погляди. Или боишься?.. То-то! Вот свеча.
      Миккель фыркнул. Кто пугается на сытый желудок?
      Тем более, в светлой комнате. Он захватил свечу посветить и кусок мяса для Боббе и пошел вниз. Боббе стоял в прихожей - нюхал дверь и скулил.
      Мы ждем тебя, вечер чудесный,
      Мы ждем тебя, вечер святой!
      гудел плотник, заглушая бабушкин голос.
      Миккель открыл дрожащими пальцами задвижку. В тот же миг ветер распахнул дверь и швырнул в них облако снега. Свеча погасла. Боббе попятился, жалобно тявкая.
      - Кто там? - чуть слышно произнес Миккель, ловя задвижку.
      Боббе взвизгнул.
      - Что... лису почуял? - успокоил Миккель себя и собаку. - Учуял запах и залаял. Да? Ну конечно! Вон она!
      Сквозь гул ветра донеслось с Бранте Клева хриплое лисье тявканье.
      - Ну, что там, внучек? - послышался с лестницы скрипучий голос бабушки.
      - Лиса, - ответил Миккель. - На Бранте Клеве.
      А ведь он не хуже бабушки знал, что Боббе никогда не лает на лис, пока на двор не придут.
      Миккель запер дверь и побрел ощупью наверх. Удивительно, до чего тепло от двух свечей на столе...
      - Миккельсона лисой не испугаешь, - сказал плотник и спрятал гитару под кровать. - Съешь еще ломоть хлеба, сразу на вершок подрастешь.
      Но Миккель уже наелся.
      - А коли так, бросим свечу, - распорядился плотник Грилле. - По обычаю: первую рождественскую свечу в окно, пока не догорела, тогда в следующем году будешь в полном здравии и с рыбой. Открывай, Миккель Миккельсон.
      Бабушка вынула трубочку изо рта и сонно глядела на Боббе, который лежал под столом, зажав хвост между ногами. Недаром говорят: собака подчас лучше человека видит. Миккель отворил окно.
      Свети, свеча, лети во тьму,
      Да будет сельдь в моему дому...
      сказал плотник Грилле.
      И полетела свеча мимо старой голой яблони к дровяному сараю. Миккель расплющил нос о стекло и закричал:
      - Там кто-то есть, во дворе!.. Нет, вон там!
      Он вытянул дрожащую руку, показывая. Свеча зашипела и погасла.
      - Ушел, как только свечу бросили! - продолжал он. Вон, у яблони!
      Плотник прищурился, всматриваясь в темноту. Потом снял со стены ружье, положил на подоконник и поплевал на дуло: на счастье.
      - Если то живой человек был да честный, ничего с ним не приключится, коли пальну разок в воздух, - сказал он. - Ну, а коли еще кто, то будет знать, что у нас хватит пороху. Посторонись-ка, Миккельсон!
      Ба-ам-м!
      Бабушка уронила трубочку во второй раз за два часа. Черепаха проснулась от выстрела и выползла из-под кровати.
      - В рождественскую ночь все твари мирно сидят, одни собаки да черепахи угомониться не могут. Шляфе, шляфе!
      Миккель поймал Боббе за загривок.
      - Если был кто, должны следы остаться, - сказал плотник Грилле, перезаряжая ружье. - Только погоди смотреть до завтра. Да заприте получше, не ровен час, какой-нибудь мазурик наведается. Спокойной ночи. С праздзшком вас!
      На кухне было темно и холодно. Миккель нащепал лучины и растопил. Стало светлее, и керосин дорогой жечь не надо... Он молча разделся и забрался на кровать.
      Бабушка пододвинула свою скамеечку к плите, чтобы почитать евангелие. Она была совсем седая, скрюченная, как можжевеловый куст на ветру. А какие худые пальцы!
      Но голос звучал ласково. Отсвет пламени играл на морщивистых щеках: бабушка улыбалась.
      Миккель лежал и слушал, прищурив глаза. Свет от плиты падал на противоположную стену. Там, в рамке под стеклом, сидел Петрус Юханнес Миккельсон. Он глядел на Миккеля. И получалось, что они вроде как вместе, все трое.
