А когда она проснулась, Туа-Туа исчезла. Даже слезинки не осталось на диванном плюше.
      Тетушка Гедда высунула в иллюминатор зонт и завопила страшным голосом.
      Сбежались люди.
      Тетушка Гедда кричала:
      - Кто утащил Доротею Эсберг? Подайте его сюда, я из него душу вытрясу!
      Пришел капитан, за ним рулевой, за рулевым - весь перемазанный сажей машинист. Каждый клялся, что с тех пор, как пароход отчалил от Паромной пристани, никто не видел рыжей девчонки в траурном платье и с зеленой лентой.
      Обыскать пароход было минутным делом. Тетушка Гедда зарыдала и выгнала всех вон из каюты. Бедная крошка свалилась за борт! Не сидеть ей в городском парке в Эсбьерге, не слышать ей соловьиных трелей...
      Тетушка Гедда до того расстроилась, что пальцы ее сами начали вязать.
      Но что это торчит в тетушкином клубке? Дрожащие пальцы развертывают смятую салфетку. Гедда надевает очки и читает:
      Дорогая, дорогая, милая тетушка Гедда! Ты никогда не простишь меня, но я тебя очень-очень люблю. Конечно, Дания очень красивая. Но...
      Дальше был большой пробел и мокрое пятно, точно ктото остановился, чтобы поплакать. Тетушка Гедда тоже вытащила платок. Вот напасть - еще и насморк одолел!
      ...моего лучшего друга звать Миккелъ Миккельсон. Он живет в Льюнге на постоялом дворе, но мы, наверное, убежим в Америку на угольщике. Не ищи. Орган возьми себе.
      Твоя Туа-Туа.
      Что сделала тетушка Гедда? Она отправилась на капитанский мостик, ткнула капитана зонтом в спину и гаркнула:
      - Поворачивай пароход! Я еду обратно!
      Но капитан "Фракке" не позволял каким-то там датским тетушкам командовать собой.
      Он гаркнул в ответ:
      - Здесь я решаю, когда и куда поворачивать!
      Губы тетушки Гедды сердито дернулись. Но ей было известно, что и в Швеции и в Дании выбрасывание капитанов за борт карается по закону. Поэтому она довольствовалась обещанием, что ее высадят на берег.
      - На первой же пристани! И орган чтобы выгрузили!
      И тетушку Гедду высадили на берег. На ближайшем хуторе она наняла здоровенную подводу. Добрый крестьянин помог ей погрузить орган.
      - Поехали! - скомандовала тетушка Гедда.
      Возница чмокнул губами, подвода тронулась. Тетушка Гедда сидела за ящиком и вязала так, что спицы звенели.
      Мы уже знаем, что дорога кончалась у Синторовой пристани. Но тетушке Гедде нужно было дальше.
      - Сгружай орган! - распорядилась она. - Вот тебе крона за хлопоты, да не трать ее на какой-нибудь вздор.
      Правда, крона была датская, но тетушка Гедда сказала, что она даже лучше шведской. И зашагала через пустошь.
      Как раз в это время вернулась гроза. Она была из тех гроз, что способны неделями бродить вокруг деревни. Ветер завывал в горелом вереске. Тетушкины башмаки гулко шлепали по лужам.
      - Бэ-э-э-э!
      Тетушка Гедда круто остановилась. Ягненок? Ну конечно, ягненок!
      Богатей Синтор перегнал свое стадо на северную пустошь, да, знать, один сосунок отбился и теперь звал мать.
      Тетушка Гедда сразу определила: вон за тем обгоревшим загончиком блеет, бедняжечка.
      - Ах ты, дитятко жалкое! - пробормотала Гедда и тихонько обогнула загон.
      Но здесь она увидела не овечку, а человека в черном костюме и широкополой шляпе. Шляпу украшал венец из красных перьев.
      - Бэ-э-э-э! - усердствовал мужчина; он еще не заметил тетушку Гедду.
      - Постыдился бы, негодник! - крикнула тетушка и стукнула его зонтом так, что перья полетели.
      Мужчина испуганно заблеял и бросился наутек на полусогнутых ногах. Но зонтик тетушки Гедды снова метнулся вперед, как молния, и зацепил беглеца ручкой прямо за шею.
