Петя подслушивает и подглядывает. — Новый перспективный план зачистки восьми миллиардов. — Завтра ехать обратно

      Пете надоело сидеть в раковине; он вполне отдохнул, и теперь ему стало казаться, что из чаши бассейна доносятся приглушенные голоса… Он нацепил на плечи рюкзак с лазательным снаряжением и спустился на дно. Голоса доносились из отверстия для слива воды. Не долго думая, Петя залез в это отверстие.
      Трехдюймовая труба позволяла ему свободно шагать в ней как в просторном тоннеле. Чем дальше он шагал, тем более знакомыми казались ему эти голоса. Один, несомненно, принадлежал Дицу, а второй он как будто слышал в кино. Особенно это было знакомо, когда немецкая речь второго срывалась на визгливые выкрики. «Неужели… — подумал Петя. — Нет, нет, он уже умер, давным-давно.»
      Впереди замаячил свет сливного отверстия, и через минуту мальчик стоял на дне бассейна, почти такого же как у Дица, но только выложенного не плиткой, а белым мрамором.
      Петя забросил крюк на верхнюю перекладину дюралевой лесенки и вылез на край бассейна. Дверь в кабинет была приоткрыта.
      Гитлер стоял на дощатом возвышении, смахивающем на ресторанную эстраду. На этом возвышении у него был письменный стол, кресло, книжные полки и огромный портрет самого себя. При этом живой фюрер едва доставал макушкой нарисованному до колена. (Возвышение это было построено для того, чтобы во время официальных встреч смотреть на подчиненных сверху вниз.)
      От несопоставимых величин человеческих фигур — Гитлера живого; Гитлера нарисованного; стоящего внизу Фрица Дица в фашистской форме, а также его самого, Пети, совсем уж маленького — голова у мальчика пошла кругом.
      Немецкого он почти не знал, и мог догадываться о том, что говорили в кабинете, лишь по некоторым знакомым словам.
      — Как же это случилось? — спрашивал Адольф, и в его голосе звучала обида и раздражение. — Ты же знаешь, Фриц, как я хотел иметь эту вещь.
      — Бывает так, экселенц, — отвечал барон, — что камень не желает переходить к другому владельцу, и тогда его лучше не трогать. Так или иначе, я бы привез его вам, если бы не досадное совпадение.
      — Совпадение? Не бывает никаких совпадений.
      — Дело в том, что камень пытались украсть, всего за несколько часов до того, как я бы подменил его на фальшивку.
      — Значит, их поймали?
      — О да, сразу, едва ли не на месте преступления.
      — Да, да, барон, вы правы. — Гитлер, поскрипывая досками, прошелся по сцене. — Теперь нельзя его беспокоить. Необходимо подождать, пока он снова не обретет спокойствие и гармонию. Но вы убедились, что эти воришки сами не подменили камень?
      — Разумеется, экселенц.
      — Верните мне дубликат.
      Диц приблизился к фюреру и протянул ему фальшивое «Всевидящее Око».
      — Стекло… глупое лупоглазое стекло… — глаза фюрера сделались скучающими. — Я знаю, сынок, ты все еще работаешь лучше всех. Но теперь алмаз должен отлежаться по меньшей мере год.
      — Но разве через год не только камень, но и весь мир не будут нашими, экселенц?
      — Скорее всего, что не совсем так, барон. Именно сейчас я рассматриваю более мягкий вариант спасения и обновления человечества. Дело в том, что восемь миллиардов трупов могут создать определенные проблемы… Всем хочется жить красиво, но никому не охота убирать дерьмо, даже свое собственное. Пожалуй, мы пойдем по другому пути.
      Гитлер нажал кнопку связи:
      — Доктор Шприц!
      В зале появился еще один примечательный субъект. Это был худой мужчина в белом халате, высотой не менее трех метров. Хищные глаза под седыми кустами бровей, сгорбленная спина и гаденькая улыбка делали его чем-то похожим на джинна из восточных сказок.
