Первое свидание и последующая ночь, связанная с делом о неподобающих отношениях

      Вечером у Яблочкина было назначено свидание с курсантом Мушкиной. Они встретились у Таврического сада, взяли билеты в кино и до начала сеанса отправились погулять. Яблочкин не успел зайти домой и переодеться, а на Мушкиной тоже оказались джинсы и легкая курточка поверх футболки. Они впервые видели друг друга не в форме, и Яблочкин, которому Мушкина понравилась так еще больше, заметил:
      — А у нас с вами вкусы в чем-то сходятся.
      — Вы тоже заметили? В другой раз я надену платье. Вы платье случайно не носите?
      Слова «в другой раз» Яблочкину понравились. Он улыбнулся и пообещал:
      — В другой раз я обязательно куплю вам цветы. Сегодня я просто не успел. Какие вы любите?
      — Я срезанные цветы вообще не люблю.
      — Тогда я принесу в горшке.
      Мушкина засмеялась. Так, неспешно прогуливаясь по аллеям, они постепенно выяснили, что в чем-то их вкусы очень схожи, но в чем-то совершенно противоположны. Так, например, Яблочкин очень любил пиво и томатный сок. А Мушкиной томатный сок тоже нравился, но пива она не пила совсем, зато любила молочный коктейль.
      — Это даже хорошо, — сказал Яблочкин, — что наши вкусы в чем-то расходятся, иначе нам было бы неинтересно.
      — Я рада, что вам пока еще со мной интересно, — сказала Мушкина.
      Девушка нравилась Яблочкину с каждой минутой все больше, и он, искоса заглядываясь на нее, два раза споткнулся. Потом они купили мороженого, посидели на берегу пруда и отправились смотреть кино.
      Фильм назывался «Проклятие оживших мертвецов». Глядя на экран, молодые люди держались за руки, и в самые кошмарные моменты Мушкина сжимала ладошку Яблочкина своей, а тот волновался и почти не следил за действием.
      Потом он провожал Мушкину до дома (она жила неподалеку). Девушка тактично не спрашивала его о новой работе, но Яблочкина самого нестерпимо подмывало обо всем рассказать. Наконец, когда пауза затянулась, а Мушкина спросила «вас что-то беспокоит?», он не вытерпел и, взяв с нее честное милиционерское слово, рассказал обо всем, что знал сам.
      Некоторое время Мушкина раздумывала, глядя на фотографию сидящего на карнизе Пети Огонькова, а потом сказала:
      — Алексей, если бы я не знала вас как человека порядочного и серьезного, если бы это рассказал кто-нибудь другой, я бы, конечно, не поверила ни единому слову. Но вам я верю. И обещаю, если представится такой случай, быть вам в этом деле помощницей. Вы можете на меня вполне положиться.
      Молодые люди остановились, и Яблочкин взял Мушкину за обе руки:
      — Спасибо, Валя. Ваше дружеское участие…
      Неожиданно для самого себя он вдруг приблизился вплотную и поцеловал девушку в губы.
      — Мое участие… — растерянно пролепетала Мушкина.
      А в следующую секунду оба они, потеряв головы и стоя посередине пустой в этот поздний час Кирочной улицы, целовались по-настоящему.
      Вернувшись домой, Яблочкин проглотил оставленный для него мамой холодный ужин и лег спать. Некоторое время он еще блаженно улыбался, находясь во власти своих дум и чувств, а потом его тело постепенно расслабилось, мысли смешались и веки опустились.
      Сначала ему снилась курсант Мушкина в белом платье и подвенечной фате, а он сам как будто жених, и их регистрируют во Дворце бракосочетания, где все белое, голубое и золоченое. Вокруг множество нарядных людей — знакомых и незнакомых, и все они улыбаются и поздравляют молодых. Звучит органная музыка, и женщина церимонимейстер начинает говорить торжественные слова.
      Но вдруг все портит резкий звук, как будто патефонная игла с визгом съехала с пластинки, становится тихо, и невесть откуда выскакивает карлик в дурацком колпаке, тот самый.
      — Я извиняюсь, — говорит он скрипучим, патефонным голосом, нагло отстраняет регистраторшу и, громыхая бубенцами, запрыгивает на стол. — Я извиняюсь, один секунд. Эй, мальчик!
