Глаза фюрера, мокрые от слез. — Отравить санкт-петербургский водопровод бубонной чумой

      Во вторник, ближе к вечеру, арестованный Карл Ангелриппер и больной Курт, в сопровождении агентов Пятого Рейха, прибыли в столицу Колумбии. Там они пересели в спортивный самолет и на предельной спорости домчались до предгорья Кордильер, где на замаскированной крошечной взлетной полосе их поджидал вертолет. Вертолет стремительно поднялся в горы, запетлял в ущельях и сел на поляне, расположенной у самого входа в бункер. Четверо рядовых бросились к машине, подхватили носилки и легким бегом поднялись по петляющей каменистой тропе.
      У распахнутого настежь входа, в окружении высших чинов, скрестив опущенные руки и выражая всем своим видом скорбь, стоял сам Адольф Гитлер. Маленький и щуплый, он доходил ростом всего только до пояса своим сподвижникам, и тем не менее, не смотря на эту несуразность, в нем чувствовалась магическая, завораживающая сила.
      Увидев носилки, Адольф не сдержался, кинулся навстречу и схватил за руку своего приемного сына. Рука показалась ему холодной, и он всхрапнул от волнения. Курт открыл глаза и бессмысленно посмотрел на него.
      — Мой мальчик… сынок… мой несчастный принц… — по впалым щекам фюрера заструились слезы. — Зачем… что они сделали с тобой… за что! за что!..
      Фюрер закрыл лицо руками и разрыдался.
      Осоловело смотревший на него юноша внезапно перегнулся через край носилок и блевонул на форменные брюки Адольфа. Тот отнял ладони от лица, взглянул на свои мокрые ляжки и печально пробормотал:
      — Великий Мумрик… что скажет Фрида?
      Больного внесли в лифт, а из вертолета выпихнули наружу скованного наручниками старшего дознавателя.
      — К Шульцу, — бросил на ходу Гитлер. — Я сам буду его допрашивать.
      И фюрер с некоторым трепетом в душе поспешил к Фриде, чтобы попросить у нее свежие штаны.
      Шульц был пьян. Отсутствие в бункере непосредственного начальника и потрясения последнего времени вынудили его увеличить ежесуточную дозу шнапса с обычных четырехсот граммов до одного литра. Предстоящий допрос шефа, да еще в присутствии самого фюрера, тоже было явление необычное и сбивающее с толку. Глухо бормоча бессвязную околесицу, Шульц сделал большой глоток из фляги, надел кожаный фартук, развел огонь и разложил инструменты.
      Вскоре дверь в подвал распахнулась, и по ступенькам с воплем скатился «великий инквизитор». По полу зазвенел брошенный ему вслед ключ от наручников, и дверь снова затворилась. Некоторое время было тихо, только огонь потрескивал в жаровне, затем послышались стоны, и приходящий в сознание Карл принял сидячее положение.
      — Шульц, — проговорил он слабым голосом. — Ты помнишь, я всегда был добр к тебе…
      Не обратив внимания на это сомнительное во всех отношениях заявление, палач снял с Карла наручники, взял его за шиворот и волоком подтащил к свисающим с потолка цепям.
      — Послушай, Шульц, — продолжал канючить Ангелриппер, — мы здесь вдвоем, никто ничего не узнает. Я ведь еще буду твоим начальником, понимаешь?.. Не надо, не делай этого…
      Шульц тем временем ловко перехватил запястья рук за спиной Карла, застегнул наручники и опустил цепь. Подцепил наручники за крюк, взялся за ручку лебедки и начал деловито вращать. Лебедка загремела, цепь медленно натянулась и стала выворачивать из суставов руки и плечи жертвы. Страшный крик разнесся под каменными сводами.
      Подняв цепь на необходимую высоту, палач стащил с болтающихся ног шефа ботинки и носки. Затем ослабил цепь, и босые ступни Карла обрели опору на металлической воронке со сточной дырой посередине.
      — Только не включай ток, не включай электричество, Шульц, не делай этого… — залепетал шеф. — Я заплачу, я отпущу тебя на волю, я дам тебе все, все что ты хочешь… Там тебе понравится, очень понравится, клянусь Мумриком, поверь мне…
      Наслушавшийся на своей работе и не такого, Шульц начал раздевать Карла догола, разрывая и разрезая на нем одежду. Он что-то бормотал про себя, и от запаха перегара Карлу сделалось плохо. На минуту он потерял сознание, а когда открыл глаза, увидел сидящего перед ним Гитлера. Шульц, согнувшись над углями жаровни, разогревал стальные, с загнутыми концами, щипцы.
      Некоторое время Гитлер молча, с ненавистью смотрел на своего старшего дознавателя, которому он столь опрометчиво доверил жизнь и здоровье своего ребенка, своего воспитанника, несостоявшуюся славу и надежду Пятого Рейха.
      Резко и внезапно поднявшись, он шагнул к Карлу и принялся яростно избивать его стеком.
      — Свинья! свинья! свинья!.. — повторял он снова и снова, до тех пор, пока не выбился из сил.
      Упав на стул, Гитлер откинул со лба мокрую челку, отдышался и произнес страшное:
      — Приступайте.