      Впоследствии Фриц Диц рассказал Пете, что этот доктор, обязанный пробовать на себе все препараты, до того, как предлагать их фюреру, сделал ошибку в расчетах и добился однажды обратного желаемому результата: изобретенные им пилюли для уменьшения роста, в несколько месяцев увеличили его собственный рост почти вдвое.
      Доктор зашел пригнувшись, но все-таки задел люстру; она зазвенела, закачалась, и все время беседы великан придерживал ее рукой.
      — Доктор Шприц, — обратился к нему фюрер, — поясните, но очень коротко, нашему другу суть ваших последних разработок.
      — Видите ли, господин барон, — начал говорить доктор хрипловатым голосом, то вскидывая брови, то прищуриваясь, то гаденько похихикивая, — для того, чтобы зачистить, хи-хи, около восьми миллиардов недочеловеков на нашей благословенной по воле фюрера и Мумрика планете, совсем не обязательно их убивать. Если они и без того вырожденцы или, научно выражаясь, дегенераты, хе-хе, то пускай вырождаются сами. Мы только слегка ускорим процесс, лишив особей мужского пола способности к продолжению рода. Вы меня понимаете, господин барон, хе-хе?..
      Фриц Диц знал только один дешевый и верный способ лишать мужчин способности к продолжению рода, и этот способ казался ему не совсем подходящим для существующего миропорядка. Он посмотрел на фюрера недоуменно.
      — Нет, нет, дорогой друг, — рассмеялся тот. — Мы не собираемся гоняться за мужчинами с бараньими ножницами, чтобы кастрировать их всех, одного за другим.
      При этих словах фюрера доктор хохотнул как пароходная труба.
      — Доктор Шприц, благодарю вас, вы свободны.
      Монстр сказал «яволь», пригнулся и вышел. Люстра, которую он отпустил, опять закачалась.
      — Нет, нет, разумеется, ничего подобного не будет, мой друг, — продолжил Гитлер свою мысль. — Легкое изменение продуктов на генном уровне. Улучшенные сорта картофеля, сои, пшеницы, куриного мяса, масла… Снижение рождаемости спишут на ухудшение экологической обстановки и, может быть, наконец-то приведут в порядок этот хлев!
      — О да, теперь я понимаю. Но сколько же лет потребуется для осуществления этой… гуманной программы?
      — Ах, Фриц, какой же ты неугомонный! У нас с тобой не будет недостатка во времени. Ты еще не успеешь состариться хорошенько, как на склонах Гималаев зацветет травка молодушка. И тогда мы запасемся ею в таком количестве, что хватит не только на тебя и меня, но и на четыре сотни таких же идиотов как наш милейший доктор! — Адольф радостно засмеялся. — Ну, Фриц, не молчи, говори что-нибудь!
      — Я преклоняюсь перед вашим умом, экселенц.
      — Вот и молодчина. Ты знаешь, Фриц, я ведь люблю тебя как родного сына. Подойди ко мне.
      Диц подошел к эстраде, Гитлер наклонился, прижал его голову к своей груди и поцеловал в макушку.
      — Все будет хорошо, мой мальчик, все будет хорошо… — зашептал он, ласково поглаживая голову своего фаворита.
      Оба не заметили, как в дверях появился красивый, атлетически сложенный юноша, одетый в маршальскую форму. Это был Курт, девятнадцатилетний приемный сын фюрера, его надежда и гордость.
      Курт прокашлялся, и Гитлер, увидев его, резко отпрянул, выпустив из рук голову оберштурмфюрера.
      — Курт, дорогой! Ты всегда появляешься так внезапно…
      — Здравствуй, отец. Здравствуйте, господин барон. Но мне кажется, я здесь лишний. Я зайду позднее.
      — Нет, останься, что за капризы! Клянусь, мы как раз говорили о тебе.
      Курт молча подошел к камину, уселся в кресло, закинул ногу на ногу и стал выжидательно похлопывать стеком по голенищу сапога.
