— Вот это фраза, — сказал Дауге. — «Принимая во внимание (4), учитывая, что наклонность должна быть функцией о, а так же замечая, что (7) при условии (2) обращается в величину, которая, будучи умножена на о, даст…» и так далее. Всего… раз- два-три… девять строчек. И в конце нет точки.
      — Ужасная фраза, — согласился Юрковский. — Я выписал ее из твоей последней статьи.
      — Что ты говоришь?. — И Дауге принялся чиркать пером.
      Через некоторое время Юрковский сказал:
      — Вот еще перл: «Взглянем на Солнечную систему с северного полюса эклиптики…»
      — А что?
      — Я ее вычеркну.
      — Почему?
      — Это мне напоминает одного студента, который рассказывал о галактическом вращении: «Посмотрим на небесный свод и увидим массу звезд». — «И все они вращаются», — добавил один из членов комиссии.
      — По-моему, это звучит совсем неплохо: посмотрим на небесный свод.
      — Это звучит, как корреспонденция о пуске ТЯЭС: «Инженер нажал рубильник, и ток медленно потек по проводам».
      Дауге хихикнул и взял новую пачку листов. Варечка задремала в углу серым столбиком.
      Когда в дверь постучали, Юрковский поднял голову и сказал:
      — Меня нет дома.
      — Меня тоже, — сказал Дауге.
      В дверь постучали еще раз — громче, из коридора просунулась голова, осмотрела присутствующих и произнесла:
      — Войдите.
      — Вот именно, — сказал Юрковский.
      Дверь отъехала в сторону, и на пороге появился невысокий сухощавый человек в сером с иголочки костюме.
      — Mais поп! — сказал он, всплеснув руками. — Pardonez-vous, поп войдите, я хотел узнать: войтить?
      — Конечно, — сказал Юрковский, поднимаясь и запахивая купальный халат. — Конечно, войтить и немедленно.
      Человек в сером подошел к нему, несколько секунд шевелил губами и наконец произнес, великолепно картавя:
      — Шарль Моллар, радиооптикь. Лечу aves vous на Амальтею.
      — Владимир Юрковский, планетолог. Чрезвычайно рад познакомиться.
      Они пожали друг другу руки.
      — Григорий Дауге, планетолог, — сказал Юрковский. Дауге поклонился и пожал руку Моллару. — А где же Быков? — спросил он.
      — Capitaine marchand, мсье Быкофф… — сказал Моллар и взмахнул руками. — Как это сказать?.. Э-э-э…
      — Он не встречал вас? — спросил Дауге.
      — Нет, — сказал Моллар и посмотрел на Варечку. — Прекрасный… э-э-э… чучело! Я говорю только по-русску со вчера.
      Я нашел вас трудно. Я встречал здесь один соотечественникь — он прекрасно говорилль по-русску, и я нашел вас.
      — Вы отлично говорите по-русску, — сказал Юрковский, поглядывая на Варечку, приоткрывшую один глаз. — Просто прекрасно.
      — Да вы садитесь, мсье Моллар, — сказал Дауге, подвигая кресло.
      — Спасибо, — сказал Моллар и покачал головой. — Я иду в свой кабинет. Я весь запылен. — Он пошевелил пальцами.— Метеоритная пылль! Надо принять душ, n'est pas?
      — Же парль франсе, — сказал Дауге с ужасным акцентом.
      — Нет-нет, — вскричал Моллар. — Только не так! Только по- русску!
      — Конечно, мсье Моллар, — сказал Юрковский. — Конечно. Мы не дадим мсье Дауге говорить по-французски. Это было бы бесчеловечно. N'est pas, Григорий Иоганнович?
      Моллар весело улыбаясь оглянулся вокруг и встретился глазами с Варечкой, медленно приближающейся к нему из своего угла.
      — О, — сказал он. — Се n'est pas чучело!
      — Это Варечка, — сказал Юрковский. — Она родилась на Марсе.
      — Прелестно, — сказал Шарль Моллар, пятясь, — прелестно.
      В дверях он столкнулся с Колей Ермаковым.
      — Здравствуйте, — сказал Коля.
      Юрковский взял ящерицу за шиворот, проволок по полу и кинул в ванную комнату.
      — Вы ей очень понравились, — сказал он Моллару.