      Говорят, будто старые девы за версту кофе чуют. А дым над трубой постоялого двора был настоящего кофейного цвета. Если бы не этот дым, тетушка Гедда ни за что не нашла бы дорогу.
      - Шагай, слизняк! - скомандовала она и повела полузадушенного кривляку вниз по Бранте Клеву, определяя путь по запаху.
      В прихожей человек-овца вдруг заблеял еще раз и попытался вырваться.
      - Нет, нет! - всхлипнул он при виде грозно поднятого зонтика. - Я не бежать вовсе, только чулки снять!..
      На башмаки "артиста" были натянуты красные чулки от трико.
      Глава тридцать третья
      ШКУРА, КОТОРУЮ НАДО ДУБИТЬ
      Слыхали вы об овцах, которые стучались бы в дверь, прежде чем войти?.. Нет? Зато вы не слыхали и о таких тетушках, как Гедда из Эсбьерга!
      Тетушкины руки были заняты двуногой овечкой, поэтому она толкнула кухонную дверь ногой.
      - Мир вам, хозяева! - сказала тетушка Гедда и наподдала пленнику коленом сзади, так что он полетел к печке - прямо в пасть Боббе.
      Боббе взвыл, подскочил и вцепился в черные брюки так ловко, словно всю жизнь только этим и занимался. Человек-овца вопил, Боббе глухо рычал.
      Едва Петрус Миккельсон выдворил Боббе в каморку, как настал черед бабушки всполошиться:
      - Не бери греха на душу, парень!..
      Енсе поднялся на ноги и шел, хромая, на дрожащего оборотня. В правой руке он держал мексиканский нож.
      - Так это ты, волк паршивый?! Так, ясно!..
      Сильный удар сшиб с оборотня шляпу - полюбуйтесь-ка, вот он перед вами, сторож льюнгской церкви. На голове котелок, руки прикрывают то место сзади, где Боббе вырвал лоскут.
      - Тоже волк - овца он, вот кто! - презрительно фыркнула тетушка Гедда, разделяя драчунов зонтиком. - Взрослый человек, а носится в проливной дождь и блеет! Где это видано?
      Миккель смотрел, словно завороженный, на широкополую шляпу, упавшую на пол. Вокруг тульи торчали четыре замызганных пера, что украшали некогда уздечку цирковой лошади. Шляпа Цыгана! Которая слетела с его головы в тот раз, когда Белая Чайка прыгнула через речку.
      Где же были твои глаза, Миккель Миккельсон?
      Он перевел взгляд ка ноги Якобина: акробат успел снять только один красный чулок.
      "Соображай, какой получится след, если на башмак натянуть чулок? Как от морской овцы - что на песке, что на огороде!
      И что такое пятиметровый прыжок для акробата!
      И зачем - помнишь, Миккель? - зачем нужно было Якобину куда-то грести по ночам?
      А хриплый, блеющий голос Якобина? Конечно же, это он заманивал овечек в Эбберову бочку!
      И лишь один Боббе смекнул, какая опасность грозила Ульрике, когда она по вечерам шла навестить Синторовых овец - в охотничьих угодьях Якобина!"
      Чем больше Миккель думал, тем яснее понимал, каким он был остолопом.
      - Спрячь нож, Енсе, здесь я распоряжаюсь! - прогремел голос Миккельсона-старшего. - И без того дрожит, словно в лихоманке.
      Бабушка подвинула Якобину скамеечку, и он, стуча зубами, сел возле печки.
      Петрус Миккельсон вышел с видом судьи на середину:
      - Так это ты, Якобин, крал Синторовых овец? Может, скажешь, зачем ты это делал. А мы послушаем.
      Якобин посмотрел на дверь, где стояла, точно солдат, тетушка Гедда с зонтом наготове.
      - Чтобы от воротника избавиться! - прохрипел он с отчаянием. - Эббер сказал, пока не наполним бочку, ехать нельзя.
      - Как... что... ехать? - растерялся Миккельсон-старший.
      - Они мечтали опять с цирком поехать, понимаете? - нетерпеливо вмешался Миккель. - И вбили в голову паромщику, что он не овец возит, а карликовых лам для цирка Кноппенхафера.
      Тетушка Гедда опустила зонтик.
      - Ишь, мошенники! - усмехнулась она. - И все потому, что воротник жал?
