Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

ModernLib.Net / Поэзия / Степанцов Вадим / Орден куртуазных маньеристов (Сборник) - Чтение (стр. 17)
Автор: Степанцов Вадим
Жанр: Поэзия

 

 


Типа, что, не ходить ни в «Газгольдер», ни в «Рай»?
Нет, другая! Идя ради съема на танцы,
с полу таблов сомнительных не подбирай!
 

Ирония Судьбы-2, или Айболит-2008

 
Кто-то сидит в «Одноклассниках.ру»,
кто-то в «Ю-Тьюбе» по музычке лазит,
я же с друзьями на форумах тру,
как Ипполит в новом фильме проказит.
 
 
Впрочем, не очень-то он Ипполит,
просто Ираклий, а проще – Безруков,
видит, что к Надьке пришел Айболит,
плачет-рыдает, их вместе застукав.
 
 
А Айболит, хоть и пьяный в дрова,
к Наденьке жидкой какашкою липнет.
«Пьяный в дрова», -- написал я сперва,
кто-то поправил: «В говно Айболит-то».
 
 
Точно, говно, как и папа его:
мягко он Наденьке старшей присунул.
А Ипполит не забыл ничего,
с тварью пожил только годик – и сдунул.
 
 
Сдунуть-то сдунул, да дочку прижил –
Чья это дочка? – да пес его знает!
То ли он сам свой прибор приложил,
то ли москаль за детей отвечает.
 
 
Йопаный бопан, пивко да парок,
водка-селедка, летят самолеты!
Много у жизни красивых дорог,
нету их только в кино отчего-то.
 
 
Если герой не моральный урод,
значит татарит чужую невесту.
В форумах клич я бросаю: народ,
Первый канал – пропаганда инцеста!
 
 
Выйдем флэш-мобом к Останкину нах,
с водкой-селедкой и песней протеста.
В жопу тебя, Бекмамбетов-казах,
в жопу нерусских Рязанова с Эрнстом!
 
 
Улицам новые дать имена,
скажем, Дудаева или Кадырова –
тех, кто дома тебе строит, страна,
для Айболита вот этого бырого.
 

Слон-халявщик и кокос

 
Коль денег на кокос не заработал,
то нечего и нюхать, черт возьми!
Я сам не в теме и не знаю, что чего там,
а вот о том, что говорится меж людьми.
 
 
Колибри, долгоносик и комарик
купили в джунглях у барыги белый шарик
и только лишь присели на пенек
и раскатали шарик в порошок,
как вдруг из-за кустов явился слон
и слово молвил он:
«Ну, здравствуйте, друзья, позвольте к вам присесть!
Я слышал, что у вас тут что-то есть.
Да убери лопух, не прикрывай пенек!
Эй, мелюзга, да это ж порошок!
Ну что ж, пожалуй, я чуть-чуть нюхну.
Оставлю всем, не бздеть, не обману!» --
Тут слон к пеньку свой хобот протянул
и так нюхнул,
что с порошком и долгоносика всосал –
колибри в страхе прочь, ну а комарик не зассал,
вмиг взвился над слоном, его ужалив в глаз:
«Ах ты, подонок, гнида, пидарас!»
А что слону с того укуса? Лишь моргнул –
и наш комар навек заснул.
 
 
Мораль сей басни будет коротка:
коль где-то перепало порошка,
то всю округу в плане шухера проверь
и от халявщиков закрой покрепче дверь.
Но слушай продолжение теперь!
 
 
Был в тех краях барыга-павиан
и был слону не то что он дружбан,
а даже большей частью и подружка,
ибо они елдосили друг дружку.
Но павиан в пассиве часто выступал,
поскольку не лоюбил слонячий кал:
однажды слон так бзднул во время случки,
что павиан едва не сдох под кучкой.
Так вот, в тот день, когда у маленьких козявок
наш слон мгновенно снюхал весь прилавок,
слона его приятель разыскал
(козявкам, кстати, шарик он толкал).
Окинул павиан слона влюбленным взглядом
подошел к нему, виляя задом.
«А-ну-ка, слоник, наподдай,
отправь меня в мой обезьяний рай!» --
И красным задом о слона давай тереться.
Ну а слону не хочется переться!
 
 
Его от порошочка так вставляет,
что павиан его не вдохновляет!
Все понял павиан – не зря он был барыгой –
и угостил слона не порошком, а фигой.
Он в хобот слонику со злобой наплевал
и палкою по жопе надавал.
 