      — Мы как раз говорили, — Гитлер подмигнул фавориту. — что именно господин Диц будет сопровождать тебя в поездке. Ты ведь не будешь возражать против этого, дорогой? Ведь ты еще так молод и никогда не бывал за пределами…
      — Отец, — строго перебил его юноша. — я давно уже не ребенок.
      — Прости, прости, мой дорогой маршал, но еще так недавно ты славно скакал у меня на коленях, размахивая сабелькой — цок-цок-цок…
      Курт в раздражении сломал стек и бросил в огонь.
      — Отец, если ты сейчас же не прекратишь, я уйду.
      — хорошо, хорошо, дорогой, больше не буду. Я только хотел сказать, что господин барон хорошо знает языки и повадки окружающего мира. И если бы вы с ним подружились, все сложилось бы как нельзя лучше…
      — Я ничего не имею против барона фон Дица. Он или кто-то другой, мне все равно. Я буду терпеть любого, если это необходимо.
      — До открытия Олимпиады осталось меньше недели, а тебе еще необходимо адаптироваться в условиях Петербурга. Пыль, грязь, антисанитария — все это присуще славянским народам, а ты должен находиться в своей лучшей форме. Фриц Диц, вокруг моего сына не должно быть ни одного славянского микроба, вы отвечаете за это головой. Отправляйтесь туда завтра же.
      — Завтра? — повторили молодые люди в один голос.
      — За оставшиеся дни ты должен повторить свои результаты на местных площадках.
      — Я готов ехать завтра, отец.
      — А ты, Фриц?
      — Как прикажете, экселенц.
      — Вот и прекрасно. Однако я чувствую прохладу в ваших отношениях, и это меня огорчает. Обнимитесь и пожмите друг другу руки. Это приказ. Вот так, теперь можете идти.
      Оставшись один, Гитлер начал неторопливо раздеваться.
      — Курт ревнует, — рассуждал он про себя, — и это неплохо. Это не позволит ему расслабляться. Он слишком избалован. Надо было шепнуть Фрицу, чтобы вздул его хорошенько при случае… Фрида!
      Появилась пожилая прислуга с фигурой штангиста-тяжеловеса.
      — Наполните бассейн, я немного поплаваю перед сном.
      После этих слов Петю как ветром сдуло.

Ревность. — Без правил и без перчаток. — Примирение

      Молодые люди были готовы разойтись в разные стороны, однако Курт передумал.
      — Не желаете составить мне компанию на вечерней тренировке, господин барон? — предложил он, как показалось Фрицу, немного насмешливо.
      По правде говоря, Диц устал и чертовски хотел спать. Но это был вызов, и он не имел права отказаться. Конечно, в свои тридцать семь он уже не мог показывать такие результаты, как этот девятнадцатилетний юнец, состоящий, казалось, из одних только мышц и лоснящейся кожи.
      Приемного сына вождя начали тренировать с самой колыбели; он начал плавать раньше, чем встал на четвереньки и произнес первое слово. Курт должен был представлять из себя образец ницшеанского сверхчеловека, гордость нации, пример для подражания девочек и мальчиков из Гитлерюгенда. Все время он проводил в тренировках, самосозерцании и чтении специально подобранной для него литературы. Через неделю он должен был продемонстрировать свои достижения на Олимпийских играх в Санкт-Петербурге, выступая за независимую сборную мира.
      Спортивный комплекс располагался в гигантском, словно специально созданном для этого природой каменном гроте. Курт рванул вверх рубильник, и десятки прожекторов осветили лазурную гладь стометрового бассейна, поле с новейшим искусственным покрытием, снаряды и беговую дорожку.
      — Один круг для разогрева? — предложил Курт.
      Фриц пожал плечами. Они переоделись и вышли на линию старта.
      — Пари на бутылку шнапса?
      — Как угодно.
      — Старт, господин барон.
      Первую половину километрового круга соперники бежали рядом, но затем Курт резко рванул, и вихрем вышел на финиш.