      - Пять лет - больше ни один акробат не может выдержать такой ошейник! - мрачно сказал Якобин и оттянул пальцем воротник. - Если он после того не уйдет, то, считай, пропал, не будь я Еко...
      - Екобин! - крикнула Туа-Туа и подпрыгнула на кушетке. - Понял, Миккель? "Е" на фонаре, который вожак подцепил рогами после пожара...
      - Он думал, "Якобин" пишут через "Е", - подхватил Миккель.
      Якобин окончательно сник.
      - Я невзначай, - прошептал он. - Вышел, гляжу, а фонарь свалился...
      - А мою шляпу на своей башке носишь тоже невзначай? хрипло спросил Цыган и воткнул нож в стол перец носом у Якобина.
      Якобин вспотел.
      - Я нашел ее у реки, - прошептал он.
      - И смекнул: "Кто приметит меня в этой шляпе, рвакет домой, как из пушки, и заорет - опять, мол, злодей Цыган балует!" Мол, разве церковный сторож, черный котелок, позволит себе, чтобы разбойничать?
      Якобин жалобно заголосил: - Хотите верьте, хотите нет, люди добрые, а я только потому эту шляпенку надевал, что очень уж котелок тесный!.. - Он сдернул котелок с головы и швырнул в печь. - Воротник, жилет - все жмет!..
      - Хоть брюки-то оставь, - сухо заметила тетушка Гедда.
      - Ну и пусть забирает меня ленсман! - всхлипнул Якобин. - Не гожусь я в церковные сторожа.
      - Вот уж верно, - сказал Цыган и выдернул нож из доски.
      Туа-Туа присела на корточки возле печки и повернула кочергой обгоревший котелок.
      - Может, в нем что под подкладкой лежало, оттого тесный стал? - спросила она медовым голоском.
      В кухне стало тихо-тихо. Якобин дернулся, точно пес от пинка.
      - Я сроду не хотел их брать, - зашептал он. - Воровать в церкви - грех! А Эббер сказал - чего там, ведь Строльельм стащил рубины в польской часовне. И забрать их обратно только благое дело. Мол, святой Станислав, и святой Стефан, и еще куча святых благословят нас за это. А как добудем рубины, то можно хоть завтра в путь. Поверни шпагу другой стороной, говорит, и никто не заметит. А когда схватятся, мы тю-тю...
      Но никто уже не слушал Якобина. Петрус Миккельсон натянул сапоги и послал Миккеля наверх, позвать Грилле.
      - Скажи ему, чтобы ружье взял! - крикнул он вдогонку. Да поторопи - некогда, мол!
      Он взял приунывшего Якобина за руку:
      - Похоже, раньше, чем цирк отправится в путь, надо еще одну шкуру продубить? Ась?
      Глава тридцать четвертая
      ЧТО БЫЛО В СЛОНОВЬЕМ ХОБОТЕ
      Сигизмунд Эббероченко сидел на лесенке циркового фургона и пришивал пуговицы к жилету. Не знал он и не ведал, что через пролив уже идет лодка Грилле. На пути к берегу плотной стеной стояли водоросли, но киль плотниковой лодки был окован латунью и резал их, как масло.
      Миккель Миккельсон взял чалку, прыгнул за борт, прошел по воде последний кусок до берега и привязал лодку за ольху.
      Эббер поперхнулся. На корме, охраняемый рычащей шавкой, сидел, стуча зубами, Якобин. Эбберу нужно было пришить еще одну пуговицу, но он швырнул жилет в крушинник и нырнул в фургон.
      Послышался тяжелый топот, и в дверь заглянуло потное лицо Грилле.
      - А ну, выходи, Эббер! Покажи - прибавился у тебя живот с последнего раза?
      Эббер осклабился, точно увидел деда-мороза, но на верхней губе у него выступили капельки пота.
      - О, самый господин Грилле, - засопел он. - Надо какой шкурка дубить?
      - Во-во, - сказал Грилле и сунул ружье в куст. - Да не шкурку, а целую шкуру... Сейчас и снимем ее! Верно, Миккель?
      Плотник вытащил нож и проверил лезвие ногтем.
      - Николай-угодник, спаси! - закричал Эббер и попятился к слоновьей голове.
      За широкой спиной Грилле появились Туа-Туа и Миккель. Еще дальше стоял, крепко держа за шиворот Якобина, Петрус Миккельсон.