      — Прелестно! — воскликнул Моллар. — Я надеюсь, она тоже съедобна. Я ел игуан на Амазонке — они мне тоже очень понравились.
      Все засмеялись, а Юрковский сказал:
      — Не беспокойтесь, мсье Моллар, она очень редко ест.
      — Но, наверное, помногу сразу, n'est pas!
      Юрковский простер руку к Коле Ермакову и сказал:
      — Это наш борт-инженер, Ермаков Николай.
      — О! — вскричал Моллар, сверкая улыбкой. — Le pettit ingenieur. Как жизнь — хорошё-о?
      — Хорошо, — сказал Коля.
      — Как девушки — хорошё-о?
      — Хорошо, — сказал Коля. — Bon.
      — Моллар, — сказал Моллар. — Зовите меня Шарль, то  petit, я буду звать вас Nicolas!
      Потом он повернулся к безмолвствующему Дауге и сообщил ему:
      — Иду в свой кабинет. Надо посмыть метеоритную пылль!
      — Йес, — сказал Дауге, — натюрлихь!
      — Non, поп, — закричал Моллар, скрываясь за дверью,— только по-русску!..
      — Утешный парень, — сказал Юрковский. — Но где наш отец родной?
      — Он должен был встречать Моллара, — сказал Дауге.
      — Я видел его, — сказал Коля. Он стоял у стола, рассматривая листы корректуры. — Алексей Петрович ходил встречать ученых, но никого не нашел. Он в ярости и сейчас будет здесь.
      Алексей в ярости, — задумчиво сказал Дауге, — это интересно.
      Алексей Петрович вошел не постучавшись и рухнул в кресло.
      — Николай, — сказал он. — Почему ты здесь?
      — Корабль к походу готов, — сказал Коля, подобравшись.
      — Так, — сказал Алексей Петрович. — В таком случае, где штурман?
      — Михаил Антонович проверяет курс.
      Алексей Петрович посмотрел на Колю в упор и веско произнес:
      — Проверку курса штурман производит вместе с борт-инженером.
      — И с капитаном, — сказал Дауге так, чтобы его никто не услышал.
      — Михаил Антонович выгнал меня обедать, — сказал Коля сердито.
      — Так. Ты обедал?
      Юрковский сказал:
      — Я бы поел лукового супа.
      Алексей Петрович посмотрел на него, выпятив челюсть.
      — Где Моллар? — спросил он.
      — Моется в душе, — сказал Дауге. — По-моему, он прекрасный парень.
      — Он сразу же полюбил Николашку, — сказал Юрковский.— Они уже на «ты».
      Алексей Петрович пробурчал что-то неразборчиво и встал.
      — Пошли обедать, — сказал он. — Сусуму сегодня прибыть не изволил. Они изволили телеграфировать, что задерживаются в Москве в Академии Наук. Черт меня побери, если я буду его ждать. Николай, иди свяжись с Михаилом — пусть немедленно идет обедать. Скажи, что я запрещаю ему нарушать режим. Владимир, хватит причесываться, ты нас задерживаешь.
      Григорий, перестань читать.
      Юрковский бросил халат на диван и стал натягивать пиджак с испуганным лицом. Дауге бросился ему помогать. Вдвоем они надевали пиджак в течение трех минут, после чего Алексей Петрович, багровея, рявкнул:
      — Н у!
      — Яволь, — вскричал Дауге, искусно дрожа с головы до ног, — оф коуз натюрлих!
      — Я вполне готов, — заявил Юрковский. Он был при галстуке, в длинном щегольском пиджаке, из-под которого торча ли голые ноги.
      — Штаны, — сказал Алексей Петрович.
      — Да, конечно, — засуетился Юрковский. — Дауге, где мои штаны? Скорее, суп остывает!
      — На штанах спит Варечка! — отчаянным голосом прокричал Дауге из гардеробной.
      Юрковский посмотрел на Алексея Петровича остановившимися глазами. Он был бледен.
      — Придется идти так, — сказал он. — У меня больше нет штанов. Капитан, я готов понести любое наказание.
      — Ну вас к черту, — сказал Алексей Петрович, расплываясь. — Хватит.
