… И он вылетел прямо на пуховую перину широченной кровати.
      Утопая коленками, Петя привстал и огляделся. По стенам богато убранной спальной комнаты висели картины бесстыдно обнаженных женщин. Все они были белокожи и хорошо, если не сказать чрезмерно, упитаны. Пахло вином, духами, приторными помадками и несвежим телом. Из-под одеяла выглядывала испуганная голова красавца-мужчины с завитой шевелюрой золотистых волос до плеч, усами и бородкой.
      — Здрасьте, — сказал ему Петя.
      Мужчина продолжал настороженно смотреть.
      — Извините, — сказал Петя, — я не хотел вас беспокоить.
      — Ничего, — откликнулся лежавший на кровати неожиданно высоким и даже писклявым голосом. — Меня предупредили.
      — А, понятно. Меня Петей зовут. Фамилия — Огоньков.
      — Дон Гуан, — пискнул красавец.
      — Очень приятно. А с голосом у вас что такое? Чего-нибудь холодного выпили после бани?
      — Какая там баня…
      Пете показалось, что в глазах у Дон-Жуана блеснула слеза.
      Чтобы не молчать, он огляделся по сторонам и заметил:
      — Богатая у вас обстановочка. Живопись. Голландская школа?
      — Да чтобы провалились они все до самого дна! — внезапно прокричал в сердцах Дон-Жуан. — И тканью завешивал их, и кинжалом резал, и жег дотла в камине — утром смотришь, хоть бы что, висят бесстыжие!
      Петя хотя и не понимал еще всей глубины катастрофы величайшего из литературных любовников, но сочувственно произнес:
      — Проблема…
      — Если бы только эти! Живые проходу не дают, липнут как мухи. А я… что я могу!..
      Дон-Жуан упал лицом на подушки и разрыдался. А Петя слез с кровати и на цыпочках вышел. Он начал догадываться о причине столь невыносимых страданий этого купающегося в роскоши и окруженного назойливым женским вниманием красавца.
      За богато накрытым столом в гостиной сидел джокер и уплетал завтрак, накрытый, по всей видимости, для хозяина. Шут громко чавкал, то и дело подливал в золотой кубок вина, шумно глотал.
      — Вопрос на засыпку! — прокричал он с набитым ртом, едва завидев мальчика. — Восемь секунд! ЧЕГО БОЛЬШЕ В РЕВНОСТИ — ЛЮБВИ ИЛИ САМОЛЮБИЯ?
      У Пети в голове завертелось все, что он читал о любви. «Больше любви… нет, нет, больше самолюбия… зависит от чувств…»
      — Все зависит от чувств того, кто ревнует! — прокричал он как можно быстрее, чтобы уложиться в отведенные секунды.
      — Правильно! — похвалил джокер и потянулся за новой бутылкой.
      А Петя снова полетел вниз, заскользил по желобу и влетел…

      … И влетел в нарисованную картинку из детской книжки.
      Он стоял на дороге, по обе стороны от которой росли одуванчики, каждый из которых был величиною с фонарный столб. За поворотом виднелись уютные двухэтажные домики, в стороне голубела речка и золотился пляж. Все это было до боли знакомо… Несомненно, это была картинка художника Лаптева из книжки «Приключения Незнайки».
      Кто-то осторожно подергал Петю за рукав. Он обернулся и увидел толстенького забавного человечка с огромным упитанным лицом, в курточке со множеством карманов и полосатой шапочке с козырьком.
      — С восьмого уровня? — деловито поинтересовался человечек, кивнув вверх бровями. Он был чрезвычайно серьезен и чем-то озабочен.
      Петя наконец узнал его.
      — Пончик! — закричал он вне себя от радости. — Пончик, дорогой ты мой!..
      И Петя полез обниматься к герою своей любимой детской книжки.
      В ответ на бурные излияния восторженного почитателя Пончик довольно прохладно отстранился. Задыхаясь от восторга, мальчик пожирал его глазами.
      — Ладно, ладно, я вижу, что вы хороший коротышка, — озираясь по сторонам, почему-то шепотом заговорил Пончик. — У вас есть с собой хотя бы немножко соли?
      — Соли? — удивился Петя. — Нет, кажется соли у меня нет.
      — Пошарьте, пошарьте в рюкзаке и по карманам — может, завалялись хоть несколько крупинок…
      Петя добросовестно пошарил в рюкзаке и по карманам, вывернул все наружу, однако соли не нашлось ни единой крупинки.