      - Господин Миккельсон, господин Миккельсон, он хочет меня режет!.. - вопил Эббер, показывая дрожащей рукой на медленно приближающегося Грилле. - Сдержите безумца, господин Миккельсон!..
      Нож сверкнул в воздухе. Одним ударом Грилле отсек хобот слону.
      Никто не знает, ждал ли плотник, что из хобота выкатятся ему прямо в ладонь восемь польских рубинов. Одно бесспорно: того, что случилось в действительности, он никак не ждал.
      Миккель увидел, как широкая спина Грилле начала дергаться, а руки закрыли лицо. Увидел, как правая рука нырнула за ворот. Левая уже скребла за пазухой.
      - Ой, не надо! - кричал плотник. - Пустите, караул!..
      Директор цирка Эббер издал жалобный вопль, бросился к нему и схватил хобот.
      - Ах, мой чудный блошиный циркус! - заахал он. - Вы погубили его... Эберхарт, Эльза, Адольфина!..
      - Уберите зверей! - орал плотник, извиваясь, словно змея в муравейнике.
      - Коммен, коммен! - звал Эббер, протянув жирную руку. Вот, Адольфина, так, о, так... - Лицо его умилилось и порозовело, как у ребенка. - В свой домик, - сюсюкал он.Эберхарт, Адольфус, Сергей... мои дорогой птенчик!
      Быстрым движением он воткнул на место пробку и вставил хобот в зияющую пасть слона. Потом обернулся, и черные усы его задрожали от гнева.
      - А теперь вы, возможно, сказать, что значит сей вторжений у честного человек!
      Пока Эббер собирал своих прыгучих артистов, Петрус Миккельсон зачем-то обошел фургон. И, когда он снова заглянул внутрь, лицо у него было крайне любезное и почтительное. Только кадык как-то странно шевелился.
      - Господину Эбберу ведомо, что церковная кража карается пожизненным заключением? - глухо пробурчал кто-то за спиной дубильщика.
      Эббер испуганно обернулся и уставился в злые слоновьи глазки.
      - Кто... кто был это? - произнес он с ужасом.
      - Ась? - спросил Миккельсон-старший с простодушным видом. - Вы что-нибудь слышали, дети?
      - Я - ничегошеньки, - сказал Миккель.
      Якобин приготовился упасть в обморок. Боббе рычал и грыз что-то за крушинником.
      - Может, это слон? - спросила Туа-Туа медовым голоском. - В некоторых цирках есть говорящие слоны.
      - Впрочем, коли вернешь рубины и покаешься в своих прегрешениях, то отделаешься отсечением головы, - пророкотал голос из слоновьей пасти.
      У Эббера подкосились ноги, но он не сдавался.
      - Вы... вы разорил меня! - По его толстым щекам покатились слезы. - Погибли мой дорогой блошиный циркус... О мой возлюбимый слон! О дорогие друзи, которые были идти с циркус Кноппенхафер по вольному свету...
      Глаза его засветились мечтой о дальних странах. За спиной Миккеля послышался стон - то стонал первейший акробатист мира.
      - О, ищите, негодяи! - вызывающе крикнул Эббер. - Ничего, ничего вы не найти!
      Петрус Миккельсон продолжал ласково улыбаться.
      - Помилуйте, чего искать-то? - удивился он. - Рубины? Из цветного стекла?
      - Стек...стекла?.. - пробормотал Эббер.
      - Ну да. Настоящие пастор еще в прошлом году снял. Моль съела ризы, а на новые у церковного совета не было денег. Миккельсон-старший сокрушенно развел руками. - Ничего, за рубины нам дали ризы еще лучше старых, золотая вышивка спереди и сзади. Вроде как на вашем жилете, Эббер.
      Петрус Миккельсон достал из-под куртки Эбберов жилет.
      Одной пуговицы не хватало. С подбородка Эббера падали капельки пота.
      - Вишь, какие пуговицы красивые! - Петрус Миккельсон показал их оторопевшей Туа-Туа. - Овечьей кожей обернуты и только что пришиты.
      Снаружи донесся визг Боббе, потом голос Миккеля:
      - Пусти, Боббе! Пусти, я сказал!
      - Бедный Боббе! Не иначе, последнюю пуговицу нашел, озабоченно произнес Миккельсон-старший.
