"Что это с мальчонкой? - думал он. - Уж не помешался ли, бедняга?"
      Потом повернул трубу на лодочный сарай. Почему нет дыма над крышей? Он ведь сам видел вечером свет в северном окошке. Тут что-то не так... Чего доброго, Симон Тукинг, если он дома, совсем замерзнет. Почему он не топит? Почему не выходит из каморки, не прыгает, чтобы согреться?
      Плотник Грилле ничего не знал о бородатом Пате О'Брайене. Он знал одно: кто боится за свой нос, в гололедицу сидит дома.
      Он снова посмотрел на Миккеля. Мальчишка вырубал изо льда старое весло. Ничего не понятно.
      И почему Симон Тукинг не показывается?
      Плотник ломал себе голову весь этот день и следующий тоже. К вечеру второго дня он уже не мог больше усидеть на месте. Он натянул сапоги, сделал зарубки на каблуках, чтобы не так скользить, и вышел. Захватил и палку с острым наконечником.
      Миккель Миккельсон сидел на кухне и макал в соль картошку. Это был весь его обед; рыба последнее время ловилась плохо.
      Через час он и Туа-Туа должны были встретиться у Пата.
      Они так условились.
      Но плотник ничего об этом не знал. Он медленно брел вперед и все время опирался на острую палку. Потому что плотник Грилле предпочитал умереть в своей постели, чем замерзнуть в сугробе.
      В сарае было темно. Непонятно! Накануне вечером из северного окошка просачивался свет...
      Ой, упал! Хорошо - на спину, а не на нос опять. Плотник с громкими воплями покатился под откос, потом затормозил, но палка катилась дальше, и он услышал, как она звякнула о лед внизу. Плотник зажмурился и сказал сам себе: "Грилле, пустая голова, и дернуло тебя выйти!"
      Тяжело дыша, плотник поднялся, но руки оторвать от опоры не решился. "Лиса и собака никогда не скользят, - сказал он себе. - Так лучше и я пойду на четвереньках".
      Вот, наконец, и сарай. Плотник Грилле обливался потом, хотя было десять градусов мороза. Дверь... Он облегченно вздохнул, с трудом поднялся и оперся о стену. Пальцы посинели от холода.
      Замок, хоть и висел на месте, был не заперт. Плотник открыл дверь и заглянул внутрь.
      Темно. Но пахнет табаком, а Симон Тукинг не курит.
      Плотник Грилле чиркнул спичкой и зажег свечу на столе.
      Пусто... Он поглядел под кроватью. И там никого. Потрогал печь - холодная. Что за наваждение? Ведь был же свет в окне вчера! Хоть он и старый, но не слепой. У плотника задрожали губы: может, привидение завелось в сарае? Но уже в следующее мгновение он наклонился над столом и принюхался. На столе лежали шкурки от сала и колбасы.
      Разве привидения едят колбасу? Не может того быть.
      У плотника сразу стало легче на душе. А рядом со шкурками он увидел исписанную бумагу, прижатую старой табакеркой.
      Плотник вынул из кармана очки, протер их о штанину и стал читать:
      - Дакс! Сим привет Вам, дакс, от Вашего друга Пата О'Брайена. Большое спасибо за свинину, продукты и все прочее. Вы ждете увидеть меня здесь. Но я ушел. Но не думайте, что я уже не вернусь совсем.
      Кто его знает. А только сами видите - морское золото истощилось. А речное можно промывать только после пасхи, так в старательском уставе записано.
      К тому времени, дакс, мне нужно все застолбить. Вот я и подумал: мой старый приятель Петрус Миккелъсон нуждается в помощи... Вы сами знаете, в каком деле. А Пат О'Брайен не такой человек, чтобы оставить в беде друга. Никогда! Но поиски надо продолжать все время, хоть какого старателя спросите.
      Ищите без устали! Каждый след - путеводная нить, говорят опытные люди. Первый след ведет на острова, к некоему мистеру Симону Тукингу, ю нау, дакс!
      Надо спешить, пока еще лед не сошел. А Вы тем временем тоже будьте начеку - вдруг еще старатели появятся. Уж тогда покажите, на что Вы годитесь, не подкачайте, как до дела дойдет. Вернусь, когда настанет час. Привет Вам от Вашего друга
      Пата О'Брайена.