      — Да вы посмотрите, посмотрите получше, — натаивал Пончик, продолжая воровато озираться по сторонам. Не вытерпев, он сам запустил в заново уложенный рюкзак свои пухлые ручки и тут же поранился об острие одного из лазательных крюков. Отскочив в сторону, он оторвал кусок подорожника и стал обматывать им палец, отвернувшись от мальчика.
      — Послушайте, вы — Пончик?! — продолжал Петя свои настойчивые приставания.
      — Допустим, я Пончик, что дальше, — хмуро отвечал тот, не оборачиваясь. Не получив соли, он окончательно потерял интерес к незнакомцу.
      — А где все остальные? Ну, эти… Знайка, Незнайка, Винтик, Шпунтик…
      — Послушайте, вам делать нечего?
      Петя знал, конечно, что Пончик вреднюга, но такой невежливый прием на страницах самой дорогой и любимой книжки его расстроил. Он опустил голову и сделал несколько бесцельных шагов по дороге.
      — Эй, послушайте, — неожиданно окликнул его Пончик.
      Петя с готовностью обернулся.
      — Вы обратно не можете слазать?
      — Зачем?
      — Ну за этой, за солью. Я сам, знаете ли, в трубу не помещаюсь. А там точно есть, я знаю.
      Как бы там ни было, Петя обрадовался, что Пончик заговорил с ним.
      — Что же, у вас здесь совсем нет соли?
      — Совсем нет, — горестно вздохнул Пончик. — И что самое подлое, еду подадут какую только хочешь, что только в голову придет, все можно потребовать, тотчас доставят ресторанным лифтом, и все нарочно несоленое. Иной раз пойдешь на хитрость; селедки закажешь, селедки без соли ведь совсем не бывает… Так что они делают! Вымачивают эту селедку в воде, пока она не сделается совершенно пресной, а уже после подают как будто так и надо.
      — Да, безобразие какое-то, — сочувственно согласился Петя. — А вы что же один совсем?
      — Один, даже не знаю, куда все подевались.
      — Знаете, я боюсь, что мне обратно наверх лезть не позволят; я ведь здесь тоже не просто так, я здесь человек подневольный. Что-нибудь сделаю не так — и все пропало.
      — Как это вы сказали? Че… чева…
      — Человек. Ну, коротышка по-вашему. А вы не думали спуститься вниз по реке? Огурцовая река впадает в море, а море соленое.
      — Вот еще, никуда она не впадает. Здесь все нарисованное.
      — Но речка-то настоящая?
      — Никакая она не настоящая, насосом воду по кругу качают.
      В конце дороги, из-за поворота, появился карточный шут. Неторопливо приплясывая на своих кривых ножках, он приближался неестественно быстро и, спустя несколько секунд, был уже рядом. Он что-то сжимал в кулаке.
      — Сюрприз! Презент! — крикнул он Пончику и разжал кулак.
      На затянутой перчаткой ладони засверкала горсть крупной соли. Пончик хрюкнул от волнения и подался вперед. В тот же миг шут сказал «ой!» и нарочно рассыпал соль на дорогу. С криком отчаяния Пончик бросился на колени собирать крупинки, а Петя смотрел на карточного дурака с ненавистью, готовый его поколотить.
      — Спокойно, юноша, — угадал его настроение джокер. — Без эксцессов. Придержите свои эмоции, игра продолжается. Отвечайте: ЧЕЛОВЕК ЖИВЕТ, ЧТОБЫ ЕСТЬ, ИЛИ ЕСТ, ЧТОБЫ ЖИТЬ?
      Вопрос был проще некуда, но Петя был застигнут врасплох и начал путаться:
      — Ест, чтобы жить… то есть, живет, чтобы есть… Ой, нет! Ест, чтобы жить!
      — А корова? — спросил джокер с некоторым ехидством.
      — И корова! И любое живое существо!
      — А растения?
      — И растения!
      — Растения-то почему? — джокер сделал притворно-удивленное лицо.
      — А они тоже понимают. Некоторые с ними даже разговаривают. У нас одна бабулька жила в квартире, пока не переехала, так у нее в комнате…
      — Хорошо, хорошо, достаточно. Скажу прямо, вопрос был непростой. Многие даже полагали, что вы на нем срежетесь.
      — Но вы задали не один, а целых три вопроса!