      — Поздравляю, бутылка ваша, — сказал Фриц, оказавшись с ним рядом.
      — Однако вы дышите так, словно не спеша прогуливались. Это нечестно, господин барон, наше пари недействительно.
      Фриц пожал плечами.
      — Вы не желаете бегать, но, может быть, не откажетесь со мной побоксировать? Немного. Я думаю, нам хватит одного или двух раундов.
      — Я в вашем распоряжении.
      — Вот и отлично. Не станете же вы нарочно подставлять физиономию под удары, к тому же это ваш шанс отыграть бутылку.
      — Это решающий аргумент.
      Соперники надели перчатки и вышли на ринг.
      В первую минуту Фриц пропустил четыре удара по корпусу и не меньше десятка смазанных в челюсть. На второй минуте прямым левым в голову он получил нокаут.
      Курт плеснул ему в лицо воды.
      — А я слышал, что вы один из лучших, — произнес он насмешливо. — Но теперь я опасаюсь, не станет ли такой попутчик обузой в дороге. Пожалуй, я еще переговорю с отцом на эту тему. Однако я не хочу прекращать: мои мышцы только что разогрелись. Хотите реванш? Бой без правил и без перчаток, на четыре бутылки. Побежденный выпивает все прямо здесь, на ринге.
      — Я по прежнему в вашем распоряжении.
      Самоуверенно улыбаясь, Курт принял восточную стойку.
      Фриц стащил с рук перчатки и выплюнул сгусток крови. Не успел он приготовиться, как юноша с криком бросился в молниеносную атаку, рассекая воздух руками и ногами. Однако уже в следующее мгновение он грохнулся спиной на дощатый помост и замер.
      Открыв глаза, он выругался и легко вскочил на ноги.
      На этот раз он повел более осторожную игру. Но результат оказался еще более позорным: Диц выбросил противника за канаты.
      Потеряв голову от ярости, Курт схватил самурайский меч, с криком разрубил канаты, запрыгнул на помост… Но раньше чем острый клинок рассек противника пополам, он сам получил удар, еще раз сбивший его с ног.
      Обливаясь кровью и рыча по-звериному, юноша бросился на врага, испытывая одно только невыносимое желание вцепиться в его горло зубами… но вдруг почувствовал, как его собственное горло оказалось намертво зажатым в тисках, в глазах поплыло, и его тело беспомощно повалилось на доски.
      Когда он очнулся, Диц сидел на трибунах, одетый в форму, причесанный и умытый. В его глазу блестело стеклышко монокля, в зубах дымилась тонкая изящная сигара.
      Курт поднялся на четвереньки, выпустил изо рта красную тягучую лужицу, потряс головой, встал на ноги и, шатаясь, приблизился к буфетной стойке. Взял бутылку шнапса, отбил горлышко, запрокинул голову и начал пить.
      В два прыжка Диц оказался рядом и выбил бутылку у него из рук. Курт захлебнулся и закашлялся.
      — Прекратите! Неужели вы держали такое пари всерьез?
      — Вы легко могли убить меня или покалечить, — улыбнулся Курт красными от крови губами. — Но не сделали этого, хотя я откровенно издевался над вами. Вы благородный человек, господин Диц. Простите меня.
      — Это вы простите меня, я вообще не должен был с вами драться.
      — Я рад, что это случилось. Как говорят русские, топор встретил на пути твердый сук.
      — Нашла коса на камень, — поправил его Фриц с улыбкой.
      — Надеюсь, теперь мы будем друзьями, — Курт протянул руку. — Вы преподали мне хороший урок, господин барон.
      — До завтра, мой принц.
      Недавние враги скрепили примирение крепким рукопожатием.