      — Я готов ко всему, — сказал Юрковский, бледнея еще больше. — Я виноват и не Прошу снисхождения. Варечка заснула и будет теперь спать двое суток. Я вынужден лететь на Амальтею так. — Он кончиками пальцев приподнял полы пиджака.
      — Ладно, — сказал Алексей Петрович. — Просто меня расстроили эти ученые. Вы представить себе не можете, какая с ними возня.
      — Мы тоже в некотором смысле ученые, — сказал Дауге.
      Они стояли и смотрели, как Юрковский натягивает на себя брюки.
      — Откуда у тебя шрам под коленкой? — спросил Алексей Петрович.
      — Марс, — сказал Юрковский. — У меня много шрамов. С каждой планеты по шраму. Ну что ж, пошли?
      Они вышли в коридор и зашагали к лифту. В коридоре было пусто и светло. Весь этаж был отведен под гостиницу, и все были на работе.
      — Вот здесь живет Страут, — сказал Алексей Петрович.
      — Он что — Десантник? — спросил Юрковский, небрежно заламывая бровь.
      — Нет, диспетчер. Вот Иоганыч его знает.
      — Серьезный товарищ, — сказал Дауге. — Он не пошел бы работать на Марс даже Десантником.
      — Ах, вот как, — сказал Юрковский. — А взяли бы его, если бы он все-таки согласился?
      — Нет, — сказал Быков медленно. — У него искусственное легкое. Он штурмовал Япет.
      — Черт возьми, — сказал Юрковский, оглядываясь на дверь номера.
      Дожидаясь лифта, они услыхали, как в коридоре кто-то запел приятно, хотя и несколько сипло по-французски.
      — Это Моллар, — шепнул Дауге в восторге. — Сейчас начнется кино.
      Алексей Петрович посмотрел на него, насупившись, и спросил:
      — Моллар? И что же он поет?
      Дауге послушал и перевел:
      — Что-то в таком роде: две ласточки целуются за окном моего звездолета в ледяной пустоте-тетете. И как их туда занесло? Они очень любили друг друга и сиганули туда случайно, полюбоваться на звезды. Тра-ля-ля, и не все ли вам равно?
      — Отлично, — сказал Юрковский. — Вот твое призвание. Ты переводишь как ЛИАНТО. «Сиганули туда случайно» — шедевр!
      — Тра-ля-ля, — сказал Быков. — Так. Подождите-ка меня здесь.
      Он повернул за угол, и песенка смолкла.
      — Я не хотел бы быть Молларом, если бы Моллар был даже Десантником, — сказал Юрковский. Дауге кивнул, и оба, подкравшись, выглянули в коридор, откуда доносились мощные командирские раскаты.
 
      — То, что останется от Моллара, — сказал Юрковский, наглядевшись всласть, — не сможет оценить лукового супа. Все- таки мы с тобой хорошие ученые, Иоганыч. И знаем, как плохо не представиться капитану немедленно по прибытии.
      — Я думаю, что Окада Сусуму лучше вообще не прилетать сюда, — добавил Дауге.
      Юрковский кивнул.
      Когда, спустя пять ужасных минут, Быков и Моллар подошли к лифту, капитан был багров и взъерошен. Моллар шел, засунув руки в карманы пестрой жилетки, и…
      — Я, кажется, сошел с ума, — сказал Юрковский. — Он посвистывает.
      — Да, — сказал Дауге. Во взгляде его светилось восхищение.
      Моллар посмотрел на планетологов, подмигнул и пропел не громко:
      — Les hirondelles, les hirondelles…
      Капитан Быков ринулся в кабину лифта.
 
      Стругацкие были недовольны и этим началом. Они начинают переделывать его, сокращать, но, так и не закончив исправления, отвергают и этот вариант.
 
      Глава третья. СПУ-17
      Спу-17, семнадцатый по времени запуска на орбиту постоянный искусственный спутник Земли, представлял собой вполне автономную систему складов, заправочных станций, стартовых конструкций и жилых помещений, большею частью торовидных, вращающуюся вокруг общего центра тяжести.