      Миккель протиснулся между Туа-Туа и совершенно подавленным Якобином:
      - Глянь, отец, что я у Боббе отнял. Он себе чуть последний зуб не сломал. Внутри что-то красное... - Миккель запнулся. - Это... это...
      - Один из восьми польских рубинов, - сказал Миккельсонстарший. - Остальные семь на жилете директора Эббера. Стеклянные, правда, но красивые, ничего не скажешь.
      - А церковная кража остается церковной кражей, - пробурчал голос из слоновьей пасти.
      - Если к этому добавить кражу овец и поджог, - продолжал Петрус Миккельсон своим обычным голосом, - то милости ждать не приходится.
      Эббер попробовал упасть на колени, но живот не пустил.
      - Я буду платить все, господин Миккельсон, когда снова циркус работает! Клянусь! Наш славный, великий Кноппенхафер!..
      Он выхватил из ящика на столе свернутые афиши. Они разворачивались одна за другой в его руках и падали на пол.
      АКРОБАТСКИЙ И БЛОШИНЫЙ ЦИРКУС
      ЭББЕРОЧЕНКО И ЯКОБИН САМЫЙ ЖИРНЫЙ ЧЕЛОВЕК МИРА
      Якобин поднял одну афишу; лицо его озарилось внутренним светом.
      - "Знаменитый воздушный вольт синьора Якобина со звуком", - благоговейно прочитал он.
      - Со звуком? Это как же? - удивилась Туа-Туа.
      Якобин сунул в рот указательный палец и заблеял так похоже, что задремавший было Боббе проснулся и завыл.
      - Последнее выступление в Льюнге, - грустно сказал Якобин.
      Эббер неуклюже поклонился:
      - Пользовал огромный успех во все столицы Нового и Старого Света. Что могу еще служить, господа?
      Петрус Миккельсон спрятал жилет с золотыми нашивками под куртку:
      - Отнесу священнику, что он скажет.
      Вдруг плотник Грилле, который все это время сидел на лесенке и чесался, вскочил и выдернул ружье из куста.
      - Ох, я болван! - вскричал он. - Сижу тут, а ведь сегодня должен прийти капитан Скотт!
      Глава тридцать пятая
      КАПИТАН СКОТТ
      Всю дорогу в ушах Миккеля звучали слова Грилле. И чем больше он думал о кораблике в каморке отца, тем сильнее расстраивался.
      Как будто отец хотел показать, что Миккель только на то и годится, чтобы пускать игрушечный кораблик на озере в клевском лесу. Куда, мол, тебе, хромому!
      И уж что скрывать: в правом башмаке до того ныло и стучало, что вся Льюнга, наверное, слышала и смеялась.
      В такие минуты, как никогда, нуждаешься в друге, который мог бы тебя понять. А коли есть хромая цирковая лошадь, то лучшего друга и не придумаешь.
      Миккель шмыгнул прямо в конюшню, но Белой Чайки не было на месте.
      - Господи, совсем забыла тебе сказать, - успокоила его бабушка, когда он ворвался на кухню. - Енсе собрался к священнику, так не пускать же пешком беднягу. "Езжай, говорю, верхом". Насчет работы отправился.
      "Езжай!" Точно Белая Чайка не его, не Миккеля! Точно за нее не заплачено!.. хотя, если разобраться, она, может, и в самом деле его?
      Миккель сидел у стола и жалел себя. В руке у него был кусок мела, но, как он ни пытался нарисовать коня с головой и хвостом, все бриг получался. Тогда он достал складной нож и перечеркнул все. Три раза. Прощай, "Три лилии"!
      Прощайте, все мечты!
      Зато у бабушки настроение было отменное. В сети Петруса Миккельсона попалась камбала - наконец-то будет добрый ужин, а то все тюря да тюря! А глаза... что ж глаза - у бабушки появилась помощница, Доротея Эсберг!
      Туа-Туа нащепала лучины и растопила плиту. Туа-Туа очистила рыбу и нарезала петрушки. Туа-Туа подняла крышку и сказала, что уха кипит хорошо.
      - Картошку как варить - в мундире или почистить?
      - Почистить! - ответила бабушка.
      Вот благодать-то, сиди да распоряжайся!