Снова в Петербурге. — Петя проявляет твердость характера. — Петя проявляет слабость характера и остается

      На следующий день события развивались в порядке, обратном событиям дня предыдущего. В том смысле, что лифт поднимался вверх, пеший переход извилистыми тропами имел уклон скорее вниз, нежели вверх, а спортивный самолет полетел шмелем не к югу, а наоборот, — прямиком в аэропорт города Мехико. Потом Фриц Диц и Курт заняли места в роскошном трансатлантическом воздушном лайнере и начался долгий перелет через океан в Старый Свет.
      На этот раз в чемоданчике для Пети была оборудована серебряная табакерка с кроваткой, умывальником, буфетом и туалетом. Немец также сунул в чемоданчик термос с колотым льдом, от которого исходила приятная прохлада. Воздух свободно поступал в табакерку через просверленные в ее стенках дырочки.
      Фриц Диц пожалел мальчика и не отдал его в лабораторию. Одно дело стереть с лица земли восемь миллиардов абстрактного человечества, а совсем другое — решить судьбу одного единственного мальчика.
      У него, конечно, существовали теоретические варианты использовать чудо-ребенка в своей шпионской деятельности, но еще больше он склонялся к тому, чтобы попросту отдать мальчика его родителям.
      Как только шасси лайнера оторвались от земли, Фриц прикрыл глаза и постарался задремать.
      Совсем не то — его спутник. Юноша впервые в жизни вырвался на волю и вел себя, как это говорят, не адекватно. В аэропорту он шарахался от людей, смеялся и показывал пальцем на горбуна, а также потребовал у полицейского, чтобы тот арестовал негра. В самолете он долго отчитывал стюарда за соринку с наружной стороны стекла иллюминатора, а при взлете едва не сдвинулся от страха и просидел всю дорогу с одеревеневшими мышцами и широко открытыми глазами.
      Вечером того же дня путешественники прибыли в рассвеченный огнями аэропорт Пулково города Санкт-Петербурга.
      Едва они расположились в забронированном люксе «Палас-отеля» Курт принял душ и завалился спать.
      Диц раскрыл на столе чемоданчик и поздоровался с Петей:
      — Гутен абенд, майне кляйне фроинд. С возвращением вас в родные пенаты.
      — Гутен морген гутен таг, — отозвался Петя довольно грубо — я с фашистами не разговариваю. Вас в милицию надо сдать.
      Искренне удивленный, Фриц вскинул брови:
      — Вот это номер! Как вас понимать, молодой человек?
      — У вас в тайном бункере фашистское логово и Гитлер. Я уж не знаю, родственник или просто похож…
      — Так вы его видели?! — Фриц соображал, как это могло случиться.
      — Видел, видел. И слышал все, что вы говорили. Только выглядит он у вас как-то не очень… Кормите вы его что-ли плохо?
      — Ферштейн! Понял! — хлопнул себя по лбу немец. — Вы ходили по трубе и слушали из бассейна. Поздравляю вас, герр Огоньков, вы и есть самый настоящий шпион, рад вас видеть, коллега.
      Диц протянул огромную, как ворота, ладонь. Петя отвернулся.
      — Но получается, что вы, коллега, владеете немецким? Это, знаете ли, для меня приятный сюрприз. Наверное, вы так же свободно владеете диалектами? Отныне беседы с вами будут доставлять мне истинное наслаждение.
      По правде говоря, знание иностранных языков было слабым звеном в шпионской подготовке Питера Огонькова. По английскому еще туда-сюда, а про немецкий и упоминать стыдно.
      — Не сомневайтесь, я понял все, что мне нужно, — заявил Петя, набивая себе цену.
      До ужина еще оставалось время, и Фриц был не прочь поболтать с мальчиком.
      — Что ж, поскольку мы с фюрером говорили исключительно о вас, — начал он, состроив серьезное лицо, — то мне бы хотелось знать ваше собственное мнение по этому делу.
      Сопоставив те десятка два слов, значение которых он все-таки понял, Петя решил бить наугад.
      — Вы желаете знать мое мнение, коллега, следует ли меня ликвидировать, или пока только стерилизовать? Мое мнение по этому вопросу в обоих случаях отрицательное.