      Яблочкин поворачивается и с удивлением видит среди гостей Петю Огонькова — обыкновенного, не маленького. Джокер подходит к нему и вручает огромный конверт с сургучной печатью. На конверте надпись: ПОВЕСТКА В СУД. Петя вскрывает печать, на которой череп и кости, достает повестку, читает… и с легким щелчком исчезает, как мыльный пузырь. Вместе с ним исчезают Славик Подберезкин и Маринка Корзинкина, которых Яблочкин в последний момент замечает среди гостей.
      — И вам тоже, молодые люди, небезынтересно было бы понаблюдать, — обращается джокер к жениху и невесте. — Женихаться еще успеете: ваша регистрация пятого октября, четырнадцать тридцать. Восемнадцать ноль ноль — банкет.
      Яблочкин и Мушкина смотрят друг на друга и тоже исчезают.
      Все стало по-другому, как будто не сон. Так уже было, когда в музее, перед кражей, он стрелялся с джокером. «Надо все хорошенько запоминать, — подумал Яблочкин. — Это наверняка имеет отношение к делу.»
      Они с Мушкиной уже не жених и невеста, они одеты в милицейскую форму и сидят в зале суда. Здесь же, неподалеку от них, Корзинкина и Подберезкин. На местах для присяжных заседателей — достоинства и недостатки, их ровно двенадцать. На месте обвиняемого — Петя Огоньков.
      — Встать, суд идет! — объявил джокер-секретарь, безликая капля воды.
      Все поднялись с мест, и на судейское кресло уселся джокер-судья. На нем была судейская мантия, шапочка, и пышный парик. Все сели.
      — Подсудимый! — крикнул судья противным голосом, и Петя снова подскочил с места. — Вам известно, в чем вы обвиняетесь?
      Петя испуганно замотал головой.
      — Вы не признаете свою вину?
      Та же реакция.
      — Вот так. Подсудимый, как видно, намерен морочить суду голову, а может быть, и нанести ему оскорбление. Пригласите первого свидетеля.
      Отворилась боковая дверь, в зал вошел и остановился за маленькими полукруглыми перильцами незнакомый Яблочкину мужчина. Ему протянули кулинарную книгу, и он поклялся на ней говорить только правду.
      — Фамилия, имя, отчество, год и дата рождения, семейное положение, — обратился к нему секретарь.
      — Котов Дмитрий Иванович, 1962-й, шестнадцатое июля, вдовец.
      Возле Котова возник джокер-обвинитель. Он указал на Петю и поинтересовался:
      — Свидетель, знаком ли вам этот несовершеннолетний гражданин?
      Некоторое время Котов всматривался в мальчика, затем хлопнул в ладоши:
      — Он, точно он! В бутылке сидел, ма-аленький такой, ручками махал. Я еще подумал, что глюки… что допился уже…
      — Итак, вы видели его в своей квартире. Когда?
      — В среду, тридцатого. Видел, видел, точно он.
      — Таким образом, — обвинитель обратился к судье и присяжным, — свидетель подтверждает, что в указанное время обвиняемый находился на месте преступления.
      — Преступление надо еще доказать! — выкрикнул джокер-адвокат.
      — Я правда уже три дня у этого гражданина в квартире, — сказал Петя, — но только не по своей воле.
      — Значит, — приблизился к его лицу обвинитель, — вас кто-нибудь принуждал силой забраться в сумку этого гражданина? Кто?
      — Нет, никто…
      — Стало быть, вы сами?
      — Сам…
      — Вопрос снимается, — стукнул молотком судья. — Свидетель, расскажите суду о том, как вы провели вечер и ночь с первого на второе июня сего года.
      Котов нерешительно переступил с ноги на ногу и заговорил:
      — Ну, вечером была работа, свадьба. Потом взял тачку, в смысле — такси, и поехал домой.
      — Вы были один? — спросил обвинитель.
      — Нет, со мной была дама.
      — Давно вы знакомы с этой дамой?
      — Нет, только этим вечером…
      — Прекрасно, продолжайте.
      — Если это важно…
      — Это крайне важно, свидетель.
      — Ну, хорошо… Мы приехали ко мне и выпили немного вина.
      — С этого момента пожалуйста подробнее.
      — Я протестую, ваша честь! — встрял адвокат. — Мы не можем продолжать допрос свидетеля: в зале находятся несовершеннолетние.