      Тетушка Гедда сидела в качалке, прямая как палка, и не могла надивиться на Туа-Туа. Время от времени она бормотала:
      - Вот так-так! Что скажешь, Гедда? Думала ли ты, гадала ли?.. И посолить не забыла, и на ногу легка, козявка, и все-то у нее в руках горит!
      Старая Гедда сняла очки и вытерла глаза: что за наваждение, слезятся, да и только.
      - Простыла, видать! - пробурчала Гедда.
      Она всегда так говорила, когда волновалась.
      А из кастрюли распространился по всей кухне такой заманчивый запах, что она не усидела и пошла к плите снять крышку совсем. Ну и, конечно, засунула куда-то очки, так что сам черт не найдет. Кончилось тем, что тетушка Гедда едва не свалила часы и шкафчик с посудой.
      Бабушка возмутилась:
      - Нетто не видишь?
      - Без очков ни на шаг! - ответила тетушка сердито и чуть не села мимо качалки. - Где мои очки, Туа-Туа?
      Но бабушка уже нашла их - они лежали возле сахарницы и нацепила на нос. Нацепила, раскрыла Миккелево "Естествознание" и давай читать:
      - "Свиней держат так же, как домашних животных, хотя они глупые, ленивые, некрасивые с виду и только знают, что спать да есть. Самца называют хряком, самку - свиньей, детенышей - поросятами".
      Четыре года не могла ни единой буковки различить и вот вам, пожалуйста!
      - Вижу! - вскричала бабушка, сдернула тетушку Гедду с качалки и закружилась с ней так, что все половики в кучу сбились. - Вижу! Вижу!..
      - Сразу слышно! - тяжело дышала тетушка. - Хоть уши затыкай.
      Потому что, если человек каждый день курит из трубочки можжевельник, то голос у него делается хриплый-хриплый.
      А только кто не порадовался бы, слушая, как бабушка поет:
      И к юным и к старым
      Божественным даром
      Приходит весна.
      Та-ти-та, та-та!
      Даже тетушка Гедда и та заслушалась. Ведь этот же самый стих пели в Дании - в Орхюсе и в Эсбьерге!
      Тетушкины губы зашевелились сами собой, на глазах выступили слезы: родная Дания, лен на полях, аисты на речке...
      Петрус Миккельсон вошел со двора с ломом в руках и тоже загорланил. Почти на тот же лад, только слова другие:
      Когда над морем шторм бушует,
      А мы идем под парусами!..
      Лом он бросил за деревянный ящик.
      "Бушует шторм! - презрительно фыркнул про себя Миккель. - В тесной комнатушке, где только один корабль и тот игрушечный, чуть больше аршина в длину!.."
      "Не-ет, - подумал он. - Вот придет капитан Скотт, только меня и видели!"
      Что, если подложить кусочек кожи в башмак, может, никто и не заметит заячьей лапы? Он мысленно повторил, что собирался сказать: "...а если команда уже набрана, то я готов картошку чистить или что угодно без жалованья первые шесть месяцев..."
      Тетушка Гедда, тяжело дыша, опустилась на качалку и посмотрела на Туа-Туа.
      - Теперь разве что музыки недостает, - сказала она своим обычным, скрипучим голосом. - Совсем запамятовала : орган-то я ведь привезла. На пустоши стоит. Заберите для Туа-Туа, как уеду.
      В кухне воцарилась мертвая тишина. Глаза Туа-Туа стали большие-большие, чуть не с блюдечко.
      - Что глаза таращишь? - буркнула тетушка Гедда. - Неужто трудно в честь отца хоть "Ютландскую розу" выучить?
      - Но... как же... - И Туа-Туа бросилась в объятия старой Гедды.
      - Ну-ну, дитя мое, ты уже большая! - пробормотала тетушка. - Старые девы - слепые курицы. Им бы всем головы оторвать!
      - И вовсе я не большая! - ревела Туа-Туа.
      - И вообще, дикая жимолость плохо приживается в Эсбьерге. - Тетушка Гедда часто заморгала и высморкалась. - Люди говорят, ей особый ветер нужен... Да вытри ты слезы, какую мокроту развела!
      - А ты будешь приезжать нас проведывать? - всхлипнула Туа-Туа.
      - Каждую весну, как лед сойдет. - Тетушка Гедда нагнулась и прошептала на ухо Туа-Туа. - Мне обещан бесплатный проезд туда и обратно.