      Диц с трудом удержался от улыбки.
      — Да, я вижу, вы крепкий орешек. Однако что же вы понимаете под термином стерилизация?
      — Не думайте, что я совсем тупой. Стерилизовать что-либо — это значит погрузить на хранение в спирт или другой раствор, убивающий бактерии. Но смогу ли я быть вам чем-либо полезен, будучи заспиртованным в склянке, господин человеконенавистник?
      Фриц Диц вышел, бесшумно отсмеялся в ванной комнате, вернулся, развалился в кресле и закурил.
      — Знаете, коллега, — сказал он, пуская дым в потолок, — я все обдумал и пришел к выводу, что вы не можете представлять для меня интереса ни живым, ни мертвым, ни стерилизованным, ни посаженным в банку. Итак, господин Огоньков, вы немедленно возвращаетесь домой к своим родителям. Пожалуйста, продиктуйте номер вашего телефона.
      Диц снял трубку и выжидательно уставился на Петю.
      Но тот испугался и растерялся. Он не мог показаться родителям в таком виде.
      — Погодите, погодите, вы не можете меня просто так отпустить. Я много знаю, я могу расколоться.
      — О да, вы можете много чего рассказать. Про волшебную палочку, золотую рыбку, путешествие в Америку, засекреченный бункер неизвестно где и про живого Адольфа Гитлера, которому от роду сто двадцать три года и который выглядит как десятилетний мальчик. За такие ценные сведения вас несомненно наградят и повысят в шпионском звании. Итак, номер? Впрочем, его не сложно узнать через справочное…
      — Погодите! — Петя испугался не на шутку. — Стойте! Не надо звонить. Я не могу показаться родителям в таком виде, вы не должны…
      Фриц положил трубку на аппарат.
      — Что же мне с вами делать? Может быть, передать лейтенанту Яблочкину? Он, кажется, вас разыскивает… Вот пускай он и прячет вас у себя дома, а мне достанет еще хлопот с господином спортсменом. Не хватало мне нянчить сразу двоих — титана и карлика.
      — Нет, нет, Яблочкину говорить тоже нельзя. Я только теперь это понял. Он человек военный, обязан доложить.
      — А я, по вашему, человек, который не в своем уме: прятать мальчишку, находящегося во всемирном розыске. Может быть, вы хотя бы поговорите со своими родителями — ну, допустим, из Австралии? Это можно легко устроить.
      — Как же я поговорю с таким голосом? Они сразу догадаются.
      — О, это не проблема, — Фриц распахнул чемоданчик. — Вот этот маленький синтезатор, — он прикрепил к трубке своего мобильного телефона коробочку, — может делать любой голос. В вашем случае необходимо просто понизить частоты. Вот, смотрите, я выставляю прибор в положение «мужской бас», а теперь скажите что-нибудь.
      — Раз, два, три, — сказал Петя и одновременно услышал в трубке свой нормальный голос. — Десять! Двадцать! Сто! Тысяча! Мама! Папа! Ура! Набирайте, набирайте скорее!
      — Итак, юноша, не забывайте, что вы в Австралии: английская королева, доллар, кенгуру и все такое. Алло, фрау Елена? Сделайте мне звонок через Канберру… Мельбурн? Хорошо, пусть будет Мельбурн.
      Диц положил трубку на стол:
      — Можете говорить, коллега.
      Петя вдруг, словно во сне, услышал голос мамы. Он бросился к дырочкам микрофона и закричал:
      — Алло! Мама! Это я!..
      — Петя! Петечка! Где же ты, сынок?!
      — Я здесь! Я в этой… в Австралии!
      — Что же ты там делаешь, Петечка?.. Сынок, мы тебя во сне видели, и я и папа.
      — Мама, это не сон! Это было, было на самом деле!
      — Петя, тебя похитили? Тебя пытают?
      — Нет, нет, с чего ты взяла?! Я так, сам путешествую…
      — Ты здоров? Тебя кормят?