      — Как вы могли подумать… Первый и третий я задавал так, в непринужденной беседе, вы могли ничего не отвечать. Я и время не засекал, семь секунд. Настоящий вопрос был только про корову.
      О возмущения Петя потерял дар речи.
      У шута в кармане засигналила трубка. Он отошел, отвернулся, выслушал, сказал «больше не повторится» и повернулся к Пете с улыбкой:
      — Вот видите, мне уже влетело. От души поздравляю вас с переходом на четвертый уровень.
      И он протянул свою руку с длинными узловатыми пальцами, затянутую в красную шелковую перчатку.
      Петя тоже машинально протянул ему руку, но в тот же миг полетел вниз…

      … В тот же миг полетел вниз, заскользил по желобу и растянулся на каменном полу.
      Кругом было совершенно темно. Петя сел и ощупал себя: кажется, руки-ноги целы. Не успели глаза привыкнуть к темноте, как наверху загремели засовы, замерцала свеча, и в темницу начал спускаться седой средневековый старик. Ножны его шпаги постукивали о каменные ступени, на поясе позвякивала связка огромных ключей. Свеча приближалась, и Петя смог разглядеть поблизости от себя сундуки. На всякий случай он спрятался за один из них.
      Старик бормотал себе под нос что-то знакомое, и только когда он приблизился вплотную, стало возможными разобрать слова:
      — Весь день минуты ждал, когда сойду в подвал мой тайный, к верным сундукам. Счастливый день! могу сегодня я в шестой сундук (в сундук еще не полный) горсть золота накопленного всыпать. Не много, кажется, но понемногу сокровища растут…
      Вот-те раз! — сказал себе Петя. — Это же тот самый скупой рыцарь. Да, да! Сейчас он скажет: «Что не подвластно мне?..»
      — Что не подвластно мне? — воскликнул скупой рыцарь. — Как некий демон отселе править миром я могу…
      «Как бы этот некий демон, чего доброго, не запер меня в этом подвале», — подумал Петя и ползком, на четвереньках, стал подбираться к выходу. Старик, между тем, совершенно обалдевший от вида своего золота, ничего вокруг не замечал и продолжал монолог:
      — Я свисну, и ко мне послушно, робко вползет окровавлернное злодейство, и руку будет мне лизать…
      Едва Петя выбрался на свет, поднялся на ноги и прикрыл за собой тяжелую, обитую железом дверь, как тут же к нему шагнул молодой, щегольски одетый вельможа.
      — Ну? Что? Как? Много там золота? — в нетерпении обратился он к мальчику, сверкая горящими глазами.
      — Ну… вообще-то порядочно, сундуков пять или шесть. Во-от таких. — Петя догадался, что перед ним сын и наследник скупого рыцаря — мот, погрязший в долгах.
      — Сколько-сколько?!
      — Шестой вообще-то не полный, можно сказать, даже половины нет, — попытался Петя успокоить молодого человека.
      Но того прямо-таки скрючило, словно от зубной боли. Он взвыл и обхватил голову руками.
      — Вы уж так совсем не убивайтесь. Скоро вам все достанется.
      — Скоро?! — неожиданно вспыхнул гневом наследник. — Все достанется?!!
      Альбер схватился за шпагу, и Петя подумал, что ему конец.
      — У Пушкина так написано!..
      — У какого еще Пушкина-Кукушкина! Здесь мне вообще ничего и никогда не достанется! По завещанию все! все до копейки уходит на счета Гринпис! По курсу на дату перечисления! Сволочь! Сволочь!! Сволочь!!! — несостоявшийся наследник упал лицом на ковер и забился в бессильной ярости. — Все! Толстым, жирным китам! Наевшим бока лосям! Ушастому самцу из «Плейбоя»! Им достанется все, все мое золото!!! Поганым крокодилам, пингвинам и черепахам! Крысам, паукам и тараканам…
      Истерика его плавно перекатилась в рыдания, он невнятно перечислял еще какую-то живность, среди которой даже мелькали человеческие фамилии и должности, а Петя на цыпочках удалился.
      И, разумеется, сразу наткнулся на поджидавшего его карточного шута. Тот стоял, вальяжно облокотившись о колонну и сразу спросил:
      — ПОЧЕМУ САМЫЙ БОГАТЫЙ СКУПЕЦ ВСЕГДА БЕДЕН?
      И одновременно щелкнул лежащим на ладони секундомером, который затикал, словно бомба.