      П. С. Зовутка со вчерашнего дня не действует. Не иначе, я слишком сильно подул в нее. С ней так случается: вдруг запнется и молчит несколько месяцев.
      Заберите ее и грейте, пока я не вернусь. Пусть она напоминает Вам о Вашем
      Пате О'Брайене.
      Плотник даже вспотел читая. Очки затуманились. Руки дрожали. Пат О'Брайен? Зовутка? Морское золото?.. Гул стоял в его бедной голове, как в улье.
      Он попытался разобраться: Симон Тукинг не курит табак, Симон Тукинг не умеет писать, и, наконец, Симон Тукинг на островах...
      Двумя дрожащими пальцами плотник Грилле схватил письмо и сунул нечистое послание в карман куртки. "Сглаз долой - из сердца вон", - подумал он; тем более, карман был глубокий. "А вообще, - продолжал он размышлять,в гололедицу лучше дома сидеть. Доброе правило!"
      - Чур меня, чур! Нечисть, прочь, враз отскочь! - пробормотал плотник Грилле, плюнул три раза и задул свечу.
      Табакерку он отшвырнул, точно ядовитого паука. К тому же в ней была дыра.
      Минутой позже он запер, как мог, дверь. Далеко впереди мелькали огоньки в окнах постоялого двора. Плотник Грилле потерся спиной об угол сарая, вздохнул и двинулся в путь. Палка лежала на льду. Он полз на четвереньках.
      Глава семнадцатая
      ЗАБЛУДИВШИЙСЯ МЕДВЕДЬ
      В семь часов Туа-Туа и Миккель должны были встретиться с Патом в лодочном сарае. Учитель Эсберг еще не вернулся. Тетушка Гедда Соделин выпила свой бузинный чай раньше обычного. У нее начиналась простуда.
      - А в таких случаях лучше сразу меры принимать, - объяснила она Туа-Туа. - Ложись-ка и ты, да не забудь лампу задуть - керосин денег стоит.
      - Хорошо, - сказала Туа-Туа.
      Полчаса спустя Миккель посвистел у калитки. Туа-Туа вынырнула из мрака, держа в руке незажженный штормовой фонарь.
      - На случай, если на Бранте Клеве будет скользко, объяснила она шепотом. - Пата видел?
      - Только вчера, - ответил Миккель. - Сегодня днем заглядывал, - там было пусто.
      Когда они добрались до Бранте Клева, над островами взошла луна, чуть обгрызенная с правого края. Она давала достаточно света.
      - Без фонаря обойдемся, - объявил Миккель. - Еще увидит кто с постоялого двора, заподозрит неладное. Лучше поставь его в тур.
      - А в сарае света нет, Миккель, - шепнула Туа-Туа.
      - Просто Пат остерегается. Он набил кожу на косяк, все щели вдоль двери закрыл.
      Они прокрались, держась за руки, к сараю.
      Немного не доходя, Миккель остановился и задержал Туа-Туа:
      - Мелькнуло что-то. Значит, Пат там. Тш-ш-ш. Идет.
      Луна спряталась за облако, но они отчетливо слышали, как скрипнула дверь.
      - Окликнем? - шепотом спросила Туа-Туа.
      - Не стоит - вдруг бабушка на дворе, услышит. Тш-ш-ш...
      Снова скрипнула дверь, потом загремел замок. В следующий миг луна вышла из-за облака, и они увидели, как что-то черное, неуклюжее со стоном почесалось о стену сарая и медленно побрело к постоялому двору на четырех ногах.
      Туа-Туа задрожала и прижалась к Миккелю:
      - Ой, Миккель, медведь! Шатун!.. Поворачивается! Что делать?
      - Стой тихо! - прошипел Миккель. - Совсем тихо, тогда он нас, может, за дерево примет. У медведей хорошее чутье, но видят они плохо. Тш-ш-ш - сюда смотрит.
      Зверь остановился, громко сопя. Туа-Туа зажмурилась.
      - Если подойдет, ляжем и притворимся мертвыми, - шепнул Миккель. - Медведи не едят мертвечину. Ух, какой здоровенный! Спинища-то!.. Дальше пошел...
      Зверь, тяжело дыша, скрылся в темноте. Туа-Туа выпустила руку Миккеля и выдохнула.
      - Если это шатун, то он выломает дверь и съест бабушку, - сказал Миккель. - Хотя она может шкаф придвинуть. А у плотника ружье есть.