      В ту ночь Миккелю снился бриг "Три лилии" и шторм возле маяка Дарнерарт. Плут Петрус Юханнес Миккельсон сидел на поручнях левого борта; волны захлестывали его ноги. Он был бритый, как на фотографии, и зеленый луч маяка освещал бородавку на левой щеке.
      Глава одиннадцатая
      КУДА ДЕЛСЯ КАПИТАН МИККЕЛЬСОН?
      Всю ночь и весь следующий день шел снег. Потом прояснилось, и ударил мороз. Колодец на откосе, выше постоялого двора, замерз. Бабушка заткнула щели в окнах овечьей шерстью, но все равно дуло. Ульрика- Прекрасношерстая ночевала на кухне. Бабушка ходила дома в сапогах, набитых тряпками. Все зябли.
      Миккель уже который раз ощущал странную тревогу.
      Он думал о словах плотника. Что такое плут, если разобраться? Весельчак, лоботряс или просто пустая голова?
      Кстати, что говорил в тот раз на лугу богатей Синтор?.. Надо же, мороз какой!..
      Ночью ему опять приснилось, что Петрус Миккельсон подходит к его постели. На этот раз у отца на груди висел плакат с надписью: КОМУ НУЖЕН УПЛЫВШИЙ ПЛУТ?
      Миккель задрожал от волнения.
      "Когда ты вернешься?.. Когда, отец?" - прошептал он.
      "Когда Бранте Клев надвое расколется, - мигнул ему отец. - Я ведь говорил! Или ты передумал? Не хочешь, чтобы я возвращался?"
      "Хочу!" - закричал Миккель и проснулся.
      В комнате было холодно, как в погребе. Во сне он сбросил одеяло; ноги даже посинели от стужи.
      И поговорить не с кем.
      На чердаке постоялого двора валялось всевозможное старье.
      Рано утром Миккель прокрался туда, чтобы посидеть, поразмыслить наедине, и нашел в углу кипу бумаги. Она была желтая, с пятнами, но вполне пригодная. Миккель проколол в кипе дырки и продернул веревку. Получилась книга. Если не с кем говорить, то и книга сойдет. На первой странице он написал наискось:
      Миккель Миккельсон. Происшествия
      На следующий день умерла Плотникова черепаха. Этому событию Миккель посвятил первую запись. Никто не знал, как она спустилась по лестнице и выбралась на волю.
      Следы вели на гору, а мороз стоял двадцать градусов.
      - Мир ее памяти, - сказал плотник. - Семьсот лет прожила, не так уж мало.
      Учитель Эсберг в тот день пошел в церковь разучивать новогодние песнопения, и Туа-Туа была одна дома, когда пришел Миккель и швырнул снежок в окно.
      - Открой, Туа-Туа, поговорить надо!
      Туа-Туа спустилась в одних чулках и приоткрыла дверь:
      - Папы дома нет, Миккель. Ой, как дует! Тебе чего?
      - Выходи, узнаешь, - сказал Миккель.
      Воздух загустел морозной мглой, в домах среди бела дня зажгли свечи. Туа-Туа натянула башмаки, надела пальтишко и вышла. Миккель рассказал, что произошло в сочельник.
      - Вдруг это был кто-нибудь с заколдованного корабля, прошептала Туа-Туа. - Ни за что больше не пойду на берег, ноги моей там не будет.
      Миккель удержал ее и объяснил, что в лодочном сарае им ничего не грозит, надо только написать на двери "С". "С" означает "сера", а привидения боятся серы, как комары трубочного дыма, - так говорил Симон Тукинг.
      - И вообще мне надо посмотреть книгу еще раз, - продолжал Миккель. - Вот уже три ночи не сплю, все о ней думаю. Ты как думаешь, Туа-Туа, вернется отец?
      Туа-Туа нерешительно кивнула.
      - Ведь ты лучше меня написанное разбираешь, - уговаривал Миккель.
      Туа-Туа продолжала отказываться.