      Это было не честно, джокер теперь играл явно против него.
      Разозлившись, Петя стал думать со страшной силой.
      — Потому!.. Потому!.. Потому, что ему всегда мало!
      — Есть, — джокер с безразличным видом щелкнул секундомером и спрятал его в карман. — До новых встреч в эфире.
      И Петя полетел вниз, но на этот раз…

      … Но на этот раз не по гладкому желобу, а прямо по воздуху.
      И шлепнулся в болото.
      — Ква-а-а! — проблеяла у него над ухом огромная лягушка и ускакала, тяжело перепрыгивая с одной кочки на другую.
      Петя тоже вылез на ближайшую кочку, присел на мягкий сырой мох и огляделся по сторонам.
      Повсюду вокруг него, стоя в болоте по колено, а то и по пояс, дрались грязные, заросшие, взлохмаченные люди. Дрались молча, каждый за себя и без правил, то и дело пуская в ход зубы и ногти, хватаясь за спутанные бороды и волосы. Таких групп бессмысленно мутузящих друг друга людей на болоте было много, они виднелись то там, то сям до самого горизонта.
      — Кто это? — спросил Петя шута, спрыгнувшего на соседнюю кочку.
      — Это? Да так, разные мерзавцы. Вот эти, например, были пиратами. «Джентльмены удачи», так они себя называли.
      — Из «Острова сокровищ»?
      — Возможно. Сейчас у них закончится перерыв, и все займутся делом, — джокер кивнул головой в сторону берега.
      Петя обернулся и увидел дорогу, на которой стояло множество бочек.
      — А зачем они дерутся?
      — Ну, этого они и сами не знают. Просто потому, что злые. Спорят все время из-за бочек, кому какую хватать. Между тем, скажу вам по секрету, все бочки совершенно одинаковы.
      Джокер по-приятельски разговорился, но Петя был начеку и ждал подвоха. И не напрасно.
      — Один секунд! Время пошло! — заорал вдруг шут, изменившись в лице. — В чем смысл жизни?!! Убью!.. Сгною здесь, в болоте!..
      Но у него тут же в кармане засигналила трубка, он ответил кому-то «больше не повторится» и сделал умильное лицо.
      — Шутка, — сказал он, как ни в чем не бывало.
      Где-то ударили в рельсу, разбойники перестали драться и выбрались на берег. Взвалив на себя бочки и согнувшись в три погибели, они зашаркали по пыльной дороге.
      — Вот так и носят бочки вокруг болота, а в перерывах дерутся, — пояснил шут.
      Петя открыл было рот, чтобы спросить, что в бочках, но джокер перебил его:
      — Простенький вопрос: НА СЕРДИТЫХ ЧТО?..
      — Воду возят! — выпалил Петя «на автомате».
      — Молодец.
      И кочка, на которой Петя сидел, перевернулась.

      Сначала Петя не мог понять, где он, а поняв, в страхе попятился назад.
      В роскошном склепе, на гранитном возвышении, стоял подсвеченный стеклянный гроб, и в этом гробу… Нет, там не лежала Спящая красавица, ожидающая поцелуя принца, там лежал лысенький, бородатенький мужчина, одетый в костюм «тройку» и галстук в горошек.
      — Ой… — выдохнул Петя и сел на ступеньку. — Да это ведь мавзолей на Красной площади. Ленин, что-ли…
      Покойник вдруг открыл глаза, повернул голову, облокотился, приподнялся, отодвинул стеклянную крышку гроба и хитро прищурился:
      — Здравствуйте, товарищ! — сказал он бодро, козлиным тенорком, картавя на букву «р». — Вас покормили?
      — Вообще-то я… не очень…
      — Ну и прекрасно. А то, если надо, вы не стесняйтесь: я распоряжусь напоить вас горячим, непременно горячим сладким чаем с баранками.
      — Нет, нет, пока не стоит. Спасибо.
      — Вы откуда, товарищ? Как настроение в массах?
      Ленин оказался совсем не страшным, и Петя из вежливости попытался поддержать разговор. К тому же он испытывал сострадание к этому заживо погребенному человеку, каких бы глупостей и жестокостей он не натворил в своей жизни.
      — Настроение ничего, Владимир Ильич, хорошее. В Петербурге Олимпийские игры. Наши спортсмены очень даже прилично выступают.