      Туа-Туа снова схватила Миккеля за руку:
      - Миккель! Ой, что я подумала! Ведь он из сарая вышел! Он съел Пата.
      Миккель похолодел от ужаса.
      - Чего там... У Пата нож есть, - неуверенно произнес он, но сам тут же подумал: "А можно шатуна одним ножом одолеть?" Миккель сжал кулаки.
      А еще в деревне говорят, будто во всем приходе вот уже двести лет медведей не видно. Вон он, да какой здоровенный!
      - Туа-Туа, - сказал Миккель осипшим голосом, - надо войти и проверить. Ты покамест здесь постой.
      - Ни за что на свете! - произнесла Туа-Туа. - Ты иди, а я за тобой.
      Дрожащими пальцами Миккель снял замок и распахнул дверь.
      Тишина...
      - Зажги свечу, Миккель, - жалобно пролепетала Туа-Туа.
      Миккель чиркнул спичкой и поднес ее к огарку на столе.
      - Ну, что я сказала, - произнесла Туа-Туа со слезами в голосе. - Нету Пата. Медведь съел его! Что мы теперь будем делать?
      - А может, Пата не было дома? - предположил Миккель.
      Но в глубине души он не хуже, чем Туа-Туа, знал: если Пат сказал "в семь", то он не мог подвести.
      Вдруг Миккель заметил под столом что-то блестящее, нагнулся и поднял. Зовутка... Видно, Пат выронил ее, когда на него напал зверь. Миккель подул в дырочку, но оттуда только табачный дух пошел. Да, тут надо способ знать...
      Туа-Туа подошла посмотреть:
      - Что у тебя там?
      - Зовутка, - ответил Миккель. - Все, что от него осталось.
      - Бедный Пат! - всхлипнула Туа-Туа. - Гляди-ка, вмятины.
      Миккель кивнул. Отчаяние охватило его, что-то жгло под ложечкой. Во всем мире один Пат мог рассказать ему про отца. Теперь, когда Пат пропал, у него было такое чувство, словно и отец пропал навсегда. Капитан ли, матрос ли, отец есть отец.
      Он стиснул зубы.
      - Мы ему покажем! - прошептал он. - Слышь, Туа-Туа? Этот медведь узнает... У плотника ружье есть. Пошли! Задуй свечу, Туа-Туа. Меня душит гнев!
      - Но... но ведь сейчас темно, Миккель. Постой! - испуганно взмолилась Туа-Туа.
      - Возьмем фонарь! - отрезал Миккель. - Пошли.
      - А потом я слышала, что на шатунов нужна серебряная пуля, - робко заметила Туа-Туа. - Останься, Миккель.
      - Серебро ли, свинец ли, все равно ему не жить! - решительно заявил Миккель Миккельсон.
      Глава восемнадцатая
      ЧТО ЛЕЖАЛО НА ДНЕ КАРМАНА
      Плотник Грилле не спал. Он стучал зубами. Кончики пальцев у него покраснели, нос посинел. Он только что лег в кровать, к ногам положил четыре бутылки с горячей водой. На голову он надел меховую шапку, шею обмотал тюленьей шкурой. И все-таки мерз.
      Попробуйте пройдите полкилометра на четвереньках в десятиградусный мороз!
      Плотник пытался уснуть. Но стук собственных зубов каждый раз будил его. Стоило ему сомкнуть веки, как перед глазами плыли удивительные слова: "зовутка", "Пат О'Брайен", "старательский устав". На животе плотника лежал пузырь с горячей водой - хорошее средство от озноба и бессонницы. Но на этот раз ничто не помогало.
      Кто-то постучался в дверь.
      Плотник застонал:
      - Я сплю! Уходите! Слышите: сплю.
      Глухой голос произнес за дверью:
      - Это Миккель Миккельсон. Мне надо ружье и пулю. Лучше всего серебряную, но свинцовая тоже сойдет.
      Плотник закрыл глаза и спросил сам себя: "Что это сон?" Потом приподнялся на локте и крикнул:
      - Не болтай вздора, Миккель Миккельсон! Я болен, иди себе!
      - Сначала я должен убить медведя! - сказал голос Миккеля Миккельсона.
      Плотник сел так стремительно, что пузырь скатился на пол и лопнул.
      - Что... что ты говоришь?