      Тем временем Миккель зашел в каморку и появился оттуда с отцовой бескозыркой на голове. Из дыры сбоку торчал упрямый светлый вихор.
      - И далеко ты собрался? - спросил отец.
      - Скотта повидать, - угрюмо ответил Миккель. - Хочу на его бриг наняться... - Он повернулся к Туа-Туа; уши его слегка порозовели. - Ничего не поделаешь, Туа-Туа. Нельзя мне на берегу засиживаться. У меня от этого зуд во всем теле.
      - А что?.. - Петрус Миккельсон сунул руку за шиворот и почесался. - Правду сказать, меня последнее время тоже чесотка одолевает!
      Чудно. Отец пошутил, а бабушка Тювесон вдруг побледнела, как простыня.
      Миккель опустился на колени возле порога и достал складной нож.
      - Постой чуток, Миккель, дело есть! - окликнул его отец.
      Миккель нехотя побрел назад. Только левая нога была обута; правый башмак он снял, чтобы подложить кусочек кожи.
      Петрус Миккельсон прокашлялся:
      - Так вот, Миккель: Скотт не придет...
      Миккель смотрел мимо отца в каморку. Игрушечный корабль стоял на подоконнике, купаясь в лучах вечернего солнца.
      - Не придет?.. - прошептал он.
      - Ни сегодня, ни завтра, ни на следующей неделе, - продолжал отец. - А хочешь на бриг наняться, то можешь сделать это, не выходя из дому.
      Бабушка Тювесон схватила миску со стола и трахнула о пол так, что осколки и картошка полетели во все стороны.
      - Так это ты был, Петрус Юханнес? - жалобно сказала она. - Негодяй ты, и больше никто. Нацепил бороду и надсмеялся над старухой матерью. Капитан Скотт - как бы не так! Мазурик ты есть, мазуриком и останешься!
      Петрус Миккельсон обнял бабушкины плечи. И она почему-то не стала убирать его руку.
      - Это же ради тебя все, мама! - заговорил он. - Чтобы ты не убивалась все эти два года, не гадала, какие беды могут случиться со мной и Миккелем на море, когда бриг будет построен. Надул телячий желудок, сунул под куртку - вот вам и Скотт. А теперь один Миккельсон остался.
      У Миккеля в груди разлилось ровное, приятное тепло.
      "Со мной и Миккелем на море..." - Выходит, отец, - произнес он возможно тверже, - ты с самого начала задумал... меня?..
      Миккельсон-старший улыбнулся:
      - Было время - ты копил для меня в дупле. Теперь я накопил для обоих. Управлять каменоломней можно лет пять, шесть, но моряком остаешься всю жизнь.
      Миккель сжал в руке кожаный лоскут.
      - Ты все-таки копил в дупле?
      - Ага, только что доски оторвал. - Отец вытащил из кармана коричневый конверт. - Вот, капитанский диплом. Смекаешь теперь, что я делал в ту зиму, когда вы оставались дома одни, а бриг стоял без снастей под снегом?
      В прихожей загремели чьи-то сапоги. Вошел плотник и приставил два пальца к козырьку:
      - Эфраим Грилле, корабельный плотник брига "Три лилии", докладывает, что получены канаты для снастей.
      - Порядок! Спуск на воду, как назначено. Я уже начал команду набирать, - сказал капитан Миккельсон и глянул уголком глаза на кожаный лоскут, который свернулся и исчез в огне под кастрюлей.
      Глава тридцать шестая
      СПОКОЙНОЙ НОЧИ, СИРОККО
      Нелегко уснуть вечером, если на следующий день предстоит начать новую жизнь. Сколько дел надо сделать, со сколькими друзьями попрощаться!..
      В ночном небе над Бранте Клевом изогнулся серебристый серп. Вдруг дверь постоялого двора скрипнула, и на крыльце появился долговязый парнишка в короткой рубашке с булкой в руке.
      Белая Чайка не спала, жевала свежее сено, которое накосил ей Цыган, вернувшись от пастора. Теплые лошадиные губы, такие мягкие и бархатистые, пошлепали по булк-s - больше из вежливости, чем от голода.
      - А я было подумал, что он увел тебя опять. Али ты его знаешь лучше моего? Хочешь услышать, что говорила бабушка за ужином сегодня? Никогда не ведаешь, что увидишь под грязной шляпой, - вот она что сказала!