      — Это замечательно, то что вы говорите, молодой человек. — обрадовался Ленин. — Пропаганда и развитие физической культуры в массах — архиважнейший фактор в деле построения коммунизма! Кстати, как там у вас на идеологическом фронте? Поповщину, мелкие частнособственнические инстинкты — полностью искоренили?
      Пете не хотелось огорчать Ленина, и он ответил неопределенно:
      — На идеологическом фронте у нас большие перемены к лучшему, Владимир Ильич.
      — Голод, разруху преодолели?
      — Преодолели, Владимир Ильич. Не сразу, но преодолели.
      Петя подумал, что этот Ленин, как и все здесь, тоже не настоящий, а такой, каким его выдумали в книжках. И он решил задать вопрос, который сейчас назойливо лез ему в голову:
      — Скажите, Владимир Ильич, а вы читали книжки, которые про вас написаны?
      — Ознакомился, знаете ли, с огромным интересом. Имею на этот предмет целую библиотечку, кое-что люблю даже перечитывать.
      — Вот-вот, я это и хотел спросить: что вам о себе больше всего нравится?
      Ленин на мгновение задумался и уверенно сказал:
      — Товарищ Зощенко замечательно пишет. Помните его рассказы — «О том, как Ленин бросил курить», «О том, как Ленин перехитрил жандармов», «О том, как Ленину подарили рыбу»…
      — Да-да! — подхватил Петя. — Просто замечательные рассказы. Там еще есть такие, которые начинаются со слов «Когда Ленин был маленьким…»
      — Удивительно яркий талант.
      — Сами-то вы как, Владимир Ильич? Не скучно вам здесь одному?
      По щеке Ленина пробежала слеза.
      — Да что вам сказать, молодой человек… Очень хотелось бы съездить на могилу Наденьки. Я ведь перед ней виноват, не всегда бывал по отношению к ней честен, увлекался… Уж ее-то добрую душеньку заживо не похоронили, я знаю.
      Петя попытался осмыслить хорошенько последнюю фразу, но карточный паяц уже был тут как тут.
      — ЧТО БЫЛО РАНЬШЕ ВСЕГО?! — заорал он Пете прямо в ухо.
      — Послушайте, товарищ, по какому праву вы… — возмущенно попытался вмешаться Ильич, но джокер бесцеремонно захлопнул гроб словно крышку портсигара, и оттуда доносилось теперь только приглушенное «бу-бу-бу»…
      — ЧТО БЫЛО РАНЬШЕ ВСЕГО?! — продолжал орать джокер, явно стараясь помешать думать. — Четыре секунды, время пошло, сгною в могиле!!
      У Пети вдруг отчетливо высветились в голове пять букв. Он зажмурился и крикнул:
      — Слово!
      В тот же миг ноги его потеряли опору, он заскользил по желобу и взгромоздился…

      … И взгромоздился прямо на старую сухую ель.
      — Ох! Ох! Да что же ты делаешь, вредитель! — заохала ель.
      Исцарапав себя, Петя слез на землю и стал разглядывать говорящее дерево.
      — Что вылупился? Дуру старую никогда не видел? Поделом, поделом мне и так. Давай, ломай ветки, пили, руби под корень! Все, все профукала, промотала на старости лет, сгубило зероршко проклятое! Профершпилилась! Все, что предки трудом наживали, все у своих наследников уворовала, французишкам поганым отдала своими руками!
      Петя начал догадываться.
      — Послушайте, — сказал он, — это не вы случайно «бабуленька», московская помещица, которая на рулетке проигралась? Ну, про вас еще Достоевский писал. Тара… Тара…
      — Тарасевичева Антонина Васильевна, она самая. В семьдесят пять лет такую дуру сваляла! Еще и в романе прописали, всем временам на посмешище. Стыд-то какой, позор!
      — И вы теперь… Вот так?
      — Вот так. Стою теперь здесь, от стыда сохну.
      — Ну, вы не очень-то переживайте, потом бы все равно отобрали.
      — Как? Кто отобрал!
      — Ну, как это кто… Эти самые, революционные солдаты и матросы.
      — Революсьенные? Это что же, как во Франции?
      — Нет, это, пожалуй, пострашнее было, чем во Франции. Не тот размах.
      — Ну, это ты меня не очень сильно успокоил.
      — Я просто в том смысле, что ваша беда в мировом масштабе…
      Но тут перед Петей возник Джокер, одетый в чекистскую кожанку, с огромным маузером на боку, деревянная кобура которого волочилась по земле. На голове у шута была папаха со звездой, на плечах — бурка.