      - Мы только что видели медведя возле сарая Симона Тукинга, - послышался голос Туа-Туа. - Он съел человека. Миккель говорит, что застрелит его. Не велите ему, дядя штурман!
      Плотник схватил с тумбочки графин и опустошил его в два глотка. На лбу у него выступил пот. Медведь?! Сердце плотника бешено колотилось. Ружье с серебряной пулей?!
      Надо понюхать табаку, прояснить мозги... Но где же табакерка?
      - Миккель Миккельсон, - заговорил он слабым голосом, шел бы ты спать. Во всем приходе нет ни одного медведя, вот те крест. А ружье сломано. Я заболел. Попроси бабушку заварить мне ромашки. Я помираю, Миккель Миккельсон. Погоди табакерку!
      Миккель Миккельсон и Туа-Туа стояли перед плотниковой дверью. Туа-Туа держала в руке горящую свечу, потому что на лестнице было темно. Свечу она захватила с собой из лодочного сарая.
      - Мне нужно ружье! - твердил Миккель в замочную скважину. - И пулю. Лучше всего - серебряную.
      - Да сломано же ружье, Миккель! - простонал плотник Грилле. - Достань лучше табакерку, будь добр, она лежит в куртке, в правом кармане. И сунь ее под дверь. Господи, до чего же я болен.
      Туа-Туа подняла свечу выше и увидела на крючке зеленую куртку, мокрую от снега. Она сунула руку в карман и достала пустую бутылку.
      - Сперва ружье! - прозвучал голос Миккеля из замочной скважины.
      Плотник сидел в постели, подтянув колени к подбородку, и стучал зубами. Из лопнувшего пузыря растекалась по полу вода. За дверью Туа-Туа продолжала рыться в кармане. Рыболовные крючки... Грузила... Старые ключи... Табачная жвачка... Пробковый поплавок... А вот и табакерка в самом низу. Туа-Туа вытащила большой сложенный лист бумаги.
      Плотник стоял на коленях в кровати. Мощное чиханье сотрясало его тело.
      - Не дури, Миккель! - стонал он. - Табакерку давай, слышишь... не то... не то... я те...те... тебя палкой.
      - Чихает, - сказал Миккель, глядя в замочную скважину. - Простудился, должно. Лег опять.
      Он ощутил на шее горячее дыхание Туа-Туа.
      - Ну что, нашла? Опять встает.
      - Миккель, гляди! - зашептала Туа-Туа. - Скорей...
      Она держала в руке исписанный лист бумаги и светила, чтобы Миккель мог прочитать.
      Он выпрямился и поглядел на бумагу:
      - Ну-ка, повыше свечу, Туа-Туа...
      - "Дакс! - прочитал он. - Сим привет Вам, дакс, от Вашего друга, Пата О'Брайена..."
      Миккель мгновенно забыл о медведе и замочной скважине.
      - Он жив, Туа-Туа! Пат жив! - вскричал он, хватая письмо. - Шлет нам привет!.. Но как оно попало в плотников карман?
      - Читай дальше, - торопила его Туа-Туа. - Потом узнаешь!
      Миккель прочитал до конца. Глаза его блестели, рот приоткрылся.
      - Ну что... что там написано? - Туа-Туа притопнула ногой от нетерпения.
      - Что он уезжает, - бормотал Миккель. - Но еще вернется... Свети лучше, ничего не вижу... А зовутку чтобы мы сохранили. Слышишь, Туа-Туа? В знак того, что он вернется.
      - Она у тебя? - прошептала Туа-Туа.
      - В кармане. Понятно, Туа-Туа вернется? И отец тоже!.. Нашла табакерку? Сунь ее под дверь, пусть успокоится.
      Дрожащими пальцами Миккель свернул письмо в комочек и затолкал себе в башмак.
      - Пат жив, Туа-Туа! И отец жив, вот увидишь!.. Подала табакерку?.. Наплевать на медведя! Ур-ра-а-а!
      Тем временем плотник встал с постели, путаясь в ночной рубахе. Расширившимися глазами он смотрел, как из-под двери появляется табакерка. Сердце у него колотилось, из носу текло.
      - А... а медведь-то большой, Миккель? - жалобно спросил он.
      Но ему никто не ответил. Миккель и Туа-Туа были уже в прихожей. Громко хлопнула наружная дверь.
      Над лодочным сараем висела луна, блестящая, как золотая денежка.
      На следующий день они осмотрели медвежьи следы.