      — Да, мама, все хорошо, здесь тепло, кенгуру, бананы, английская королева…
      — Что?.. Вот папа рвется, хочет с тобой поговорить…
      Почувствовав легкое головокружение от этого крикливого и бессмысленного диалога, Фриц Диц вышел на балкон и закурил.
      Внизу горел огнями Невский проспект. Огромное световое табло на Знаменской площади напоминало горожанам и приезжим туристам о том, что до открытия Тридцатых летних Олимпийских игр осталось 112 часов и 55 минут.

Где лейтенант Яблочкин? — Пустить по следу курсанта Мушкину — Дети будут шпионить за Куртом

      Утром следующего дня в кабинете генерала Потапова сидел начальник Секретного отдела майор Мракобесов. Он так много курил, что Потапов был вынужден то и дело подходить к открытому окну и, раздувая ноздри, вдыхать уличный воздух.
      Мракобесов был в синеватой парадной форме, которая на нем не сидела и выглядела неряшливо; от него разило какими-то дешевыми дезодорантами и приторными помадками, лицо у него было одутловатое, не то жирное, не то вспотевшее.
      Потапов сидел за своим столом в штатском костюме. На лице у него было кислое выражение.
      — Кто же мог знать, что он вернется, — оправдывался Мракобесов, глубоко затягиваясь папиросой после каждой фразы. — Прошло три дня, а он уже снова здесь.
      — Я тебе не про немца сейчас говорю, товарищ майор. — Где лейтенант Яблочкин?
      — Яблочкин идет за объектом по следу маячка.
      — А где он, объект?!
      — Сюда вернулся, в Питер.
      — А Яблочкин?..
      — Идет по следу маячка.
      — А маячок где?!
      — Должен быть на объекте.
      Потапов начал смотреть на Мракобесова такими глазами, что тот поспешил дополнить сказанное:
      — Дело в том, что микросхема представляет из себя крошечную прозрачную чешуйку, которая цепляется за кожу такими усиками… будто врастает. Найти ее на себе или потерять даже в бане невозможно.
      — А куда вы ему вообще ее засунули, если не секрет?
      — К ушной раковине прилепил, изнутри.
      — Как же вы умудрились в ухо к нему залезть?
      Мракобесов залился краской и шепотом признался:
      — При помощи языка, товарищ генерал, в процессе поцелуя.
      Генерал заохал и встал около окна, а Мракобесов прикурил новую папиросу от предыдущей.
      — И вам не стыдно такие маскарады устраивать, товарищ майор?
      — Стыдно. Не для себя стараюсь, для отечества. Вы знаете.
      — Может, он его ногтем как-нибудь сколупнул?..
      — Нет, вряд ли, совершенно не за что зацепиться, уверяю вас.
      — А если женщина… ну, тоже вроде вас…
      — Нет, нет, даже взасос не оторвать, это исключено. Если только выбить сильным ударом.
      — Так может быть, он успел где-нибудь подраться?
      — Этого нельзя исключать, товарищ генерал.
      Потапов сел за стол и включил вентилятор.
      — Ладно, вопрос с Яблочкиным у нас завис. Пойдем дальше. Что с мальчиком?
      — Мальчик звонил вчера из Австралии, болтал с родителями.
      — Не факт, что он. Не факт, что из Австралии.
      — Согласен.
      — Освободите пепельницу, вы уже на ковер трясете.
      Мракобесов поднялся и, не успел Потапов глазом моргнуть, вытряхнул пепельницу прямо за окно. Возмущенный Потапов открыл было рот, чтобы отчитать его как следует, но тут увидел, как вместо кучи окурков в разные стороны разлетаются бабочки-капустницы.
      — Мальчишка здесь, — сказал Мракобесов, усаживаясь в кресло и прикуривая новую папиросу. — Он от немца звонил, из его номера.
      — Что-что?…
      — Интуиция, товарищ генерал.