* * *

      Четыре часа спустя Гитлер знал все подробности времяпровождения Карла в Петербурге и в особенности подробности того злосчастного воскресного вечера, когда Курт остался без присмотра и был отравлен. Старший дознаватель рассказал, как он проспал открытие и не попал на стадион, как был опоен и ограблен хулиганами, как провел ночь в отделении милиции.
      Выслушав его, Гитлер поднялся с места, молча прошелся по подвалу и затем произнес:
      — Вы виновны, и вы будете наказаны, но прежде я хочу дать вам возможность искупить вашу вину хотя бы отчасти. Вы в состоянии слушать?
      — Да, мой фюрер…
      — Моего мальчика отравили, — заговорил Адольф с дрожью в голосе, поднявшись с места и заходив взад-вперед. — Отравили подло и трусливо, только для того, чтобы медали могли взять все эти разномастные ублюдки, позавидовавшие силе и красоте моего мальчика. Но этого не будет. Все они, все до одного — эти негры, евреи, славяне и мулаты — все до одного умрут, подохнут в страшных корчах. Бубонная чума карающей десницей возмездия обрушится на их жилища, проникнет в каждую клетку их плоти и разнесется с ними по всему погрязшему в пороке и собственных отходах никчемному миру. Она вывернет наизнанку и сожрет всех, кто посмел надругаться над самым красивым, самым совершенным из людей, над моим мальчиком.
      Карл смотрел на Гитлера, изо всех сил пытаясь сосредоточиться.
      Наконец фюрер перешел к делу:
      — Завтра вы снова отправитесь в Петербург, и дам вам ампулу с раствором новой, устойчивой ко всем известным вакцинам бубонной чумы. Чумы, от которой нет лекарств и которая распространяется со скоростью атомного взрыва. Вы отравите их систему водоснабжения, водопровод, и спустя неделю инфицированные чумой туристы и спортсмены покинут город, разнося неизлечимую заразу по всему миру.
      Карл и даже Шульц склонили головы в некотором недоумении. Отвечая на их немой вопрос, Гитлер пояснил то, с чего надо было начинать:
      — В ближайшие часы каждый гражданин пятого Рейха, каждый преданный делу товарищ по партии, каждый из нас — будет привит нашей, особой вакциной. Этот препарат есть только у нас, его формулу не разгадать за неделю и тысяче мудрецов, будь они хоть семи пядей во лбу. Через неделю все умрут, а через год или два на Земле останутся одни скелеты. Животные и растения не пострадают. Фабрики, заводы, машины, плантации — все это будет наше.
      Карл нашел в себе силы подать голос:
      — Мой фюрер… вы вносите изменение в Программу партии?
      — Они сами, сами виноваты, Карл. Да, я хотел только сделать всех их бесплодными, чтобы они вымирали спокойно и безболезненно. Но теперь… теперь они сами подтолкнули меня к этому жестокому решению. Шульц.
      — Да, мой фюрер!
      — Вы тоже поедете.
      Шульц раскрыл рот и остолбенел.
      — Вы добросовестный работник и, я не сомневаюсь, будете хорошим слугой господину старшему дознавателю.
      Шульц начал осторожно освобождать от цепей и наручников господина старшего дознавателя.
      — С некоторых пор я не доверяю Фрицу, — задумчиво произнес Гитлер, глядя в догорающие угли жаровни.
      Неожиданный поворот событий придал Карлу сил, а при последнем замечании Фюрера глаза его радостно блеснули.
      — Да, да… Я называл его своим другом, но теперь интуиция подсказывает мне, что Фриц способен изменить нашему делу.
      — Доверьтесь своей интуиции, — прошептал Карл.
      — Он отправится в Петербург прямо сейчас с тем же заданием. Но его ампула будет наполнена водой, той же самой простой водой, которой мы вакцинируем его от чумы перед отъездом. Если он поведет себя правильно, то получит свою дозу настоящей вакцины сразу после выполнения задания. Если он отнесет ампулу русским, а у меня там есть свой человек, то подохнет вместе со всеми. К тому же оставшись в дураках напоследок. Это будет для него очень сильный удар, очень, очень сильный…
      — Он подохнет, подохнет! — едва слышно зашевелил Карл губами.
      — Итак, приведите себя в порядок и отдохните. Ровно в восемь утра я жду вас двоих у себя в кабинете.
      — Слушаюсь, мой фюрер, все будет так, мой фюрер, — проговорил Карл, не сдерживая рыданий.