      - Ух ты, какой здоровенный! - сказала Туа-Туа.
      - У него на задних лапах сапоги были, - установил Миккель. - Mа каблуках крест вырезан. Да, такого, должно быть, и серебряная пуля не взяла бы.
      Глава девятнадцатая
      БОГАТЕЙ СИНТОР ЛЕТИТ С ЛЕСТНИЦЫ
      Я еще не рассказал, как выглядел богатей Синтор.
      Сразу от колен начинался будто куль с мукой, перевязанный вверху черной веревкой. Откуда черная веревка?
      А усы! Казалось, и усы, и брови, и волосы налеплены прямо на живот. Мудрено ли, что богатею Синтору приходилось протискиваться в двери боком.
      Над усами торчал нос, маленький и загнутый кверху, словно крючок на вешалке. Ноги, подпиравшие мешок, были коротенькие и кривые от верховой езды, обуты в коричневые яловые сапоги.
      А теперь - о горе.
      Бранте Клев принадлежал Синтору. Но какой толк от горы? На земле можно сеять, на лугу скот пасти. А на камне? Синтор просто из себя выходил. Каждый месяц он поднимался на Бранте Клев, садился на тур и думал: "Что бы такое сделать?"
      И вот однажды его осенило. Тур! Он ведь сызмальства слышал, что здесь похоронен викинг и с ним двенадцать сундуков золота, награбленного в Британии.
      Правда, сведущие люди говорили, что это вовсе не могила, а каменный тур - примета, чтобы капитаны видели с залива, где Бранте Клев. Но Синтор верил в клад.
      И богатей Малькольм Николаус Синтор сделал вдруг нечто совершенно небывалое: сбросил пальто и стал таскать камни. Да, да, тот самый Синтор, который палец о палец ударить ленился! Но тур был старый, весь зарос вереском. И, поработав с час, Синтор понял, что так не одна неделя понадобится, чтобы весь камень разобрать. "Болван! - сказал он себе. Что может быть проще: прислать сюда двоих работников, пусть взорвут, и все".
      Синтор надел жилет, пальто, сел и принялся считать на пальцах. Ух ты, да он совсем богачом будет! Сколько еще овец сможет он купить! Пятьдесят? А может, и все сто?
      У Синтора даже дух захватило. Или двести?
      Но тут он вспомнил, что и тем сорока восьми овцам, которые у него уже есть, тесно в овчарне. Всю ночь напролет блеют, никому покоя не дают. Ясно: надо строить новую овчарню.
      В этот миг Синтор открыл пошире левый глаз и увидел внизу постоялый двор, унылый, покосившийся, словно старый корабль на мели.
      А надо вам сказать, что в тех местах существовал обычай: овчарни полагалось строить из старого леса. Люди считали, что это приносит счастье. Хорошо еще вырыть ямку под порогом и пустить в нее живую змею. Но самое главное, чтобы лес был старый. Богатей Синтор верил во все приметы. И вот он порешил: куплю-ка я эту развалину и снесу - овцам ведь все равно.
      Спустя неделю сделка была заключена. Постоялый двор, принадлежавший до сих пор приходу, перешел к Синтору. За гроши, конечно. Стал бы он на овчарню большие деньги тратить!
      А еще через три дня Синтор явился верхом на коне к постоялому двору и приказал:
      - Освободить дом до первого мая, сносить буду!
      Черную Розу он привязал к яблоне с дуплом, в котором хранилось сокровище Миккеля. Ни Синтор, ни его лошадь не подозревали, что в дупле лежит бутылка с десятью риксдалерами.
      Сперва он зашел к бабушке Тювесон.
      - Но где же мы будем жить, добрый господин? - заплакала бабушка.
      - Какое мне дело! - ответил богатей Синтор.
      - Куда мы денемся - я, мальчонка, собака, овечка? Неужто под открытым небом жить?
      - А зачем? - сказал Синтор и чихнул: бабушка варила рыбный суп. - Коли уж некуда, пойдете в богадельню.
      Богадельня помещалась на краю деревни в жалкой лачуге, наполненной крысами, тараканами и нищими стариками, которым некуда было податься.