 
А вот теперь мораль у басни номер два:
чем нюхать порошок, подумай-ка сперва,
не ожидает ли тебя какая встреча?
А ты на встрече –ах! – и встретить нечем,
и стебелек привял от порошка,
и не к добру расслабилась кишка.
А главное, не обижай барыгу,
иначе он тебе покажет фигу.
 

Я сегодня

 
Я сегодня гиперсексуальный,
я сегодня гиперсовременный,
я сегодня просто нереальный,
я сегодня просто офигенный.
Я пригладил череп свой бесценный,
выйдя из одной хорошей спальной.
Ух, какой я нынче офигенный!
Ах, какой я нынче нереальный!
Если же мой череп гениальный,
вдруг расквасит чей-то муж надменный,
буду ль я такой же нереальный,
буду ль я такой же офигенный?
Я сегодня просто нереальный,
я сегодня просто офигенный,
я стою, красивый и брутальный,
посреди нахмуренной Вселенной.
Дождик моросит обыкновенный,
город весь какой-то грязно-сальный,
Ну а я сегодня офигенный,
ну а я сегодня нереальный!
Вышел я от дамочки из спальной
и звоню девчонке обалденной,
я сегодня просто нереальный,
я сегодня просто офигенный.
Я сегодня просто папа Карло,
я присел в нехилом ресторане,
чуть заметный поцелуй послала
мне вон та красотка с буферами.
Что ж, покамест не пришла малышка,
можно телефончик взять у леди:
что за прелесть, просто с маслом пышка!
Жаль, что рядом с ней какой-то крендель.
А, ну вот пришла моя малышка,
стало меньше вдруг одной проблемой:
до свиданья, сладенькая пышка!
Я такой сегодня офигенный!
Я такой сегодня сексуальный,
просто сам себе готов отдаться!
Я такой сегодня нереальный,
что дай бог и вам того же, братцы!
 

Брат испанца

 
Гламурный чеченец Усман Зебродоев,
известный в тусне как испанец Хосе,
красивых девчонок имел чередою,
испанцам дадут ведь практически все.
 
 
С девчонками он себя вел деликатно
и утром на тачку им денег давал,
а тех, кто хотел к нему в койку обратно,
животными русскими не называл.
 
 
Ни разу не скажет: «Помой мои ноги!»,
«Посуду помой!», «Постирай мне носки!»,
сам снимет с девчонки пальто на пороге,
сам тортик с колбаской порежет в куски.
 
 
Такие галантные горские парни
дороже чем братья порой для меня,
и друга, чем я, не найдут благодарней.
Но есть у них часто, к несчастью, родня.
 
 
Оджнажды к Усману из-под Хасавюрта
приехал двоюродный братец Арби,
привез самогон на слюне каракурта,
барана – башку и две задних ноги.
 
 
Попили бузы, пожевали барана,
потерли за будни родного села.
«А где тут, - Арби обратился к Усману, -
взять телка такой, чтоб бесплатно дала?» -
 
 
«Поедем в клубешник, «Газгольдер», наверно,
но только запомни, что ты не чечен.
Ты будешь испанец по имени Педро». –
«Ты сам, билят, Педро, козел, гётферен!» -
 
 
«Не нравится Педро? тогда давай Пабло.
Согласен? Отлично. Но помни, братан,
коль девка откажет – не бей ей ебало.
Тут, блин, понимаешь ли, не Дагестан.
 
 
Поласковей будь, говри комплименты.
Не знаешь, что это? Не бзди, покажу.
Какие еще основные моменты?
В носу не копайся и жвачку не жуй».
 
 
Вот так, обучая братишку манерам,
на бэхе летел он к тусне-колбасе,
и, вырулив перед родным «Газгольдером»,
Усман превратился в испанца Хосе.
 
 
История кончилась, впрочем, печально,
дон Пабло напился и выпал в отстой,
хотел овладеть некой дамой орально,
а та оказалась ну очень крутой.
 
 
Охранники мужа означенной дамы
отпиздили Пабло до красных соплей,
пришлось за братишку впрягаться Усману
и также отведать хороших люлей.
 
 
Разбив о столешницу стенки бокала,
красотка Арби продырявила член.
Но главное горе – вся туса узнала
о том, что Усман не Хосе, а чечен.
 
 
Все связи и телки его наебнулись,
чечены же жопой к нему повернулись.
 