      - Я тебе перочинный нож отдам, - посулил Миккель. Пошли. И два больших крючка. Ну, хоть ненадолго.
      В конце концов Туа-Туа уступила. Они шмыгнули в лес напротив школы и вышли прямо к замерзшему колодцу. Плотник сидел на ведре и приделывал железный наконечник к палке. Глаза у него были красные-красные.
      - Коли найдете Шарлотту, ребятишки, - сказал он, - похороните ее честь-честью. Спойте куплетик, она любила песни, и передайте привет от плотника Грилле.
      Он стукнул палкой о крышку колодца, так что гул пошел.
      - Конечно, она уже немолодая была. Семьсот лет - почтенный возраст для женщины.
      - Он тужит, только виду не показывает, - сказала Туа-Туа, едва они зашли за угол.
      - Всю ночь не спал, - подтвердил Миккель.
      Они не пошли вдоль берега, а свернули к горе, чтобы никто не догадался, что в сарай идут.
      - Если зажжем свет, с постоялого двора увидят, - предупредила Туа-Туа.
      - А мы мешок повесим, - сказал Миккель.
      Они пролезли через пол, как в прошлый раз. Миккель положил доски на место и достал книгу. Руки его дрожали.
      - Ух, и тяжеленная! - Он постучал по толстым коркам. Слышишь, Туа-Туа?
      Он постучал еще.
      - Что? - спросила Туа-Туа.
      - Отдается как! Дай-ка нож со стола, поглядим.
      Миккель получил нож и воткнул лезвие в корку. Послышался треск.
      - Постой! - воскликнула Туа-Туа. - Тут зарубка есть. Видишь?
      Она положила большой палец на чуть заметный вырез и нажала.
      - Вот посмотришь, там потайное отделение. - Она натужилась. - Никак... не открою...
      Миккель сунул в вырез острие ножа и надавил. Крышка, величиной с блюдце, подалась в сторону, и открылось большое углубление.
      - Пусто, - сказал Миккель. - Так и знал. Наверное, капитан здесь свой табак держал.
      - Наверное, - согласилась Туа-Туа.
      - А может, чернильницу или еще что. - Миккель перелистал книгу, пока не дошел до страницы с кляксой.
      Туа-Туа, сидя на корточках рядом с ним, глядела на полку Симона Тукинга. Готовые кораблики Симон, понятно, унес в мешке. Но несколько незаконченных или неудавшихся остались. У всех, как положено на шхуне, ближе к корме стояла высокая грот-мачта; на борту светился "фонарь" - осколочек красного стекла.
      - "Двенадцатое ноября", - прочитал Миккель. - Это когда шторм начался. Вот так и написано: "Шторм усиливается". Волны как дом! Убрать паруса! Но руль сломался, их понесло прямо на маяк Дарнерарт... на скалы...
      - Это все там написано? - спросила Туа-Туа.
      Миккель покачал головой. Лицо у него было задумчивоезадумчивое.
      - Я во сне видел, Туа-Туа, потому знаю. В ночь перед рождеством, от часа до пяти, сны всегда вещие. Корабль разбило вдребезги, а люди спаслись. Не веришь, Туа-Туа?
      - Отец твой, конечно, спасся, - согласилась Туа-Туа. Капитаны плавают, как рыбы. А ведь твой отец был капитан, верно же?
      Миккель подтвердил, что это верно.
      - Вот видишь... - сказала Туа-Туа. - Растопил бы печку. А то холодно.
      - Так ведь дым пойдет, - возразил Миккель. - Плотник еще подумает, что здесь воры, и выстрелит из ружья.
      Он поплевал на пальцы и разделил слипшиеся страницы.
      - А накануне шторма они были в порту, готовились к плаванию. Прочитать об этом, Туа-Туа?
      Туа-Туа кивнула.
      - "Вторник, десятого ноября, - начал Миккель. - Прозерили бегучий такелаж, окатили палубу, наняли матроса Флейта".
      Он послюнявил палец и перевернул лист.