      Бабушка плакала. Богатей Синтор задержал дыхание и протиснулся боком в дверь. Он замахнулся палкой на глухо ворчащего Боббе и пошел вверх по лестнице, к плотнику. Грилле все еще был простужен и зол, после того как прогулялся на четвереньках от лодочного сарая до постоялого двора. Он сидел в облаке пара, обмотав шею тюленьей шкурой и погрузив ноги в ведро с горячей водой.
      Богатей Синтор вошел без стука: станет он церемониться с бедняками!
      - Освободить дом до... - начал он и запнулся: тюленья шкура заткнула ему рот.
      - Вон! - взревел Грилле. - А есть дело ко мне, то вот дверь!.. Стучаться с той стороны!
      - Ка-какая наглость! - бормотал Синтор, освобождаясь от шкуры.
      Плотник протянул было руку к ружью, которое лежало на столе в ожидании чистки. Но ведь оно было не заряжено.
      Тогда он встал, шагнул из ведра прямо к двери и спустил Синтора с лестницы.
      - Вы... вы... еще пожалеете об этом! - вопил Синтор, поднимаясь с пола.
      Его пальто лопнуло на спине. Куда делся правый сапог? Шапка свалилась. Боббе схватил ее и уволок в сарай.
      Богатей Синтор допрыгал на одной ноге до лошади и уехал без шапки.
      Миккель сидел на чердаке и смотрел в окошко, как Черная Роза трусит вверх по горе. На коленях у него лежал дневник. На последней странице было написано: "Первого мая... Хоть бы ты вернулся, отец! Пока дом не снесли".
      Нет, уж очень коротко получилось. Миккель подумал, поплевал на карандаш и приписал: "По мне, так можешь шуметь на шканцах сколько угодно, вот тебе мое слово!
      Миккель Миккельсон".
      Глава двадцатая
      КОГДА БРАНТЕ КЛЕВ РАСКОЛОЛСЯ НАДВОЕ
      Миккель и Туа-Туа сидели за столом на кухне постоялого двора. Зима кончилась. Солнце взломало лед, чайки камнем падали на воду и взлетали с трепещущей рыбой в клюве. Верба покрылась почками. По Бранте Клеву бежали веселые ручейки.
      Куда пропал Пат?
      Бабушка ушла с утра к Синтору стричь овец, сказала, что будет вечером. Плотник полночи ловил рыбу и теперь крепко спал. Ульрика Прекрасношерстая паслась в лесу.
      Боббе лежал в луче солнца на полу и сладко храпел.
      Миккель прихлопнул муху и сказал:
      - Через два дня придут дом сносить.
      На столе между ними лежала зовутка.
      - Дуй не дуй, никакого толку, - заметила Туа-Туа. - Все равно не ответит.
      - А ты знаешь почему?
      Туа-Туа отрицательно покачала головой.
      - Потому что все это неправда, - мрачно произнес Миккель.
      Туа-Туа обескураженно посмотрела на зеленый пластырь. Вот уже четыре месяца, как Пат налепил его. Через месяц пора... Нет, не может быть, чтобы Пат... Неужели ляписутапис тоже обман?
      - Откуда же он узнал про судовой журнал за стеной?! воскликнула она.
      - Нашел, когда мы ушли в первый раз, - ответил Миккель.
      - А голос, который мы слышали вечером, когда... - сказала ТуаТуа.
      Миккель только рукой махнул:
      - Знаешь, Туа-Туа, что я думаю? Что это сам Пат свой голос изменил, или животом говорил, или еще как-нибудь.
      Туа-Туа еле сдерживала слезы. Как же так? Выходит, Пат...
      - Прошлый год весной цирк приезжал, так у них был один - умел говорить животом, - продолжал Миккель.
      - Может, Пат научился у него, - сказала Туа-Туа.
      Миккель угрюмо кивнул и начертил на столе букву "П".
      - Одно не пойму: откуда Пат знал о корабле, который на мели стоял, и о том человеке, что на берег хотел?
      Туа-Туа тоже не могла этого понять. И Миккель вытащил из башмака письмо Пата. Они уже раз сто его читали, с тех пор как нашли в кармане Плотниковой куртки.
      Миккель стал читать вслух, Туа-Туа внимательно слушала.
      - "А Вы тем временем тоже будьте начеку, - вдруг еще старатели появятся..." Старатели - это те, что золото ищут, - объяснил Миккель. - Ты никого не примечала, Туа-Туа?
      Нет, она вроде никого не видела. Миккель снова обратился к письму.