      Спу-17 был крупнейшим межпланетным портом для рейсовых и исследовательских кораблей. Он был построен несколько лет назад, и здесь уже была размеренная налаженная жизнь, были свои старожилы и новички, были свои традиции и обычаи, существовали свои мнения и разногласия. Алексей Петрович любил Спу-17 и отлично знал многих работников Спу-17, и многие работники Спу-17 отлично знали его. Он даже пользовался некоторыми привилегиями на Спу-17. Он мог посещать диспетчерскую, присутствовать на совещаниях, которые проводил Директор Спу-17, и даже подавать советы. Возможно, это объяснялось тем немаловажным вообще в жизни обстоятельством, что постоянный экипаж Спу-17 был укомплектован главным образом однокурсниками и близкими товарищами Алексея Петровича по Высшей Школе Космогации, а также тем, что Алексей Петрович был одним из немногих тогда командиров кораблей на трансмарсианских трассах. Алексей Петрович сказал Страуту, что сам придет наблюдать за погрузкой «Тахмасиба», и вышел из рубки Диспетчерской. Диспетчерская соединялась с жилыми отсеками узким, овального сечения коридором с мягкими пружинящими стенами. На середине коридора Алексей Петрович встретился с двумя юношами, тащившими в Диспетчерскую какой-то механизм: в Диспетчерской монтировалась дополнительная система сверхманипуляторов. Механизм был похож на большую многолучевую звезду, цеплялся за стены, и юноши громко выражали свое недовольство друг другом. Увидев Алексея Петровича, они замолчали и прижали механизм к стене. Алексей Петрович вежливо поблагодарил и стал протискиваться между механизмом и противоположной стеной. В тот момент, когда лицо его оказалось вровень с покрасневшим от напряжения лицом одного из юношей, зажатого в неудобной позе позади механизма, раздалось звонкое «бом-памм» и затем длинное свистящее шипение. В коридоре потянуло холодом, и в лицо Алексея Петровича ударил воздух. Лицо юноши мгновенно сделалось белым как снег. Даже немного желтоватым. «Шшшшшшшш» визжал воздух, вырываясь из коридора в Пространство. Алексей Петрович схватил юношу за шиворот, дернул вперед и огромными скачками понесся по коридору, волоча его за собой. «Я сам! — завопил юноша. — Колька, беги!» Сейчас же загремели звонки сигнала противометеоритной тревоги. Алексей Петрович вышвырнул юношу из коридора в жилой отсек, обернулся и уперся ногой в закрывающийся люк. Надо было поглядеть, что случилось со вторым пареньком. Стены коридора уже покрылись инеем и клубились паром, но можно было разглядеть, что в коридоре остался только звездообразный механизм, а второй парень исчез за закрытым люком Диспетчерской. Алексей Петрович убрал ногу, и люк захлопнулся. «Все в порядке», — сказал он юноше. Затем он отправился к себе. Метеориты часто попадали в различные узлы ИС, но жертв никогда не было. Щели затягивались сами через пять минут после удара, затем приходили ремонтники и накладывали страховочные заплаты.
 
      В его комнате сидел Михаил Антонович Крутиков и пил чай.
      Михаил Антонович был толст, лыс, красен и по обыкновению добродушен. Стол он придвинул к дивану. На столе стоял чайник и большая банка с вареньем, к которой была прислонена раскрытая книжка. Когда Алексей Петрович вошел, Михаил Антонович взял книжку и положил ее на диван.
      — Здравствуй, Алешенька, — сказал он. — Садись чай пить.
      — Здравствуй, штурман, — сказал Алексей Петрович. Он подтащил стул к столу и уселся напротив Михаила Антоновича. Он заглянул в банку с вареньем и с сомнением сказал: «Гм».
      — Третий стакан пью, — торопливо сказал Михаил Антонович и стал наливать чай.
      — Третий, значит, — сказал Алексей Петрович. Он отхлебнул горячего чая, зацепил ложечкой варенья и прищурился на штурмана.
      — Третий, — подтвердил штурман, — Отличное варенье делает тебе твоя Антонина Николаевна.
      — Я говорил со Страутом, — сказал Алексей Петрович.— В восемнадцать тридцать подавать «Тахмасиб» на погрузку.
      Михаил Антонович взглянул на часы. Было десять пять.
      — Успеется, — сказал он.
      — Штурман, — сказал Алексей Петрович. — Где твои бортинженеры, штурман?
      Михаил Антонович опустил глаза и стал скрести ложечкой по блюдцу с вареньем.