Умереть вместе со всеми. — Никакого давления на СМИ. — Вся надежда на агентурную сеть

      На другой день, ранним утром, когда господин старший дознаватель и Шульц еще только садились в вертолет у входа в бункер, Фриц Диц сошел с трапа авиалайнера в городе Санкт-Петербурге. Короткий разговор с фюрером накануне отлета настолько выбил его из равновесия, что он не мог сомкнуть глаз на протяжении всего пути.
      Гостиничный номер все еще числился за ним, и Фриц беспрепятственно вселился в свои пустовавшие несколько дней апартаменты. Не помывшись с дороги и не переодевшись, он упал спиной на шелковое покрывало тахты, раскинул руки и уставился в потолок.
      Вот уже второй раз за неделю Гитлер ставил его в трудное положение. В первый раз он потребовал отдать крошечного мальчика, во второй — ни много ни мало — отравить санкт-петербургский водопровод бубонной чумой.
      Мальчишку, скорее всего, прихватил с собой сбежавший из подвала бравый лейтенант Яблочкин. Теперь русская контрразведка знает все, и за ним, разумеется, установили наблюдение. На случай провала будет неплохо иметь рядом с собой тех двоих детей, которых приставили к нему на время Олимпиады. Они могут пригодиться как заложники.
      Расчет Гитлера на перспективу легко угадывался: поскольку местонахождение бункера раскрыто, объединенные войска рано или поздно начнут военную операцию по его захвату. Но, успев заразить мир неизвестным науке вирусом и обладая спасительной вакциной, он сможет диктовать условия. Переговоры затянутся, процесс сделается необратимым, и вакцина уже никого не спасет.
      Но почему фюрер все еще ему доверяет? Скорее всего, вакцинация была липовой, и его послали умирать вместе со всеми. Задание продублируют другие, более надежные агенты.
      От этой догадки Фриц испытал некоторое облегчение. Если фюреру и великому Мумрику угодна его смерть, он умрет и покончит с вредной неразберихой, которая завелась с некоторых пор в его голове.
      И Фриц распорядился принести в номер бутылку шнапса, а также карту Санкт-Петербурга с его пригородами.