      - "Каждый след - путеводная нить, говорят опытные люди. Первый след ведет на острова, к некоему мистеру Симону Тукингу, ю нау, дакс! Надо спешить, пока еще лед не сошел..." Но теперь-то лед уже сошел, - заметил Миккель, - а о Симоне Тукинге ни слуху ни духу, и о Пате тоже. "Вернусь, когда настанет час". Как по-твоему, Туа-Туа, о каком это он часе пишет?
      - Когда найдет Симона Тукинга, - предположила Туа-Туа.
      - Все-таки он хороший человек: сколько из-за отца моего хлопочет!.. - заключил Миккель. - Тш-ш, что это?
      Боббе поднял голову и навострил уши. Все трое прислушались.
      - Будто кувалдой ударили, - сказала Туа-Туа.
      - Нет, ломом по камню, - возразил Миккель.
      - Опять! - воскликнула Туа-Туа.
      - Ладно, пусть их. Лучше слушай дальше, - сказал Миккель. - "А только сами видите - морское золото истощилось. А речное можно промывать только после пасхи, так в старательском уставе записано. К тому времени, дакс, мне нужно все застолбить"...
      - Думаешь, Пат сейчас столбит?
      - Конечно, а ты думала!.. - ответил Миккель.
      - Опять, - сказала Туа-Туа.
      На этот раз Миккель разобрал.
      - Кувалдой по буру бьют, - объявил он. - По звону слышно. И совсем близко, шагов триста.
      - Наверное, что-нибудь взрывать хотят, да? - робко произнесла Туа-Туа.
      Миккель хмуро кивнул.
      - Я как раз сижу и думаю: почему в письме нет ни слова о горном золоте? Неужели Пат забыл застолбить гору? О морском золоте есть, о речном тоже, только о горном ни слова.
      - Посмотри получше, - предложила Туа-Туа.
      Миккель пробежал все письмо сначала.
      - А может, застолбил и просто забыл написать? Но тогда гора тоже Патова. - Он наклонился над столом. - Помнишь, Туа-Туа, что он писал: "А Вы тем временем тоже будьте начеку - вдруг еще старатели появятся".
      Туа-Туа кивнула.
      - "Уж тогда покажите..."-продолжала она наизусть.
      - "...на что Вы годитесь", - закончил Миккель. - Вот именно! "...не подкачайте, как..."
      Страшный гул сотряс дом. Стекла задребезжали, крышки сами соскочили с кастрюль. Солнце исчезло в синем облаке, в кухне стало темно.
      - Взрывают, - сказал Миккель глухо. - Зарядище-то!
      Снова выглянуло солнце. Он почувствовал себя храбрее.
      - Погоди здесь, Туа-Туа, я выйду посмотрю. Главное захватить их на месте...
      Только он шагнул к двери, как дом подпрыгнул от нового взрыва. Миккель сел на пол. Боббе тявкнул и спрятался у него под ногами. Миккель закусил губу и посмотрел на потолок: там, наверху, плотник.
      - Он полночи рыбу ловил. Теперь весь день проспит. А может, проснулся и ходит уже? Ты ничего не слышишь, Туа-Туа?
      - Нет, - пролепетала Туа-Туа.
      - Ну да, он ведь, когда спать ложится, уши шерстью затыкает, - сказал Миккель. - Возьмем ружье, он и не заметит.
      Туа-Туа побледнела:
      - А на что нам ружье, Миккель?
      - Участок-то наш! Наш и Пата... Подержи Боббе, я схожу за ружьем.
      Туа-Туа всполошилась:
      - Останься, Миккель! Я не пойду туда! Они нас взорвут!
      - Не будем зевать - не взорвут, - возразил Миккель. Слышишь, все тихо. Значит, кладут новые заряды и тянут шнур.
      Не успела Туа-Туа ответить, как он уже был на лестнице. Его встретили мрак и табачный запах. Дверь Грилле была заперта. Миккель попробовал заглянуть в замочную скважину, но плотник заткнул ее изнутри.
      - Плотник!.. - позвал Миккель.
      Молчание. Он вытащил перочинный нож, просунул лезвие в щель и поднял щеколду. И вот уже Миккель в комнате; башмаки он снял, чтобы не шуметь. Плотник Грилле лежал на кровати; его живот то поднимался, то опускался в лад с громким храпом. Из-под одеяла торчали измазанные глиной сапоги. Сразу было видно, что плотник вернулся домой поздно.