      — Протест принят, — согласился судья и указал молотком на возмущенно переглянувшихся Славика Подберезкина и Маринку Корзинкину. — Да, да, вы, молодые люди. Покиньте пожалуйста наше собрание и вернитесь к вашим снам.
      Молодые люди лопнули как мыльные пузыри.
      — Продолжайте, свидетель, — обратился судья к Котову, но тот уже растерялся и молчал.
      — Может быть, вам будет легче отвечать на конкретные вопросы? — предложил обвинитель.
      — Да… если можно.
      — Выпив вина, вы дотрагивались физически до вашей дамы?
      — Да… в каком-то смысле.
      — В каком смысле? Договаривайте, договаривайте.
      — Я протестую, ваша честь! — выступил адвокат. — Это вторжение в личную жизнь свидетеля. Свидетель, вы не обязаны отвечать на такие вопросы.
      — Ваша честь, — обратился к судье обвинитель. — Разве мы не собрались здесь с той единственной целью, чтобы говорить о личной, самой что ни на есть интимной жизни свидетеля? Разве именно эта сторона его жизни не является главной, главной и единственной темой…
      — Я вас понял, — прервал его судья. — Протест отклоняется.
      Обвинитель торжествующе посмотрел на адвоката и снова обратился к Котову, четко выговаривая и будто смакуя каждое слово.
      — Свидетель, опишите подробнейший образом те физические действия, которые вы производили с малознакомой вам женщиной в вышеуказанное время.
      — Хм… Ну, мы целовались.
      — Дружески или взасос?
      — Протестую! — крикнул адвокат. — Это неподобающее в стенах суда выражение.
      — Протест принимается, — согласился судья. — Господин обвинитель, выбирайте выражения. А вы, свидетель, отвечайте на поставленный вопрос.
      — Да, именно так, взасос… То есть, я хотел сказать…
      — Мы вас поняли, не стоит уточнять, — прервал его судья. — Господин обвинитель, вы уверены, что продолжать допрос свидетеля необходимо?
      — Только два вопроса, ваша честь.
      — Хорошо, задавайте ваши два вопроса.
      — Свидетель, вы знали, что ваша дама состоит в законном браке?
      — Протестую, — сказал адвокат. — Это не имеет отношения к делу.
      — Протест принят, — согласился судья. — Задавайте ваш последний вопрос, господин обвинитель.
      — Свидетель! — торопливо повысил голос обвинитель. — Вы и ваша дама раздевались в эту ночь догола? Свидетель, отвечайте, вы были голые?! Вы и ваша дама — голые, без трусов?!!
      Адвокат запоздало закричал «протестую!!!», присяжные загудели, судья зазвонил в колокольчик.
      Добившись тишины, судья обратился к Котову:
      — Свидетель, вы можете не отвечать на последний вопрос.
      Предпочитая все же закрыть эту щекотливую тему, Котов, глядя себе под ноги, тихо произнес:
      — Да, в общем, были…
      — Все! Свидетель свободен! — торжествующе крикнул обвинитель и развалился в своем кресле.
      Возникла пауза, во время которой адвокат что-то быстро и шепотом объяснял Пете Огонькову. Затем секретарь объявил:
      — Приглашается второй свидетель!
      В зале появилась дама. Она огляделась, подошла к барьерчику и тоже поклялась на кулинарной книге говорить правду.
      — Ваша фамилия, имя, отчество, возраст и семейное положение, — сказал секретарь.
      — Альбина Тарасовна Загребалова-Вульф.
      — У вас что же, две фамилии, свидетель?
      — Загребалова — это по мужу.
      — А Вульф?
      — А Вульф — это по первому мужу.
      — Значит, вы уже второй раз замужем?
      — Нет, почему же второй? Четвертый.
      — Стало быть, господин Загребалов был вашим вторым мужем?
      — Нет, зачем вы путаете, я же сказала: не вторым, а четвертым. Не могу же я называться, на самом деле, Пеструшкиной-Вульф-Собакиной-Ингер-Загребаловой? Это нескромно.
      — Но тогда получается, что вашим первым мужем был господин Пеструшкин?
      — Почему же Пеструшкин? Я ведь уже сказала, что Вульф. Пеструшкина — это моя собственная девичья фамилия.
      Секретарь вытер пот со лба.