      - Следующий день. Вот послушай, Туа-Туа. "Спустили шлюпку, чтобы законопатить щели. Забрали питьевую воду. У матроса Петруса Юханнеса..." В каморке вдруг стало тихо-тихо.
      Никогда Миккель Миккельсон не забудет этого мгновения. Жесткий ком в горле, жгучие слезы на глазах...
      И нетерпеливый голос Туа-Туа над ухом:
      - Ну, что там, Миккель? Почему дальше не читаешь?
      Он поглядел на свой указательный палец, потом на буквы. Буквы говорили: "У матроса Петруса Юханнеса Миккельсона удержать половину жалованья за безобразие и шум на шканцах".
      Это тебе не сон, черным по белому написано! И ведь что написано: "матроса".
      Вот тебе и капитан, которого ты видел во сне, Миккель Миккельсон! С которым ты собирался проехать по деревне на белом коне и всем утереть нос, даже Синтору. Что ты скажешь теперь, Миккель Миккельсон?
      Безобразие и шум... "Ясное дело, чего еще от плута ждать?" - подумал он и стиснул зубы. Но... об этом никто не узнает! Он никому не скажет! Даже Туа-Туа.
      А вот опять ее голос, как жук настойчивый.
      - Ну что там, Миккель? Почему ты не читаешь? Покажи...
      - Тут вырвано, - произнес он возможно тверже.
      Книга об отце, Петрусе Миккельсоне, захлопнулась. Навсегда. Больше он ее не откроет.
      - Я провожу тебя немного, - сказал он. - Пошли.
      Туа-Туа быстро просунула ноги в щель - в каморке было холодно и тесно. Миккель положил книгу на место и вылез следом за Туа-Туа.
      - Если встретим плотника, скажем, ходили на лед лисьи следы искать, - предупредил Миккель. - Лиса всю ночь тявкала.
      Он говорил одно, а думал совсем о другом. "Отец... отец... нет, никто не узнает, никто..."
      Они шмыгнули через дорогу и зашагали вверх по горе.
      Смеркалось, медленно падал снег. На полпути к вершине они вошли в ольховую рощицу. Несколько сухих листьев трепетали на ветру.
      Вдруг Туа-Туа остановилась и схватила Миккеля за рукав. На сугробе лежало что-то черное.
      - Миккель, погляди! - прошептала она.
      - Камень, - нетерпеливо отозвался Миккель. - Пошли.
      - Нет же, это она.
      - Кто - она? - удивился Миккель.
      - Черепаха! Плотникова черепаха!..
      - Стой здесь, я проверю, - сказал Миккель.
      Он прошел по снегу и перевернул черепаху на спину. На панцире внизу намерз лед, ноги топырились во все стороны.
      - Она проголодалась и пошла листья искать! - крикнул он ТуаТуа. - Мертвая! Что будем делать?
      - Бедняжка... Похороним, конечно! Мы ведь обещали плотнику. И споем куплет.
      Миккель взял черепаху и вернулся на дорогу.
      - У Симона под домом лопата лежит, - сказал он. - Да разве лопатой сейчас что сделаешь? Вон как земля промерзла!
      Туа-Туа предложила положить Шарлотту под камень, но Миккель кивнул головой в сторону тура и объяснил, что под камнями только мертвых викингов хоронят.
      - Мы вот что сделаем, - продолжал он: - похороним ее в часовне. В старину всех знатных людей, графов и прочих в церквах хоронили. Значит, и для черепахи годится. И там земля не такая твердая.
      Часовенка стояла на южной стороне горы. Она была старинная, построенная еще в ту пору, когда в заливе было много сельди, и разоренная огнем в тот самый год, когда сельдь пропала. Теперь от нее оставались лишь каменные стены да звонница, а балки до того прогнили, что даже крысы боялись там селиться.
      Не успела Туа-Туа опомниться, как Миккель уже сбегал к сараю Симона за лопатой.
      - Бери черепаху, пойдем, - распорядился он.
      - А вдруг кто увидит, Миккель?
      - Нигде не написано, что черепах нельзя хоронить в церкви, - возразил Миккель. - Вот только какой куплет петь?..