* * *

      Тем временем губернатор пригласил на совещание главных редакторов ведущих городских средств массовой информации. Просочившиеся слухи о попытке переворота подогрели общий интерес; в зале не было свободного места. На конец губернатор появился у микрофона и поднял руку, требуя тишины.
      — Внимание, господа, — произнес он, и все стихло. — Как мне стало известно, по городу поползли слухи. Скажу прямо: слухи вредные и даже опасные. Полагаю, что их распускают трусливые анонимные провокаторы.
      В зале зашумели.
      — Да, да, я имею ввиду гнусные слухи о якобы имевшем место перевороте и скоплении военной техники у здания ГУВД.
      Поднялся директор частного 74-го канала ТВ, известный своей въедливостью и бесцеремонностью:
      — Выходит, все, что мы наснимали там этой ночью, не более, чем слухи и провокация?
      Раздались неуверенные смешки.
      — Разумеется, — не сморгнув глазом, ответил Спартак Васильевич. — Но, может быть, вам уже пришла в голову дикая мысль пустить эти ваши небылицы в эфир? Не делайте этого, прошу вас, нас всех засмеют.
      Было известно, что губернатор никогда не бросает слов на ветер, и кое-кто уже начал шепотом по телефону отдавать распоряжения об экстренном снятии материала. Но владелец видеозаписи с кадрами окруживших здание ГУВД автоматчиками и бронетранспортерами решил взбрыкнуть:
      — Послушайте, господин Баев, наша студия не так много зарабатывает, чтобы разбрасываться таким горячим товаром.
      Некоторое время губернатор смотрел на выскочку с некоторым удивлением, а затем принялся разъяснять ему ситуацию, словно нерадивому ученику.
      — Разумеется, разумеется, мой дорогой. Вы могли бы продать, и весь мир крутил бы эти кадры со ссылкой на ваш канал. Если бы что-то было. Однако вряд ли кто-то заинтересуется съемками плановых учений, осуществляемых в целях поддержания безопасности граждан во время проведения Олимпиады. Подобные мероприятия проводят ночью для того, чтобы фантазеры спали спокойно и не портили настроения мирным гражданам. Однако, если семьдесят четвертый канал вознамерился заработать, выдав плановые учения за государственный переворот, боюсь как бы его барыши не обернулись впоследствии очень, очень крупными исками обманутых покупателей.
      С вытянувшейся в миг физиономией телевизионщик опустился на свое место.
      — Про учения можно писать? — вяло поинтересовался кто-то из репортеров.
      — Ну зачем же вы спрашиваете, — ласково пожурил его Спартак Васильевич. — Разве я когда-нибудь оказывал давление на прессу? Разве было такое? Пусть кто-нибудь встанет и скажет мне это прямо в глаза. Пишите, показывайте все, что хотите, если вы уверены, что вашему читателю или зрителю это будет хотя бы немножко интересно. Но если читателю не интересно… Сами понимаете, господа, что финансовая поддержка издания, не оправдавшего надежды нашего читателя, теряет всякий смысл.
      Все точки над «ё» были расставлены, редакторы выхватили трубки и принялись наперебой звонить своим заместителями и ответственным выпускающим. Выход основных печатных изданий в этот день придерживали до окончания пресс-конференции.
      Когда галдеж стих, губернатор предложил задать несколько вопросов, если таковые еще имеются.
      — Это правда, что генерал Потапов находится в больнице в безнадежном состоянии?
      — Михал Михалыч? — удивленно вскинул брови губернатор. — Да что с вами такое сегодня? Потапов на своем рабочем месте и прекрасно себя чувствует. Сейчас я как раз еду к нему, и настырный молодой человек с семьдесят четвертого канала может поехать со мной и задать генералу пару-тройку разумных вопросов перед объективом.
      — Правда, что в день открытия Олимпиады отравили Курта Шикельгрубера, самого перспективного атлета из Независимой сборной?
      Вопрос угодил не в бровь, а в глаз: в «отравлении» спортсмена участвовала дочка губернатора Катя. Продолжая насмешливо улыбаться, Спартак Васильевич, тем не менее, внутренне напрягся.
      — Полагаю, что если бы спортсмен стал жертвой злого умысла, незамедлительно последовало бы шумное заявление от его представителей. Прошло уже два дня, но никакого заявления не было. Господа, прошу вас заканчивать, мне пора.
      — Вы не опасаетесь, что желтые газеты раздуют эти небылицы?
      — Конечно, они раздуют. Но только слева от этого материала будет колонка о нападении летающих тарелок на село Кукуево, а справа — о лошади, которая затвердила таблицу умножения.
      На этой веселой ноте совещание закончилось.

* * *

      Потапов был бодр, энергичен и настроен по-боевому. Когда Спартак Васильевич на правах старого приятеля зашел к нему без доклада, Михал Михалыч держал в руках газету того самого сорта, какие пестрят заголовками о говорящих лошадях и летающих тарелках.
      — А, это ты, Спартак Васильевич! — обрадовался он. — Смотри сюда, что пишут. Тыр-пыр… вот. «…Все органы потеряли способность к жизнедеятельности, их заменили внешние искусственные аппараты. Невероятно, что генералу Потапову удавалось столь долгое время скрывать от общественности столь глубоко и безнадежно поразившие его недуги. Один из врачей больницы, просивший не называть его имени, с прискорбием сообщил нашему корреспонденту, что у больного нет ни единого шанса дожить до утра». И фотка есть.
      Спартак Васильевич взял газету и увидел не очень четкую Фотографию голого Потапова, лежавшего словно какой-нибудь морской спрут на операционном столе с тянущимися от него во все стороны трубками и проводами.
      — Слушай, Михал Михалыч, — сказал губернатор, — со мной телевизионщики приехали, я думаю, им надо тебя показать. Вопросы будут правильные, я их в дороге проинструктировал.
      — Надо, так надо, — согласился Потапов. — Только недолго, сам понимаешь, что творится. Ищем Мракобесова, всю агентуру поднял на ноги. Есть места, где он обязательно должен появиться; у него тайники по всему городу разбросаны. Как только появится в одном из них — мне сообщат. Контрразведчики предлагали помощь, да я отказался. Сам возьму мерзавца, а еще лучше пристрелю, так будет вернее. Да! Мальчик этот с пальчик, Огоньков Петя, опять куда-то пропал! Курослепов утверждает, что, скорее всего, сам сбежал…
      — Да, обстановка серьезная, Михал Михалыч. Я с тобой буду, до конца, пока все не закончится.
      — Ладно, будь. Зови теперь своих репортеров.