      — Хорошо, оставим этот вопрос, сколько вам лет? Ваше семейное положение?
      — Пишите двадцать восемь. Не имела, не состояла, не числилась.
      Некоторое время секретарь злобно смотрел на даму, но предпочел не связываться и молча вписал в графу «возраст» цифру «28».
      Со своего места поднялся обвинитель.
      — Скажите, свидетельница, — произнес он вкрадчиво, положив свой подбородок на перильца, — где вы находились в ночь с первого на второе июня сего года приблизительно с полуночи до десяти часов утра?
      — Конечно у себя дома, что за идиотский вопрос! — не сморгнув, ответила дама.
      Адвокат захихикал, лицо обвинителя перестало быть ласковым.
      — Извините, — сказал он и обернулся к судье, — но мы располагаем другими свидетельствами.
      — Какие еще свидетельства? Я замужем, и такие вопросы вообще считаю нахальными и неуместными.
      — Ваш муж придерживается такой же позиции? Он подтвердит ваше алиби?
      — Вот еще! Не вздумаете впутывать в ваши делишки моего мужа! Хорошо, я ночевала у подруги, она может подтвердить. Хотите — проверяйте, я больше ничего не скажу.
      Обвинитель потерял дар речи, а адвокат снова злорадно захихикал.
      — Вы ночевали у гражданина Котова! — с глупой настойчивостью заявил обвинитель.
      Дама только пожала плечами.
      — Вы имели с гражданином Котовым неподобающие отношения!
      Дама презрительно фыркнула.
      — Вы изменили своему мужу, честному человеку!
      Дама отвернулась.
      — Вы… Вы демонстрировали неподобающие, постыдные отношения с гражданином Котовым в присутствии несовершеннолетнего!
      — Вот еще! — встрепенулась дама. — Не было там никакого несовершеннолетнего.
      Обвинитель торжествующе обвел суд глазами и неторопливо произнес:
      — Спасибо, у меня больше нет вопросов к свидетельнице.
      Поняв, как она глупо прокололась, свидетельница, негромко на ходу выругавшись, покинула зал.
      Судья стукнул молотком и объявил:
      — Приступаем к разбору главного пункта обвинения.
      Все притихли и стали смотреть на Петю Огонькова.
      — Обвиняемый! — сказал судья. — Признаете ли вы, что подглядывали за неподобающими действиями взрослых и совершили тем самым отвратительное прелюбодеяние?
      — Да, я видел… — прошептал Петя, сделавшийся красный как рак. — Но я не смотрел, я почти сразу отвернулся.
      — Почти? — ухватился обвинитель. — Как это понимать — почти? Как это долго — секунду, минуту, или больше…
      — Нет, не больше минуты.
      — Хочу заметить, ваша честь, — обратился обвинитель к судье, — что время, проведенное обвиняемым за сладострастным созерцанием недозволенного, не могло быть им оценено объективно и, разумеется, было неизмеримо большим, чем одна минута.
      — Это домыслы обвинения, прошу не принимать их к сведению, ваша честь! — заявил адвокат.
      — Протест будет рассмотрен, — пообещал судья.
      — Так что же вы успели увидеть в течение этой пресловутой минуты? — продолжал обвинитель, обращаясь к Пете.
      Тот покраснел еще больше и промолчал. Слово взял адвокат:
      — Скажите, подзащитный, что побудило вас прервать свои наблюдения за неподобающими действиями взрослых?
      — Мне было стыдно… — выдавил из себя Петя, готовый провалиться сквозь землю.
      — Почему же вы не отвернулись еще раньше, еще до того, как их действия перешагнули грани дозволенного?
      — Господин судья, — вмешался обвинитель, — ваша честь, такое определение может толковаться двояко. Что это за грань дозволенного: пить вино, целоваться или…
      — Достаточно, мы вас поняли. Обвиняемый, почему вы не отвернулись сразу, как только догадались о постыдных намерениях свидетелей?
      — Я растерялся…
      Петя взглянул на адвоката, ища у него поддержки. И адвокат дал отмашку тяжелой артиллерии:
      — Подзащитный, вы контролировали свои действия в указанную минуту? — повысил он голос.
      — Нет, я не понимал… я не знал, что и думать.
      — То есть, ваше состояние в эту минуту можно назвать состоянием аффекта?