      В зимнем сумраке перед ними выросли почерневшие голые стены. Рядом - звонница с прохудившейся крышей и с черной дырой вместо двери.
      Крысы перегрызли веревку, на которой висел колокол; он упал и разбился на четыре части.
      - А если снаружи похороним? - осторожно предложила Туа-Туа. - Я спою, а ты ямку выроешь перед входом.
      - В скале? На лопату, попробуй сама.
      - Уж очень страшно, - сказала Туа-Туа.
      - Среди бела дня-то? - успокоил ее Миккель. - Войдем на пять шагов, поняла? Посчитаем: раз, два, три, четыре, пять и я стану копать в том месте, а ты будешь петь.
      Они вошли: Миккель впереди, Туа-Туа за ним с черепахой в руках. Крыши не было, остались только черные, обуглившиеся балки. С ближней балки свисало на бронзовой цепочке что-то белое - кораблик. Так уж было заведено в этом краю: во всех церквах вешали под крышей кораблик.
      Снасти сгорели, остался один корпус.
      Туа-Туа посчитала: раз, два, три, четыре, пять. Миккель снял с плеча лопату. Земля оказалась тверже, чем он думал. Туа-Туа прижимала к себе черепаху и вздрагивала от каждого звука.
      - Скорее, мне холодно! Почему ты не копаешь?
      - Твердо очень! - пробурчал Миккель. - Спела бы лучше.
      Туа-Туа откашлялась:
      В уютной колыбели
      Спи крепко, мой малыш.
      Когда дитя...
      - Что это, Миккель?
      - Камень задел.
      - А мне почудилось, кто-то смеется, - сказала Туа-Туа и положила черепаху. - Ты не знаешь стих от нечистой силы в церквах?
      - Нет, - ответил Миккель, продолжая копать.
      - Там в углу стоит кто-то! - вдруг закричала Туа-Туа.
      - Тебе чудится, - сказал Миккель, но на всякий случай остановился. - Где?
      - Вон! - Дрожащая рука Туа-Туа повисла в воздухе. Нет, вон!
      Миккель взялся покрепче за лопату.
      - Стой на месте, - велел он. - Я пойду проверю.
      Туа-Туа зажмурилась. Слышно было, как хрустит снег под ногами Миккеля.
      - Тут только пустые мешки! - крикнул он из угла. - И клетчатое пальто на гвозде висит. Вот тебе и почудилось. Ишь ты, медные пуговицы, кожаный пояс!
      Миккель продолжал осмотр.
      - Ящик... два огарка, - перечислял он. - Не иначе, бродяга какой-нибудь здесь приютился. Ладно, пой, да скорее кончим.
      Снова захрустел снег, Туа-Туа открыла глаза.
      - Бродяга? - повторила она недоверчиво.
      - А кто же еще? Шел мимо, переночевал и оставил свое барахло.
      Но он не убедил Туа-Туа.
      - Чтобы бродяга оставил пальто с медными пуговицами и кожаным поясом? Да он каждую минуту вернуться может! Я ухожу, Миккель!
      Туа-Туа шагнула было к двери, однако тут же вернулась. В полумраке лицо ее казалось совсем белым. Мерзлая земля никак не поддавалась лопате. Все-таки Миккелю удалось вырыть ямку. Они положили черепаху, и Миккель сказал:
      - Аминь, да будет так, - совсем как священник.
      Быстро темнело, и они решили, что больше петь необязательно.
      - А по-моему, это церковный вор, - вдруг заявила Туа-Туа.
      - В сгоревшей часовне? - сказал Миккель. - Ерунда! Сейчас зароем ее. Потом пойдем к плотнику, расскажем, где похоронили.
      - Все равно, мне кажется, что вор, - твердила Туа-Туа.
      Ее глаза остановились на балке и позеленевшей цепочке, на которой висел кораблик.
      - Кораблик! - воскликнула она. - Вот до чего он добирается!
      - Кому он нужен - старый да гнилой? - бурчал Миккель, прихлопывая землю. - Один корпус остался. Снасть вся сгорела, когда пожар был.