      Если бы Потапов услышал это слово от кого-нибудь другого, он бы в тот же день этого сотрудника из органов уволил. Но на Мракобесова он, как всегда, только посмотрел очень усталыми глазами.
      — А голос?
      — Пустил через синтезатор, мальчишка прячется от всех, не хочет огорчать родителей. А к немцу он попал случайно: камеры слежения в консульстве все зафиксировали. Он думал, что это Яблочкина кейс.
      — Ладно, это проясняется. Что будем с Яблочкиным делать?
      Мракобесов поднялся, стряхнул пепел с мундира, налил себе из графина полный стакан воды и шумно выпил.
      — Надо пустить по его следу агента. Он в «автономном плавании», на связь не выйдет.
      — А как и он пропадет?
      Мракобесов разинул пасть, пшикнул внутрь освежителем, причмокнул, сел на место и поправил:
      — Она.
      — Что? — не понял генерал.
      — Она, Мушкина, она пойдет. У нас по этому делу больше никто не в курсе. К тому же у нее роман с Яблочкиным. А любящая женщина на такое способна, что вам, товарищ генерал, и не снилось. Коня на ходу остановит, в горящую избу войдет.
      — Мракобесов, вы снова толкаете меня на авантюру. Мушкина даже не милиционер, она еще курсант.
      — Вам решать, — холодно произнес Мракобесов.
      — Ну хорошо, пусть будет Мушкина, — болезненно скривился Потапов. — Проинструктируйте ее как следует после обеда.
      — С удовольствием, товарищ генерал. К нам как нарочно сегодня поступили опытные образцы новейших маскировочных костюмов. На грани фантастики.
      — Вы сами, товарищ майор… на грани фантастики. Еще что-нибудь?
      — Этот красивый юноша, атлет. За ним необходимо наблюдение. Я мог бы войти в доверие и…
      — Нет, не можете, хватит. От вашей оперативной деятельности позору не оберешься.
      — Так ведь больше никто не в курсе.
      — Ошибаетесь. Дети в курсе, мальчик и девочка, одноклассники Огонькова. Кстати. Сейчас все дети, которые остались в городе, обслуживают Олимпиаду: помогают приезжим спортсменам и туристам — достопримечательности и все прочее. С Дицем они уже виделись в консульстве, это и будет предлог, он ничего особенного не заподозрит.
      — Вопрос деликатный.
      — Ничего, я с их родителями сам поговорю и этот вопрос буду держать под личным контролем. Идите.
      Мракобесов затушил папиросу, поднялся, отдал честь и вышел.

Славянские дети проявляют радушие и гостеприимство. — Курт зевает и просится в номер. Маринка Корзинкина проливает на Петю потоки слез

      Первую половину дня Курт провел в бассейне, методично пересекая его от стенки до стенки по центральной дорожке. Фриц Диц сидел на трибунах, откинув голову и уронив на лицо газету. Потом они вернулись в номер, переоделись и спустились в ресторан обедать.
      Диц заказывал себе то пирога, то борща, то пельменей, то икорочки под рюмочку водки; Курт ел мясо с кровью и сырые овощи. Когда Диц приступил к десерту, а его спутник начал пить маленькими глоточками витаминный коктейль, по виду и по вкусу похожий на озерную тину, возле их столика возникли две несерьезные физиономии.
      — Господин Фриц Диц? — сказал мальчик.
      Тотчас узнав обоих, Фриц улыбнулся и кивнул.
      — Господин Курт Шикельгрубер? — сказала девочка.
      Курт испуганно посмотрел на Дица.
      — Здравствуйте, мы ваши шефы, — радостно объявили дети в один голос.
      — Кто? — тихо сказал Курт по-немецки.
      — О, не стоит волноваться, — заговорил с ним Диц. — Это только так говорится, на гангстерский манер. Шефами здесь называются дети, которые помогают приезжим спортсменам и болельщикам освоиться на новом месте: рассказывают о местных обычаях, оберегают от мошенников, показывают местные достопримечательности.