      — Иван на «Тахмасибе», — сказал он с запинкой, — Копается в вычислителе. Редкий парень, Алешенька. Из него выйдет о-отличный штурман. Он составил алгоритм.
      — А где Колька? — прервал его Алексей Петрович.
      — Колька… — штурман шарил глазами где-то поверх головы Алексея Петровича. — Коленька… это… Он, кажется… это…
      — Он в радиорубке, штурман, — сурово сказал Алексей Петрович. — И ты это отлично знаешь. Ты его покрываешь, штурман.
      — Ничего подобного, — сказал штурман, алея еще больше.
      — Покрываешь. Мальчишка и месяца не пробыл на спутнике, а уже обжимается с какой-то вертихвосткой-радисткой.
      Уже на ты со всеми бабами на Спутнике. А ты его покрываешь.
      — Она не вертихвостка, — запротестовал штурман. — Она очень славная девочка. Очень скромная и милая. И он е ней не обжимается, а беседует о… о кибернетике.
      — Знаю я эту кибернетику! — рявкнул Алексей Петрович.— Черт знает что. Через восемь часов подавать корабль на погрузку, штурман жрет чай, один борт-инженер занимается исследованиями, другой крутится с девчонками. Черт знает что!
      Не ори, пожалуйста, — сердито сказал Михаил Антонович, подумал и добавил: — Черт возьми.
      — Алексей Петрович отлично знал, что «Тахмасиб» был готов к погрузке уже два дня назад и что сердится он, собственно говоря, на Николая. Хотя, по совести, не стоило сердиться и на Николая. Парень превосходно справлялся с работой, только оказался редкостным проказником. В нем не было и следа отцовской сосредоточенности. Первый рейс, самостоятельный дальний рейс, Амальтея, Юпитер, Джей-станция, а он крутится вокруг девчонки. Как будто перед отъездом на курорт. Алексей Петрович вспомнил свой первый рейс. Десять лет назад, «Хиус-два», первый фотонный корабль. Волнение, бессонная ночь «на пороге». А для нынешних мальчишек это все равно, что ожидание электрички, два шестнадцать, Москва — Кратово, остановки по всем пунктам. Впрочем, может быть, так и нужно?
 
      — Алешенька, — сказал Михаил Антонович. Он уже поостыл от непривычной вспышки раздражения и, как всегда в таких случаях, просил мира. — Алешенька, ведь сейчас наши мальчики приезжают.
      — Да, — сказал Алексей Петрович. — Я и то смотрю, запаздывают.
      Десять лет мы не виделись, подумал Алексей Петрович. Пошли по разным дорогам. И отпуска у нас были в разное время.
      Один раз я чуть не поймал Володьку, но оказалось, что он уже вылетел накануне. Не мог подождать несколько дней. Это было три года назад на Таймыре. Я жил потом в комнате Юрковского и нашел его письмо ко мне, которое он забыл отправить. А потом в Новосибирске я слышал, как объявляли по радио о его докладе в Доме Ученых, но нужно было улетать на Юпитер. Все на тот же Юпитер, на Джей-станцию. И с Дауге та же история.
      Пока он отлеживался по черноморским и средиземноморским курортам после поцелуев Урановой Голконды, я продирался через тернии науки в Высшей Школе, а затем он снова вышел в Пространство и долго работал на Венере вместе с Юрковским. Они все время работали вдвоем, он и Юрковский, и они год назад ухитрились слетать на Амальтею. Наши корабли встретились в Пространстве и прошли на расстоянии каких-нибудь десяти тысяч километров друг от друга… Тесен мир, тесно даже Пространство, но трудно встретиться, если одни — планетологи, а другие — рейсовики. Хорошо еще, что хоть Миша — штурман. Алексей Петрович с удовольствием посмотрел на штурмана. Десять лет…
      — Налей-ка еще, — сказал Алексей Петрович. — Эх, ты… покровитель порока.
      Михаил Антонович расплылся в улыбке и уже открыл рот, чтобы сказать что-то, как вдруг дверь с коротким всхлипом отъехала в сторону, и в комнату влетел Коля Ермаков — тонкий, гибкий, в клетчатой рубашке с засученными рукавами и расстегнутым воротом. Он вытянулся по стойке смирно и провоз гласил:
      — Григорий Иоганнович Дауге!