      Он постоял, помялся, потом решился наконец:
      - Я тебя очень люблю, Белая Чайка, ты не думай. Но ведь ты же знаешь, что говорят про моряка на коне?.. - Слова упорно застревали в горле. - И... помнишь, что я отвечал ребятам в деревне? Которые давали за тебя акулью челюсть или еще какое-нибудь барахло. Только на белый парусник с двумя мачтами! Ну вот, парусник есть, стоит в заливе.
      Белая Чайка фыркнула и потерлась мордой о его щеку, совсем как раньше.
      - Если думаешь, что я реву, Белая Чайка, то ты не ошибаешься. Я ведь знаю - ты никому не скажешь. Даже и в деревне, верно?
      Миккель совсем охрип и поспешил сковырнуть клеща, который впился в лошадиный бок.
      - За...завтра ты отвезешь меня туда. В последний раз, Белая Чайка. Там тебя один человек ждет.
      Пол жег пятки холодом. В дверях Миккель остановился и поднял руку.
      - Спокойной ночи. Сирокко... - прошептал он.
      Глава тридцать седьмая
      МИККЕЛЬ МОРЕХОД
      Ночью, накануне спуска брига на воду, в Льюнге разразилась такая гроза, какой не видали здесь еще с той поры, когда бабушка Тювесон была девочкой.
      В самый разгар ливня к убежищу Эббера подкрался льюнгский ленсман. Вместе с ним крался Грилле, который никак не мог забыть Эбберовых блох. Бабушка Тювесон до сих пор мазала плотника с вечера овечьим салом - до того они его искусали.
      Грилле прицелился из ружья.
      - Выходи сюда, не то стрелять буду! - проревел он, заглушая гром.
      Но на месте циркового фургона была только грязная яма. В ней лежал отрубленный слоновий хобот и плакат с размытой надписью.
      Грилле опустился на колени и прочитал в свете молний:
      ПРИ ПОСЕЩЕНИИ ЗВЕРИНЦЕВ
      ПРОСЬБА СОБЛЮДАТЬ ОСТОРОЖНОСТЬ.
      ЗВЕРИ МОГУТ УКУСИТЬ!
      - Попался бы ты мне, - прошипел плотник, толкая плакат ногой в лужу, - я бы тебя укусил!..
      Для порядка ленсман прошел немного в южном направлении, вдоль колесных следов. А Грилле привязал к хоботу булыжник и утопил его в самом глубоком месте залива Фракке.
      Петрус Миккельсон всю эту ночь провел на верфи: старики уверяют, будто новые бриги притягивают молнию мачтами.
      Молния и в самом деле ударила с таким громом, точно земля раскололась, но не на верфи, а где-то за спиной Миккельсона-старшего.
      "Ну все, конец постоялому двору пришел", - подумал он и бросился домой.
      Посреди двора лежала дуплистая яблоня, расщепленная молнией надвое.
      - Видать, решила, что Миккельсонам больше не нужна копилка, - сказал Петрус Юханнес опомнившись. - Что ж, она хорошо послужила: не только на каменоломню - на целый бриг скопили.
      Из ямы поднимался дымок, но Миккель спустился туда босиком и выудил невредимую книжечку в синей клеенчатой обложке.
      - Так вот куда я ее засунул? - удивился отец и полистал книжечку. - Да-а, все это капитан должен знать наизусть, чтобы водить суда в дальнее плавание.
      - Селенографическая долгота и пеленг четыре с половиной градуса ост? - спросил Миккель.
      Отец улыбнулся и положил руку на Миккелево плечо.
      Они пошли вместе к причалу.
      - Мне нужен наследник, - сказал Миккельсон-старший. Такой, чтобы знал морское дело. Вот я и хотел перед отплытием послать тебя утречком заглянуть в дупло. Но коли уж так получилось - держи сейчас!
      На внутренней стороне обложки отец написал: Моему сыну Миккелю по случаю его первого плавания.
      Грозовая туча ушла на север; солнце выглянуло из-за Бранте Клева и осветило тысячи ручейков.
      - Красивая гора, жаль покидать! Говори сразу, Миккель, коли передумаешь.
      - Хоть сто Бранте Клевов будь, не останусь! - ответил Миккель.
      - Тогда слетай после завтрака в сарай за топором. Сам знаешь - для чего.