      - Гляди, он светится, Миккель!
      - Это фонарь, - объяснил Миккель и показал лопатой. Такой же, какие Симон на своих корабликах делает. Видишь красное стеклышко, и все. Ну, пошли.
      Туа-Туа больше не спорила. Вверху, словно красный глаз, блестел фонарь; кораблик поскрипывал, качаясь на ветру.
      Выйдя, они увидели залив: сплошной белый лед, до самых островов. Миккель шагал с лопатой на плече и молчал. Нет больше капитана Петруса Юханнеса Миккельсона...
      Глава двенадцатая
      ПОЧЕМУ У СИМОНА ТУКИНГА ГОРИТ СВЕТ
      Дело было вечером. Миккель сидел на кухне и ковырял вилкой в тарелке.
      - Ты уж не заболел ли? - удивилась бабушка. - Может, тебе селедка с картошкой не годится?
      Миккель молча чертил ногтем по столу.
      - Или все думаешь о том мазурике, что слонялся здесь на рождество? - продолжала бабушка. - Ужли бродяг не видел раньше?
      Миккель мотнул головой: видел, кто же бродяг боится!
      - То-то, - сказала бабушка. - Чего бледный такой? Живот болит?
      - А какой он был? - спросил Миккель.
      - Кто?
      - Отец мой.
      Бабушка Тювесон разинула рот. Словно хотела что-то сказать, да не могла выговорить.
      - Вон он сидит, - промолвила бабушка наконец и показала на фотографию над буфетом.
      - Нет, а какой он сам?
      - Или я тебе не рассказывала? Честный человек был, и ведь надо же такой беде случиться. Ешь, расти да будь ему под стать.
      - А "Три лилии"?
      - Добрый корабль был, не хуже других, - ответила бабушка. - Вот он и нанялся матросом, потому что бедняк был и не хотел дома штаны просиживать.
      - Я думал, он капитаном был, - сказал Миккель.
      - Не был - так мог стать! - отрезала бабушка. - Кабы не шторм возле Германии.
      - У маяка Дарнерарт? - спросил Миккель.
      Бабушка уронила чашку, губы ее задрожали.
      - Откуда... откуда ты знаешь, Миккель?
      - Говорил кто-то.
      Бабушка Тювесон подвинула стул и села. У нее был такой вид, словно ей сто лет.
      - Уж лучше скажу все как есть, внучек... - пробормотала она. - Непутевый он был, вот что. Веселый и добрый, но без царя в голове.
      - Так я и думал, - сказал Миккель.
      - А еще он в железку играл.
      - Это что? - спросил Миккель.
      - Карточная игра такая. Да простит его бог. Уж так пристрастился, и никогда-то ему не везло. "Вот увидите, скажет, бывало, - уеду в Америку, нарою золота. Потом вернусь и дом построю". А только не попал он ни в Америку, ни домой... Ты чего глядишь так на меня?
      - Я на фотографию...
      Мудрено ли, что картошка с селедкой в горло не лезут.
      Миккель побрел к кушетке, лег и закрылся с головой. Подошел, как всегда, Боббе, потыкался носом, хотел облизать его, но Миккелева голова оказалась почему-то возле ног, а простыня намокла.
      В чем дело, Миккель Миккельсон?
      В окно косо падал свет луны. Вдруг Миккель сел. Теперь некого больше ждать, все. Лед в заливе крепкий. Можно уйти на острова. Что, если прямо сегодня же ночью? Там всегда можно на корабль наняться. Вот только бабушка...
      Ведь плакать будет, это уж точно. Он представил себе ее, как она сидит в сарае на скамеечке, зажав платок в руке и подперев голову. Ничего не поделаешь! Он свесил вторую ногу.
      Постой, а как же... Туа-Туа? Миккель спрятал ногу под одеяло. Не одна бабушка - двое будут плакать в сарае. Может он это допустить? Нет! Лучше подождать один день и переговорить с Туа-Туа. Миккель укрылся потеплее и сам не заметил, как уснул.