      Михаил Антонович вскочил, толкнув животом стол. Алексей Петрович медленно поднялся. В дверях появился Григорий Иоганнович Дауге, межпланетник и планетолог, милый друг Григорий Иоганнович, черный, сухой, с высоким залысым лбом, с заросшим шрамом через правую щеку, с веселыми светлыми глазами. Секунду он стоял на пороге, переводя взгляд с Алексея Петровича на штурмана и обратно.
      — Сволочи, — сказал он радостно. — Здравствуйте, черти.
      — Иоганыч, — сказал Михаил Антонович.
      Алексей Петрович молча пошел к Дауге, обходя его сбоку.
      Дауге, не спуская с него глаз, двинулся к нему, тоже норовя зайти сбоку. Они сошлись посередине комнаты.
      — Петрович! — воскликнул Дауге и ударил Быкова по плечу.
      — Иоганыч! — сказал Быков и тоже ударил Дауге по плечу.
      У Дауге подкосились колени.
      — Петрович! — завопил он и бросился обниматься. — Боров здоровый! Мишка, черт!
      Несколько минут они обнимались. Михаил Антонович всплакнул, дожидаясь своей очереди. Коля Ермаков стоял у дверей и глядел во все глаза. Алексей Петрович оторвал Дауге от себя и швырнул его Михаилу Антоновичу. Михаил Антонович принялся тискать Дауге, прижимая его к толстой доброй груди. Алексей Петрович некоторое время смотрел на них, за тем не вытерпел — оторвал Дауге от штурмана и принялся тискать сам. Дауге вырвался и, измятый и взъерошенный, повадился на диван.
      — Черти, — сказал он. — Мишка, Алеша! Постарели, морды стали какие-то солидные… Лешка, ведь тебя не узнать! Откуда у тебя это гусачье выражение на роже?
      — А что? Какое такое гусачье?
      — А вот такое. Впрочем, понятно. Капитан. Кэптн ов вотерлесссииз. «Бесконечно чужой, беспокойный душой, бороздящий эфирные волны…»
      — Поди ты, — сказал Алексей Петрович.
      — Высох, высох, — повторял Михаил Антонович, сидя рядом с ним на диване и гладя его по плечу. — Совсем высох, Гришенька, черный стал…
      — «…без улыбки в глазах, только трубка в зубах, беспокойный, упрямый, бессонный…» Ужасно дурацкие стихи Володька писал во младости…
      — Постой, — сказал Алексей Петрович. — А где же Володька?
      — Здесь, здесь, не волнуйся.
      — Да где же?
      — Вы разве не вместе прилетели? — спросил Михаил Антонович.
      — Вместе, — сказал Дауге, приглаживая волосы. — Но он…
      В общем, он моет свое чудище.
      — Какое чудище? — спросил нетерпеливо Алексей Петрович.
      — Он что, женился? — спросил Михаил Антонович.
      Дауге хихикнул.
      — Сами увидите, — сказал он. — На это стоит посмотреть.
       — Я пойду разыщу его, — сказал Алексей Петрович. — Что это, право…
      — Ни-ни, не вздумай, — сказал Дауге. — Он сейчас придет.
      — Ох, — сказал Михаил Антонович. — Прямо не верится.
      Сколько ждал этого момента, а теперь не верится.
      — Штурман, — сказал Дауге нежно. — Разъелся, штурман. Распустил тебя этот рыжий. Восемьдесят пять кило как минимум, да?
      — Восемьдесят восемь, — сказал Алексей Петрович. — А после обеда — девяносто два.
      — Позор, — нежно сказал Дауге. — Ах, черти вы, черти. А вот и Володька, рекомендую.
      Михаил Антонович встал с дивана, рот у него был широко раскрыт, глаза тоже. Алексей потряс головой и зажмурился.
      В дверях стоял Юрковский. Юрковский улыбался, и брови у него были прежние — густые, черные, только на лбу блестели залысины, и волосы на висках поседели, а на плече его, на широком, обтянутом роскошной материей плече…
      — К-как?.. — невразумительно промямлил Михаил Антонович.
      — Что это? — сказал Алексей Петрович.
      Юрковский неторопливо, плавной скользящей походкой двинулся к столу. На плече его, неестественно задрав страшную квадратную голову, сидела здоровенная мокрая ящерица.