Парашютист. — Приказ: следовать на космическую базу

      Оставшись один в шкафу, Петя долго плакал, а потом заснул. Ему снились мама и папа, и они тоже плакали. А под утро он проснулся от шума за окном — там звучали военные команды и фырчала тяжелая техника.
      Петя решил, что теперь было бы не плохо выбраться из шкафа. Он раскрыл перочинный ножик, просунул руку в щель между створками и попытался дотянуться до крючка. Это ему удалось, но крюк ни в какую не поддавался. Тогда Петя подтянул на себя дверцу, ударил снизу, и крюк вылетел из петли. Но в тот же миг створки распахнулись, и мальчик с криком полетел вниз.
      На этот раз он ударился довольно сильно, так, что потерял сознание. Он пролежал на полу часа два или больше, а когда открыл глаза, никак не мог вспомнить, где он находится и как здесь очутился. То есть, события последних дней довольно бессвязно крутились у него в голове, но почему он находится в помещении, похожем на химическую лабораторию, было непонятно. «В любом случае, надо сматываться отсюда как можно скорее», — подумал он.
      Было уже светло. Петя огляделся по сторонам и заметил на полу оброненный кем-то платок. Обычный женский носовой платок с кружевами, чистый и надушенный. И тут Петя сообразил, что ему надо делать. Он достал из рюкзака моток веревки, которой ему служила прочная капроновая нить, отрезал от нее четыре одинаковых куска и привязал концы к углам носового платка. Соединил другие концы в один пучок и завязал петлей. Парашют был готов. При помощи лазательных крюков Петя забрался на подоконник и втащил снаряжение.
      Последний, седьмой этаж. Внизу — Захарьевская улица. Тихо и пусто. Прыгать страшновато: вдруг парашют не раскроется, или его прибьет к стене, или он застрянет не проводах и будет болтаться посреди улицы, пока его не заметят мальчишки и не начнут сбивать камнями…
      Но вот его слух уловил позади лязг отпираемого замка. Дверь отворилась, и в лабораторию заглянул высокий худой человек. Он был до невозможности рыжий, рябой и ходил так будто крался на цыпочках. Он подошел к шкафу, осмотрел полку, на которой лежал кусочек хлеба и стояло блюдечко воды, тронул распахнутую створку, затем лег на пол и начал ползать, медленно перебирая руками, словно крокодил. Несомненно Петя где-то его видел. Конечно! Это новый секретарь Мракобесова. Его Фамилия… его фамилия…
      — Эй, мальчик, ты где, цып-цып-цып! — подзывал его рыжий. — Иди сюда, получишь конфетку!..
      «Надо прыгать, надо прыгать, — твердил Петя, заглядывая вниз через край подоконника. — Надо прыгать, надо прыгать… Как же его фамилия?»
      Вдруг у него за спиной раздалась властная команда:
      — Курослепов, встать! Руки за голову!
      И в этот момент Петя с перепугу прыгнул.
      Парашют потянулся за ним, скользнул по подоконнику, послушно раскрылся, и легкий ветерок погнал его вдоль фасада.
      Петя ловко сидел в петле, ухватившись за стропы и глядя по сторонам. Вот он благополучно миновал протянутые через улицу электрические провода, вот потянул за левую стропу и отклонился от правой стены дома. Он уже, как опытный парашютист, начал выруливать на мягкую клумбу, как вдруг под ним что-то мощно зафырчало, задымило, залопотала крыльями поднявшаяся с асфальта стая голубей, и Петя, вместе со своим парашютом, взгромоздился на что-то вроде танка, который тут же сорвался с места.
      Это был один из бронетранспортеров, прибывших сюда ночью по тревоге из ближайшей военной части. Оцепление отозвали от здания ГУВД еще ранним утром, а этот застрял из-за поломки. Но вот мотор заработал, БТР сорвался с места и помчался прочь из города, где он смотрелся так же нелепо, как завуч на отвязной вечеринке.
      Петя освободился от парашюта и заглянул в открытый люк. После яркого солнечного света внизу казалось темно, к тому же тянуло табачным дымом как из трубы, и у мальчика заслезились глаза. Тут машину хорошенько тряхнуло, Петя не удержался, полетел в кабину, шлепнулся на что-то мягкое и затаился.