      — Протестую! — крикнул обвинитель.
      — Протест отклоняется, — сказал судья.
      — Итак, подзащитный, — продолжал адвокат, — можно ли назвать ваше состоянии в минуту совершения преступления состоянием аффекта?
      — Да… наверное. Я правда очень растерялся.
      — Спасибо, это все. Ваша честь, я закончил.
      Судья ударил молотком и объявил:
      — Господа присяжные могут приступить к вынесению вердикта.
      Достоинства и недостатки оживились, зашумели и, вопреки всем правилам, начали обсуждение прямо в зале суда. Яблочкин и Мушкина наблюдали за происходящим как зрители в портере театра.
      «Д'артаньян». Мне пришелся по душе этот мальчишка, не всякий повел бы себя достойно в такой чертовской передряге. А что до того, будто он видел недозволенное, то вот мое мнение: глаз должен быть закален, но душа оставаться прежней.
      Студень. Он отвернулся, потому что струсил.
      «Генсек». Я вот что хочу сказать, товарищи. От имени месткома и профкома, а также по многочисленным просьбам трудящихся, предлагаю всыпать товарищу пионэру хо-орошего ремня — по тому самому заднему интимному месту, на которое глядеть нельзя. Всыпать прямо здесь, под звуки горна и дробь барабанных палочек. Голосуем за это предложение, товарищи. Активнее, активнее…
      «Чингисхан». Запорроть, чтобы дух вон, запорроть…
      «Помпадур». Что вы такое говорите? Мальчик растет, ему нужно развиваться, у него играют гормоны! Это он еще, можно сказать, вообще ничего не видел; если бы мой друг господин де Сад преподал ему урок…
      Гусак. Р-разврат! Р-разврат!
      Молоток. Несомненно, господа, в этом что-то есть. Просвещение такого рода необходимо для добросовестного исполнения супружеских обязанностей.
      Печка. А, бросьте, пф-пф, какие там обязанности. Это еще какая баба попадется. По мне этих обязанностей век бы не видать, пф-пф. Поспать бы всласть… а после покушать вволю… а потом снова поспать…
      Коньяк. Не смейте! Вы все — пошляки! Юноша поступил благородно, он не подглядывал, он отвернулся!
      Монашка (едва слышно). Он отвернулся…
      Любовь. А я вообще не понимаю, чего в этом плохого…
      «Сократ». Господа, вы совсем запутались, а ведь решается участь мальчика. Во-первых, уточним, что такое есть прелюбодеяние. Наверное, это действие интимного порядка, приносящее вред чьей-либо душе или телу. В таком случае прелюбодеяние, совершенное даже мысленно, является несомненным грехом. Но дело в том, что мальчик не совершал прелюбодеяния совсем никак — ни мысленно, ни телесно. Напротив, он всеми силами противился этому. Так о чем же спор? Покончим же с этим беспредметным обсуждением и приступим к вынесению вердикта.
      После этого выступления судья, пренебрегая всеми правилами, стукнул молотком и сходу объявил:
      — Не виновен!
      Петя улыбнулся, Яблочкин и Мушкина радостно зааплодировали, и все исчезло.

Три телефонных звонка на одну тему. — Чем закончилось покушение на Котова, о котором он так ничего и не узнал

      Утром в субботу, не успел Яблочкин позавтракать, ему позвонила Маринка Корзинкина.
      — Послушайте, — заговорила она озабоченным тоном, — ведь вы просили, если что-нибудь…
      — Да, да! — с готовностью откликнулся Яблочкин. — Любая мелочь имеет значение в этом деле.
      — Скажите, а вот если что-нибудь приснилось, это тоже считается?
      Яблочкин начал догадываться, о чем пойдет речь.
      — Конечно считается. — заверил он Корзинкину. — Так что же вам приснилось, барышня?
      — Понимаете, это был суд.
      — Ага…
      — И Петю за что-то судили эти достоинства и недостатки, про которых он рассказывал.
      — Так…
      — Там были вы, я, Подберезкин и еще та девушка, которая вместе с вами ловила воров…
      — Понятно. И за что же судили вашего товарища эти неустановленные законом личности?
      — Так ведь самое обидное, что нас удалили на самом интересном. Велели вернуться в свои сны; я там что-то вязали из разноцветных ниток, но выхолила только путаница… Послушайте, но если я вас видела, то вы тоже могли меня видеть?..