      — Володя, — сказал Алексей Петрович. — Что это?
      Ящерица мигнула. У нее были выпуклые темные глаза.
      — Это пустяки, — сказал Юрковский. — Это Варечка. Обними меня, капитан.
      Он пошел к Алексею Петровичу с протянутыми руками.
      Ящерица поднялась на задние лапы и шевельнула полуметровым хвостом, сплющенным с боков.
      — Обними меня, мой краснорожий друг, — сказал Юрковский, приближаясь.
      — К чертям собачьим, Владимир, — сдавленным голосом сказал Алексей Петрович. — Убери ее.
      Тогда Юрковский захохотал и обхватил Алексея Петровича длинными руками.
      — Капитан! — заорал он. Быков брыкался и вырывался, и он орал ему прямо в ухо: — Капитанчик! Не бойся! Она не ядовитая!
      Ящерица неслышно соскользнула на пол и кинулась в угол, где встала столбиком и принялась озираться. Тогда Алексей Петрович обнял Юрковского и прижал к себе. Юрковский захрипел и закатил глаза, Михаил Антонович схватил его сзади за ухо, Дауге на диване хохотал и дрыгал ногами, а Коля Ермаков стоял у дверей и глядел на них блестящими глазами. Он впервые видел их всех вместе, этих фантастических людей, участников фантастического похода его отца.
      — Ах ты паршивец, поросенок ты этакий, — приговаривал Михаил Антонович.
      — Я тебя научу, пижон, как являться по начальству! — рычал Алексей Петрович.
      — Взбутетеньте его, любезного, — орал Дауге.
      А Юрковский вопил:
      — Алексей! Не буду! Мишка! Здравия желаю, товарищ капитан! Ваше благородие! Троглодиты! Спасите!
      При этом он сипел и судорожно извивался. Наконец Алексей Петрович отпустил Юрковского и сказал:
      — А теперь будем пить шампанское. Распорядись, старший штурман.
      Юрковский упал в кресло и начал тихо стонать. Он стонал на разные лады долго и жалобно, а Михаил Антонович тем временем достал из холодильника запотевшую бутылку и поставил на стол стаканы. Алексей Петрович, наклонивши голову набок, критически рассматривал Юрковского, затем поглядел на Варечку, застывшую в углу, и сказал с сожалением: Мало я его подавил.
      Он откупорил бутылку, наполнил стакан и протянул Юрковскому:
      — Пей, — сказал он.
      — Не буду, — сказал Юрковский. — Убийца.
      — Пей, — повторил Алексей Петрович.
      Юрковский взял стакан и поднялся.
      — Ох, — сказал он, хватаясь за поясницу.
      Алексей Петрович наполнил стаканы.
      — Ермаков, — сказал он. — Возьмите стакан.
      Коля Ермаков подошел к столу и взял стакан. Все стали вокруг стола с поднятыми стаканами. Алексей Петрович обвел всех глазами и тихо сказал:
      — Вместе.
      — Вместе, — сказал Юрковский.
      — Вместе, — сказал Дауге.
      — Вместе, мальчики, — сказал Михаил Антонович. — Как в старину.
      — Они выпили, не чокаясь. Коля Ермаков поставил пустой стакан и опять отошел к двери. Ящерица, шелестя, вылилась из угла и взобралась на плечо Юрковского. Алексей Петрович уставился на нее.
      — Ты воображаешь, что возьмешь ее с собой на Амальтею? — сказал он.
      — Обязательно, — сказал Юрковский, ласково щелкнув ящерицу в морду.
      — Ты воображаешь, что возьмешь ее на мой корабль?
      — Несомненно, — сказал Юрковский. — Она же не ядовитая.
      — Володька везде таскает ее с собой, — сказал Дауге серьезно. — Однажды он пришел с нею на прием к министру.
      Юрковский развалился на стуле, закинув ногу на ногу. Ящерица сидела у него на плече, покачиваясь, чтобы сохранить равновесие, задрав голову с отвисшей кожей под горлом и цепляясь за материю пиджака шестипалыми лапами.
      — Не мог же я оставить ее дома одну, — сказал Юрковский.— Она очень скучает, когда одна. Зато на приеме было очень весело.
      — Так, — сказал Алексей Петрович, вертя в пальцах стакан.