      В кабине было жарко и шумно. Гудел мотор, радист переговаривался с водителем, нецензурно выражаясь через каждое слово. Получалось складно и ритмично, навроде негритянского RAP-а. Но вот он прервался на полуслове, потому что из рации послышалось шипение и голос:
      — Седьмой, седьмой, вызывает штаб, как слышно, прием.
      — Старший сержант Гущенко слушает, прием, — откликнулся радист.
      — Починились?
      — Так точно.
      — Почему не докладываете?
      — Так вот… докладываем.
      — Командир где?
      — Уехал на машине прапорщика Иванова.
      Штаб нецензурно выругался и несколько секунд молчал.
      — Вы где сейчас?
      — На Литейном мосту.
      — За мостом сворачивайте направо и дуйте на Ржевский аэродром. Оттуда доложишь, получишь новое ценное указание. Понял?
      — Так точно.
      — Конец связи.
      Прошло минут двадцать. Солдаты болтали, курили, БТР трясло, Петю, сидевшего в складках промасленного ватника, тошнило.
      Наконец радист вышел на связь и доложил штабу о прибытии. Снаружи доносился шум взлетавших и садившихся самолетов.
      — Выруливай на четвертую посадочную полосу, — распорядился штаб. — Там вас ждет грузовой самолет.
      — Самолет? — удивился радист.
      — С этой минуты поступаете в распоряжение генерала Красноармейцева. Секретной авиакосмическая база запросила радиостанцию КШМ.
      — Чего-чего? Это куда?
      — Под Петрозаводск, вопросы отставить.
      Связь закончилась, и солдаты начали возбуждено обсуждать предстоящую командировку. Что-то об отпуске, который теперь может накрыться медным тазом, и оба опять задымили папиросами. Петя чувствовал себя хуже и хуже. Наверное, во время падения из шкафа он получил сотрясение мозга. Наконец, ощущая тупую боль в затылке, сильное головокружение и какие-то пустоты в сознании, он закрыл глаза и ухнул в темноту, без чувства боли, без сна и сновидений.
      ………………………………………………………………….
      ………………………………………………………………….
      ………………………………………………………………….
      ………………………………………………………………….
      Г о л о с п е р в о г о в р а ч а. Похоже, приближается кризис.
      Г о л о с в т о р о г о в р а ч а. Боюсь, что дело обстоит еще хуже.
      Г о л о с т р е т ь е г о в р а ч а. Увы, я согласен с коллегой: кризис позади, он умирает.
      Г о л о с ч е т в е р т о г о в р а ч а. Приборы показывают, что его мозг на восемьдесят пять процентов прекратил жизнедеятельность; если в ближайшие часы не произойдет изменений, все кончено.
      Г о л о с п е р в о г о в р а ч а. Изменении наступят, но ненадолго. Я ожидаю еще один, последний, более тяжелый кризис. Скорее всего, он закончится клинической смертью.
      Г о л о с а в ра ч е й (тише и тише). Бу-бу-бу-бу-бу…
      ………………………………………………………………….
      ………………………………………………………………….
      ………………………………………………………………….
      ………………………………………………………………….

Кто разбомбил старую крепость? — Первый тайник Мракобесова. — Место встречи — теплоход «Пушкин»

      Лейтенант Яблочкин и курсант Мушкина развезли детей по домам, а затем сами, выполняя приказ генерала Потапова, отправились отсыпаться. После случившегося за последние дни и хвалить, и награждать их было бы мало. Потом, после, время расставит все на свои места.
      Родители Славика и Маринки, которым под утро звонил сам губернатор, ни о чем не спрашивали, а только смотрели на них не то с растерянностью, не то с уважением. Только бабушка Маринки Корзинкиной шепнула ей на ухо: «Звонили, чтоб вас не расспрашивали, но ты мне потом расскажи, чего было-то…» Маринка важно подняла глаза на бабушку и ничего не ответила. А папа Славика, который торопился в издательство со своими рукописями, только и бросил ему перед уходом: «Далеко пойдешь».
      Потом Маринке позвонил Фриц Диц.