      На следующий день он пошел на гору срезать гибких прутьев. Бабушка прорубила лунки во льду на заливе; ей нужны были прутья для удочек. Она взяла с собой хлеба и сушеной рыбы в корзиночке, сказала, что вернется вечером.
      Только Миккель собрался бросить, как обычно, камень в тур, вдруг позади него послышался голос:
      Бородавка-борода,
      Сгинь навеки, навсегда!
      Он обернулся и увидел Туа-Туа. Она сидела на корточках в снегу, подняв кверху правую руку.
      - А-а, вот ты где? - сказал Миккель.
      - Ш-ш-ш, - зашипела Туа-Туа. - Молчи, испортишь все.
      Она открыла один глаз, покосилась на руку и вздохнула:
      - Как были, так и остались. Придется новое средство попробовать.
      Туа-Туа встала и отряхнулась от снега.
      - Вот только как достать лисью шерсть.
      - Лисью шерсть? - удивился Миккель.
      - Ну да, на мазь, - объяснила Туа-Туа. - Меня звонарь научил, старик Салмон. Садись, расскажу. Отец утром в город поехал, на целую неделю, и старик Салмон приходил вчера коляску чинить. Я показала ему бородавки, а он и говорит: "Намажь ты их бараньим салом, - говорит, - а сверху положи крест-накрест две лисьи волосинки, только от живой лисы, иначе не подействует. Пусть лежат так до новолуния, потом бородавки сами отвалятся". А ты веришь, Миккель?
      - От живой лисы?.. Где же их взять?
      Он вытащил нож из ножен и стал срезать прутья, а сам в это время думал, как сказать Туа-Туа о побеге. Заплачет?..
      - Сегодня ночью как раз новолуние будет, - продолжала Туа-Туа. - Сало у меня есть. На то время, что папа в городе, к нам приехала тетя Гедда Соделйн из Эсбьерга. Она такая близорукая, что комод от верблюда не отличит. Я набила подушками кофту и положила на кровать. Теперь остается самое трудное - лисий волос.
      Миккель сел на камень и положил прутья на колени.
      Отсюда было видно, как бабушка ходит в потемках по льду и проверяет свои удочки. А вон постоялый двор и четыре яблони. Та, что поближе к сараю, - с дуплом; в нем лежит чисто вымытая бутылка из-под керосина с десятью риксдалерами...
      До чего же трудно решиться на побег!
      А рядом стоит Туа-Туа со своими семью бородавками, которые ничто не берет.
      - Может, у плотника есть лисий волос? - сказал Миккель. - Сколько он лис перестрелял!
      - Правда? - обрадовалась Туа-Туа.
      - Бери свое сало, пойдем спросим.
      Туа-Туа взяла бумажку с бараньим салом и пошла за Миккелем к постоялому двору горел свет. Боббе лежал в чужой.
      Миккель успокоил его:
      - Свои, свои, Боббе. Я тебе на пасху кость дам такую.
      Боббе подвинулся тявкнув. Миккель и Туа-Туа шмыгнули вверх по лестнице.
      - Ты его штурманом назови, он тогда добрый будет, - посоветовал Миккель.
      Он постучал. Плотник Грилле пробасил:
      - Войдите!
      Миккель открыл, поклонился и подтолкнул вперед Туа-Туа.
      - У нее бородавки, - объяснил он. - Она знает хорошее средство, но ей нужно два лисьих волоса.
      Плотник Грилле сидел, как обычно, в качалке, зажав в зубах носогрейку.
      - Только от живой лисы, - добавил Миккель, Плотник повертел большими пальцами.
      - Жаль, - произнес он, глядя в потолок, - как раз сейчас от живой нету. Ну-ка, сядьте, я посмотрю в кладовке, не осталось ли меду.
      Туа-Туа и Миккель сели на кровать. Плотник Грилле достал мед и серый хлеб.
      - А медвежьи есть, - сказал он. - Но вам непременно лисьи надо?.. Макайте да ешьте, детишки.
      Они стали есть.
      - Может, медвежьи тоже подойдут? - предположил Миккель.
      - Если крест-накрест положить, - сказала Туа-Туа.