      — Володька не берет ее с собой только в театр, — сказал Дауге.
      — Да, друзья, — сказал Юрковский оживленно. — Походил я в театры в этот отпуск. За всю жизнь походил. Представляешь, Лешка, за месяц был восемь раз в Большом и шесть раз в Зале Чайковского.
      — Бедная Варечка, — сказал Дауге вполголоса.
      — Ничего не поделаешь, пришлось ей поскучать. Министр, знаешь, это одно, а милиция — это совсем другое.
      — Врет он, — сказал Дауге. — Милиция здесь ни при чем. Володька оставлял свою гадину дома, но по театрам-то шлялся все равно вдвоем!
      — Тц-тц-тц, — сказал Михаил Антонович.
      — Это вранье, — сказал Юрковский, слегка краснея.
      — Тц-тц-тц, — сказал Алексей Петрович.
      — Знаете, — сказал Дауге, — симпатичная такая особа. Журналистка. Высокая, статная, кровь с молоком. Рашн бьюти, так сказать.
      — Чепуха, — сказал Юрковский недовольно. — Бьюти. Чепуха.
      — Попался бычок на веревочку, — сказал Михаил Антонович.
      — Да ничего подобного, — сказал Юрковский. — Просто моя хорошая знакомая. Я ее знаю вот с такого возраста, — Юрковский показал ладонью от пола, с какого возраста он знает свою хорошую знакомую, — Мы были знакомы домами. И она заядлая театралка. Вот я и попросил.
      — У нее громадный недостаток, — сказал Дауге. — Она терпеть не может Варечку.
      — О, черт подери, — сказал Юрковский. — Ты знаешь кто, Дауге? Ты банный лист.
      — Нечего теперь, — сказал Дауге.
      Юрковский взял со стола кусочек булки и сунул в нос ящерице. Ящерица сидела неподвижно, как чучело, и медленно мигала.
      — Не хочет, — сказал Юрковский. — Еще рано.
      — Она жрет раз в сутки, — пояснил Дауге. — Дышит она тоже, кажется, раз в сутки. И Володька говорит, что она совсем не спит. Но это уж, по-моему, вранье.
      — Ничего подобного, — сказал Юрковский. — Все так. Варечки водятся на Марсе, где дышать трудно и мало еды. Варечка вообще неприхотлива и вынослива. Однажды нас с Дауге засыпало, и мы провалялись под завалом часов пятьдесят. Когда нас откопали, мы с Дауге моментально угодили в госпиталь на полтора месяца, а Варечка только потеряла хвост и переднюю лапку, но вскоре обросла снова.
      Алексей Петрович смотрел на друзей со странным чувством.
      Все было так, как раньше, и все-таки совсем не так. Юрковский поседел. Щеку Дауге пересекал заживший шрам. Они шутили и болтали, как прежде, но Алексей Петрович почему-то не верил шуткам. Разве такой должна быть встреча, о которой они все мечтали столько лет? Неужели больше не о чем говорить, кроме как об этом марсианском чудище?
      — Это чудо приспособляемости, — разглагольствовал Юрковский. — Я долгое время держал ее в термостате, но потом она удрала оттуда и стала жить в чисто земных условиях, как и мы с вами. Однажды она свалилась в бак с серной кислотой. Я уверен, что если ее сунуть в плазму твоего «Хиуса», Алексей, ничего с ней не случится. С Варечкой, я имею в виду.
      Ящерица круглым глазом уставилась на Быкова. Алексей Петрович смотрел на нее с ненавистью. Юрковский наконец умолк и стал катать хлебные шарики. Все молчали, только время от времени вздыхал чувствительный Михаил Антонович. Вот мы и вместе, подумал Алексей Петрович. Вместе. Вы понимаете, что такое вместе? Или вы все забыли, друзья? Вот я помню все. Багровые тучи над черными пустынями Венеры. Берега Дымного моря. Перекошенный, вплавленный в растекшийся гранит танк. Сто пятьдесят тысяч шагов до спасения. Обуглившееся тело Дауге, хрип Юрковского в наушниках. Потом…
      Потом прошло десять лет без вас. Я многое узнал и многое повидал. Я видел обглоданные Пространством камни астероидов и Бурый Джуп с Амальтеи.