      На всякий случай Миккель наклонился и крикнул ему в ухо:
      - На Бранте Клеве взрывают!
      Плотник приоткрыл левый глаз и тут же снова уснул.
      На пороге появилась Туа-Туа, бледная, дрожащая.
      - Сказано тебе: держи Боббе! - зашипел Миккель. - Хочешь все испортить?
      - Вот увидишь, не успеем. Небось уже шнур тянут, - хныкала Туа-Туа. - Лучше давай обождем...
      - Пока они не взорвут всю гору? - перебил ее Миккель. А что скажет Пат? Как ты думаешь, Туа-Туа Эсберг?
      Ружье висело высоко - Миккелю пришлось влезть на комод.
      - Вдруг оно заряжено? - Туа-Туа всхлипнула.
      - Ясно, заряжено... - прошептал Миккель. - Думаешь, старатели пугачами отбиваются? На, держи - да осторожно, не выстрели!
      Туа-Туа приняла ружье бережно, как грудного младенца.
      - Теперь давай его сюда и иди вперед! - скомандовал Миккель спрыгнув. - Ну, Туа-Туа, сейчас будет дело!
      Лестница громко скрипела под ногами. Но что такое скрип ступенек для человека, которого даже взрыв не может разбудить? А через несколько минут они уже были на пути к вершине Бранте Клева. Боббе бежал позади на почтительном расстоянии: старые собаки любят осторожность.
      Внизу серебрился на солнце залив. Было двадцать девятое апреля, но весна в том году выдалась поздняя. Кругом цвела мать-имачеха. Талые воды журчали в расщелинах, мочили чулки и ботинки. Среди сухого вереска голубели анютины глазки.
      Миккель остановился и взял Туа-Туа за руку:
      - Так и знал - что тур взрывают! Хотя Пат все застолбил. Хорошо, что мы взяли ружье.
      - Миккель, мне страшно... - прошептала Туа-Туа.
      - Держись за мной, - успокоил ее Миккель. - Негодяи! На чужом участке! Забыли даже, что с мертвыми викингами шутить опасно. Гляди, Туа-Туа, вон они.
      На фоне неба отчетливо выделялись три фигуры. Двое выворачивали ломами камни, третий стоял рядом, заложив руки за спину, и распоряжался.
      - Батраки Синтора, - сказал Миккель. - Видишь вон того, что стоит? Это Мандюс Утот. Видишь у него на шее шнур? До золота добираются, лопни мои глаза! А право у них есть на это? Гляди, Туа-Туа, шнур тянут.
      Туа-Туа побледнела как смерть.
      - Сейчас взрыв будет?
      - Еще нет, - успокоил ее Миккель. - Одно дело порох, другое - динамит. Да и все равно, сначала надо запал положить и запалить шнур... Где Боббе?.. Не бойся, Туа-Туа, у меня ружье. Вперед, сейчас мы их проучим.
      Боббе шел сразу за Миккелем, Туа-Туа - последней.
      - Пригнись, чтобы не видели, - сказал Миккель. - Мошенников, которые орудуют на чужих участках, надо брать врасплох. Левее держись: там кусты.
      Миккель запыхался. Ух, до чего ружье тяжелое! Как ни возьми, все неловко.
      Они крались в обход к туру. Солнце припекало. Батраки Синтора ворочали камни и не смотрели в их сторону.
      Тем более, что шпуры * были уже готовы и заряжены, а Синтор не любил, когда мешкали. Он сам наведался с утра на гору и приказал: "Взрывайте всю волынку, да поживее!" Ему не терпелось добраться до клада.
      В то время динамит был редкостью, чаще всего обходились простым порохом. Протягивали длинный шнур, отбегали на километр и затыкали уши. Ба-ам-м!
      * Шпур. - Чтобы взорвать камень, в нем бурят углубление - шпур. В это углубление кладут взрывчатое вещество.
      У Мандюса Утота были широкие зубы - такими хорошо перекусывать шнур. Оба его помощника уже побежали прятаться. Солнце жгло, над мысом кричали чайки. Мандюс Утот стиснул зубами шнур.
      - Ишь ты, крепкий какой! - бурчал он.
      Миккель и Туа-Туа крались по вереску. Вокруг них жужжали мухи. Миккель совсем упарился, ружье было будто свинцовое. Последним полз Боббе.