      Плотник достал два жестких длинных волоса, удивительно похожих на конские. Туа-Туа намазала бородавки салом и положила сверху "медвежьи" волосы. Потом они принялись ждать.
      - Луна выйдет около восьми, - сообщил плотник. - Сидите пока здесь. А ты чего в окно уставился, Миккель Миккельсон? Аль луна уже взошла?
      - Нет, но у Симона Тукинга свет, - ответил Миккель и протер окно рукавом.
      - Я видел, - сказал плотник. - Значит, Симон уже вернулся. Должно, мешок прохудился... Ну как, сошли бородавки?
      - Мазь должна всю ночь лежать, - объяснила Туа-Туа и пошла к двери. - Мне домой пора. Спасибо, до свидания... Ты идешь, Миккель?
      Миккель прижал нос к стеклу и думал о Симоне Тукинге. Симон вернулся... Может быть, он знает? О кораблекрушении у маяка Дарнерарт, о том, как сюда попала книга?
      Ну конечно, Симон должен знать! Все, даже самое неприятное... Миккелю стало жарко. Но правда всего важнее.
      - Мы еще в одно место собирались, - сказал он плотнику. - Qпасибо за мед, за хлеб. Похоже, ростепель будет.
      - Тогда бородавки сразу отвалятся, - предсказал плотник. - А не отвалятся, приходите завтра. Я стишок хороший знаю, он начинается...
      Дверь захлопнулась, и голос плотника превратился в неразборчивое бормотание.
      Шел снег. На заливе, приближаясь к берегу, мелькал бабушкин фонарь.
      - Я зайду к Симону, Туа-Туа, - объявил Миккель. - Ты можешь не ходить, коли не хочешь.
      Туа-Туа ничего не сказала. Она шла, подняв руку, словно в лубке. Они молча спустились по старой дороге к лодочному сараю. Замок был снят, дверь приоткрыта. Миккель потянул ее к себе.
      В углу, спиной к ним, сидел на корточках Симон Тукинг.
      Он совал дрова в печь.
      Миккель откашлялся:
      - Здравствуй, Симон. Понимаешь, мы...
      И вдруг стало тихо. Туа-Туа испуганно вскрикнула и прикрыла рот рукой. Человек встал и обернулся. Это был не Симон Тукинг.
      Глава тринадцатая
      ПАТ О'БРАЙЕН ДУЕТ В ЗОВУТКУ
      Сначала они увидели бороду, пышную и косматую, как у Симона Тукинга. Потом глаза. Они были серые, словно кремень, и щурились от дыма.
      Незнакомец подошел к столу и сел. Шея его была обмотана красным клетчатым платком, живот перетянут широким кожаным поясом, на котором висели сбоку три серебряные монеты. Высокие сапоги из желтой кожи покоробились, на них насохла глина. Брюки порвались. В зубах он держал толстую сигару.
      - Ивнинг, дакс *, - сказал незнакомец.
      Миккель почувствовал, как рука Туа-Туа ищет его руку.
      На столе лежала широкополая шляпа и узел с одеждой.
      На печи стояла сковорода с четырьмя скворчащими отбивными.
      - Дверь закройте! - скомандовал незнакомец.
      Это был человечий язык. Миккель закрыл. Туа-Туа тоже вошла - любопытство оказалось сильнее, чем страх.
      - Как бы не пригорели. - Незнакомец встал и повернулся к сковороде.
      Он поплевал на пальцы, чтобы не обжечь, и встряхнул сковороду так, что котлеты перевернулись сами.
      - Вы из деревни? - спросил он, не оборачиваясь.
      - Да-а, - чуть слышно произнесла Туа-Туа.
      - Многие промывают?
      Они не знали, что отвечать. Веснушки Туа-Туа блестели, как светлячки. Миккель чесал нос. Незнакомец поставил сковороду на стол.
      - Потому-то я и отсиживаюсь здесь, от глаз подаль
      * Ивнинг, дакс (англ.) - привет, утята.
      ше, - продолжал он. - Не то сразу пронюхали бы и пошли промывать, все до одного.