      — Да, знаете ли, я тоже что-то такое видел, — признался Яблочкин, совсем не умевший врать. — Вы очень правильно сделали, что позвонили, барышня, я вам за это очень благодарен.
      — Правда? — обрадовалась Маринка. — Ничего, нечего, пожалуйста.
      — Желаю вам приятных снов и успехов в учебе.
      — Спасибо, — пискнула Маринка Корзинкина, и они распрощались.
      Едва Яблочкин повесил трубку, как телефон снова засигналил. На этот раз послышался голос Славика Подберезкина:
      — Здравия желаю, товарищ лейтенант, разрешите обратиться!
      А дальше последовал диалог приблизительно такого же содержания, что и предыдущий, с той лишь разницей, что до и после суда Подберезкину снились самоходные электронно-механические солдатики, которые выполняли его команды. Впрочем, оба они могли и соврать, потому что кому иной раз охота рассказывать свои настоящие сны.
      Едва Яблочкин распрощался с Подберезкиным, как позвонила курсант Мушкина.
      — Что это у вас с самого утра телефон занят? — сказала она, и при одном только звуке ее голоса Яблочкин весь разомлел.
      — Ах, это вы…
      — Можете не мурлыкать словно кот, я звоню вам по делу.
      — А, я уже примерно догадываюсь, — сказал Яблочкин. — Это вы насчет сна?
      — Вы поразительно догадливы. Сочла своим долгом поставить вас в известность, как младший по званию.
      Яблочкин снова разомлел.
      — Ну какое еще звание… поверьте, я никогда…
      — Повторите, плохо слышно, — Мушкина едва сдерживая смех.
      Яблочкин взял себя в руки.
      — Я хотел сказать, товарищ курсант, что мы не на службе, и вы могли бы…
      — Мы не на службе, а вы говорите так, будто сажаете меня на гауптвахту, — моментально парировала Мушкина.
      Яблочкин растерялся окончательно, последовала пауза.
      — Алексей, а вы, между прочим, не забыли, что у нас вечером свидание? — заговорила Мушкина почти таким же голосом, как вчера вечером.
      — Правда? — обрадовался и удивился Яблочкин.
      — Какой же вы рассеянный. Вы забыли, что нам вручают награды в мексиканском консульстве?
      — Да, да, верно! Сегодня уже суббота. Но мы ведь можем встретиться раньше и пойти вместе.
      — Это вам решать, как старшему по званию. Между прочим…
      — Да-да?
      — Что вам снилось до того, как нас вызвали в суд?
      Яблочкин вспомнил о прерванной свадьбе и затрепетал от волнения.
      — Вы… это вы тоже видели?.. Этот карточный дурак, он назвал число и время…
      Мушкина в ответ только вздохнула.
      Услышав этот вздох, Яблочкин окончательно потерял голову и уже был готов наговорить ей сентиментальных глупостей, но в трубке что-то щелкнуло и послышался поганый голос карточного шута:
      — Это что же такое за безобразие, граждане… Ветерану-афганцу в аптеку не дозвониться, когда заслуженные раны вопиют и готовы разорваться от боли и страданий! Прекратите хулиганить! Ради одного единственного пузырька с рыбьим жиром приходится сидеть на телефоне напролет дни и ночи! За что кровь проливали? За что строили новое счастливое будущее? За то, чтобы вы глупости разговаривали? А фронтовики теперь не нужны, зажились? Так вы уж извините, недолго осталось. Только имейте ввиду: те деньги, которые из пенсии скопили на похороны, вам, подлецам, все равно не достанутся, не ждите!..
      «Фронтовик» продолжал и дальше нести какую-то околесицу, а Яблочкин тем временем попытался определить его номер на специальном определителе, который ему выдали в Секретном отделе. Номер шута состоял из одних шестерок и несомненно был подстроен для еще большей путаницы.
      Засигналили короткие гудки, Яблочкин положил трубку и задумался. Что за силы могут стоять за всеми этими необъяснимыми событиями последнего времени? Что если какая-то враждебная держава проводит на территории его родины испытания нового психологического оружия? Этого нельзя исключать. А пока… А пока надо было спешить в Управление милиции, где ему назначен секретный инструктаж у майора Мракобесова.