      — Вы мне тут вредной контрреволюционной пропагандой не занимайся! — заорал он, тщетно пытаясь вынуть из кобуры маузер. — С такими как вы у нас тут разговор короткий: раз-два и к стенке. А ты, бабуля, его не слушай. Правильно стоишь. Ты, бабуля, еще благодари товарища Зюкина, что тебя, старорежимную клячу, до сих пор еще к стенке не поставили. Я контрреволюцию за версту носом чую!
      Сосенка опять заохала и запричитала, а джокер-комисар взял мальчика под руку и отвел в сторонку.
      — Пока очень хорошо продвигаетесь, товарищ, многие удивлены. Некоторые полагают, что вопросы чересчур легкие.
      — «Некоторые» — это вы сами?
      — Уверяю вас, нас по крайней мере двое. Итак, седьмой вопрос, три секунды. Готовы?
      — Да.
      — НАСИЛИЕ БЫВАЕТ КАКОГО РОДА?
      — Над собой и над ближним! — выпалил Петя.
      — И?.. — джокер во все глаза смотрел на стрелку секундомера.
      — И… над божеством!
      Продолжая смотреть на секундомер, шут скривил физиономию:
      — Неважно, молодой человек, очень неважно. Три целых, четыре десятых. С такими темпами мы коммунизма не построим. Мне необходимо посоветоваться с товарищем Зюкиным.
      Он снял трубку со стоящего на пеньке аппарата, завертел ручку и заорал в раструб:
      — Барышня! Барышня! Смольный мне, срочно. Барышня! Смольный, срочно!.. Товарищ Зюкин? У нас тут непредвиденные… Ах вы уже в курсе? Так… Так… Так… Вас понял, будет исполнено. Так точно, именем революции, немедленно.
      Петя неприятно поежился.
      Джокер повернулся к нему, ослепительно улыбаясь:
      — Юноша, вам повезло как никогда! Мы только что выяснили, что Кодекс юного строителя коммунизма допускает округление спорного числа в сторону уменьшения. Однако товарищ Зюкин все же просит вас дать более развернутый ответ на поставленный вопрос. Без включения счетчика, разумеется. Что вы понимаете под насилием над ближним?
      — Это, к примеру, если обворовали.
      — А над собой?
      — Это, надо полагать, если сам себя обворовал. Пропил или проиграл.
      — А что же такое насилие над божеством?
      — Может быть, это касается тех, кто именем Бога сжигал на костре Джордано Бруно?
      Шут подошел к телефонному аппарату, начал снова орать, добиваясь Смольного и товарища Зюкина. Потом достал из кобуры маузер, взвел курок и выпалил себе в голову. Голова разлетелся вдребезги, но тут же снова собралась и объявила решение:
      — Не совсем по существу, но ответ принят. Катитесь дальше.
      И Петя покатился.

      Петя покатился и влетел головой прямо в дверь с табличкой, которую чудом успел разглядеть, пока дверь за ним не захлопнулась:

      УПРАВДОМ тов. О. БЕНДЕР

      За письменным столом сидел мужчина средних лет с усталым лицом. На нем была сине-желтая футболка с завязками, черные нарукавники, белые штаны и канареечные штиблеты. У него был волевой подбородок и античный профиль. Именно таким представлял себе Петя этого самого остроумного человека во всей мировой литературе.
      В приемной шумела очередь, доносились грубые выражения, иногда даже матом. В дверь просунулся потный упитанный мужчина с бритой головой и гитлеровскими усиками под носом.
      — Это безобразие! — прохрипел он, глядя перед собой выпученными глазами. — У меня с шести часов утра стоит машина с раствором! Без разгрузки! Ломами будете скалывать!
      Бендер продолжал писать. Посетитель же не решался снова заговорить. Так прошла минута. Наконец. Бендер поднял глаза, и Петя ахнул. Это были самые тусклые, самые безжизненные, самые несчастные глаза из всех, какие он только видел в своей жизни. В глазах рыбы, пролежавшей полдня на палящем солнце он увидел бы больше жизни, чем в этих.
      Наверное, лысый тоже что-то такое увидел, потому что сразу потерял кураж и начал медленно втягивать голову обратно в приемную.
      — Раствор? — произнес Бендер безучастно. — Почему?
      — Так вить… с утра к вам не могу пробиться. Сами же торопили.
      — Ладно, не гони пургу, дядя. Скоро только кошки родятся. Приму в порядке очереди.
      Лысый исчез, аккуратно прикрыв за собой дверь, в кабинете сделалось тихо, и Бендер перевел свой неживой взгляд на Петю:
      — Что у вас?
      — Остап Ибрагимович! Неужели это вы?! — воскликнул Петя.
      — Мы встречались? Гвозди? Штакетник? Польские обои? Гурзуф? Сын Розалии Павловны?
      — Нет! Нет! Мы не встречались, но вас знают миллионы! Знают и любят! Зачем вы здесь! Зачем вы такой!!
      Управдом перевел взгляд на дверь, крикнул «следующий!» и нажал на звонок. Петю оттеснили, выдавили из кабинета, потом из приемной, и он оказался на улице с нарисованной на декорациях перспективой захолустного городка середины 30-х годов. Он присел на поребрик и закрыл лицо руками. Только что он видел самого несчастного и унылого персонажа из всей мировой литературы.
      — Восьмой вопрос, две секунды.
      Шут лежал рядом на газоне, покусывал травинку и смотрел на Петю с усталым равнодушием.
      — Вам попроще или как получится?
      Петя молчал.
      — Ладно, пусть будет как получится. Вопрос. ЧТО ХУЖЕ — ТЫСЯЧУ РАЗ ОБДУРИТЬ НА ЛОХОТРОНЕ СЛУЧАЙНЫХ ПРОХОЖИХ, ИЛИ ВСЕГО ОДИН РАЗ, НО СВОЕГО ДРУГА?
      — Друга хуже, — сказал Петя. — Потому что он тебе доверяет.
      Джокер зевнул;
      — Похоже, я окончательно теряю интерес к этой игре. Катитесь дальше.
      Потеряв равновесие. Петя кувыркнулся спиной назад и покатился по траве под откос.

      Уклон становился все круче, трава подернулась инеем, потом запорошилась снегом. Еще ниже Петя заскользил по твердому насту, обдирая ладони. И, наконец, распластавшись на животе, выехал на ледяное дно.
      Петя встал на ноги, отряхнулся от снега и огляделся. Он находился на дне гигантской снежной воронки, вершина которой тонула во тьме. На льду был устроен каток, освещенный прожекторами, а над катком из громкоговорителей неспешно ухала мрачная музыка похоронного марша.
      Под эту музыку каталась довольно разношерстная публика: люди, животные, предметы и рисунки, среди которых мелькали довольно узнаваемые персонажи.
      Как и на верхних ярусах, здесь, на дне, все было ненастоящее — и снег, и лед, и даже похоронный марш, который невидимые музыканты исполняли на губах. На самом деле здесь было жарко, как в бане, на верхней полке парного отделения. Коньки были, соответственно, роликовые. Из трещин в прозрачном, но исцарапанном пластике, который изображал лед, выбивался пар. Пованивало не то целебными источниками, не то канализацией. Со всех катающихся пот валил градом.
      В центре катка стояла будка с окошечком. На ней была табличка: КАССА ОКОНЧАТЕЛЬНОГО РАСЧЁТА. Петя подумал, что ему туда и надо. Он уже хотел пойти, но вдруг увидел того, кого совсем уж не ожидал увидеть здесь, тем более на самом дне.
      — Буратино! — окликнул он деревянного человечка. — Буратино!
      Громыхая роликами, Буратино подкатился к Пете.
      — Глазам своим не верю, ты-то почему здесь?!
      Буратино стыдливо опустил глаза.
      — Я обманул папу Карло, моего единственного и настоящего друга! — проверещал он своим пронзительным голоском. — Он продал свою единственную старую куртку и купил мне новенький букварь с картинками, чтобы я рос умненьким и благоразумненьким. Я продал букварь и пошел не в школу, а на представление кукольного театра, а потом наделал еще кучу разных глупостей.
      — Погоди, погоди, это не справедливо, тебе тогда был всего один день от роду!
      — Сначала я тоже подумал, что это не справедливо, но потом мне все объяснили, и я смирился.
      — Что же тебе объяснили?
      — Что я обманул доверившегося, предал, а предательство хуже всего. А вообще-то я на условия не жалуюсь.
      — Погоди, если уж ты хуже всех, то что тогда Карабас и Дуремар?