 
Что ж, есть и чеченцы – нормальные парни,
есть пара друзей среди них у меня,
не пахнут носками, одеты шикарно.
Но есть и у них, к сожаленью, родня.
 
 
Секретом одним я хочу поделиться
со всеми – Рязанью, Алтаем, Чечней:
кто смылся от сельских ебланов в столицу,
старайтесь пореже общаться с родней.
 

Девочка и Море

 
Если вы увидите девочку у моря
где-нибудь тринадцати-четырнадцати лет,
с золотистою косой, с фиалками во взоре –
лучше к ней не подходить и не трогать, нет.
Эта девочка сюда с мамою и папой
отдохнуть приехала, ягодок поесть,
только злой приморский дух похотливой лапой
в тельце девочке вошел, гладит там и здесь.
Никогда, ой, никогда так не накрывало,
не был нежный этот зуд так невыносим.
Девочка сидит одна, принца ждать устала,
надо ведь, чтоб первым принц ей открыл Сим-Сим.
Ах, томления, мечты, дрожь и слабость в теле!
Бродит девочка одна, только принца нет.
Ах, пускай уже не принц будет в самом деле,
пусть студент, пусть офицер, или вот сосед.
А сосед по этажу в их пансионате
красномордый здоровяк, лысина-усы.
девочка зашла к нему, присела на кровати,
терлась, ерзала, ждала, засветив трусы.
Но сосед ее забздел, выгнал к маме с папой,
пообедала она, побежала в парк.
Что ж вы, гады мужики, бухари-растяпы,
видите, я вся горю, прям как Жанна д’Арк.
Попросила двух парней, серферов по виду,
ей мороженца купить, а те в ответ: да на!
Сосет дева эскимо, а в глазах обида,
ну куда же вы пошли, ну что, блядь, за страна.
Вечер. Сказочный закат. Пляж. Причал. Девчонка.
Возле лодки рыбаки, водка и уха.
Дева, ножки раскидав, присела в сторонке.
Хоть бы эти трое ей продули потроха!
Эти трое рыбаков девочку уважили,
потому что рыбаки – правильный народ.
Приходите на причал, пожалеют каждую, -
так сказала мне жена, а она не врет.
 

Андрей Добрынин

ПЕСКИ (1994)

* * *

 
Оружие тяжко, как женская грудь,
Но слаще, чем женщиной, им обладать.
Запрыгают гильзы, как желтая ртуть,
Как только я вздумаю очередь дать.
 
 
И пули с налета кусают забор
И остервенело плюются щепой,
И медленно дуло ворочает взор
Со злобою пьяной, бессонно-тупой.
 
 
Замрите, не двигаясь, глухо дрожа,
Вчера поучавший - сегодня молчи
И слушай, как пули, безумно визжа,
В истерике злобной клюют кирпичи.
 
 
Довольно я прятался, слушал, кивал,
Свою непонятливость робко тая, -
Я нынче все взгляды к себе приковал,
Значителен в мире сегодня лишь я.
 
 
И жаждет безглазый, но чуткий свинец
Сквозь чащу артерий, в зачавкавшей мгле
Туда прорубиться, где жизни птенец
Трепещет в горячем ослизлом дупле.
 

* * *

 
Во рту ворочаю мат,
А душу в зловонном зле.
С плеча моего автомат
Свисает дулом к земле.
 
 
И я его сон стальной
Баюкаю на ремне.
Итак, вы сочлись со мной,
Воздали должное мне.
 
 
И я от злобы смеюсь,
Хоть больше хочется выть.
Но я с толпой не сольюсь,
Не дам о себе забыть.
 
 
По-моему, вы, друзья,
Ошиблись на этот раз,
Решив, что ничтожен я,
Что я недостоин вас.
 
 
Шагаю в ночных дворах,
И снова хочется выть.
Я вам докажу, что страх
Ничтожным не может быть.
 
 
Высоких мыслей игру
Продолжить вам не суметь:
В стальном брюшке, как икру,
Оружье скопило смерть.
 
 
Наступит расчет иной:
Когда уже все молчит,
Бесстрастной птицей ночной
Оружие закричит.
 

* * *

 
Народ властелином считался,
На деле не будучи им,
Я тоже считался хорошим,
На деле же был я другим.
 
 
Народ мой! Тебя не сломила
Тиранов жестокая власть.
У власти ты крал что попало -
И я не гнушался украсть.
 
 
И чтобы из планов тирана
Не вышло вовек ничего,
Народ напивался до рвоты -
И я, как частица его.
 
 
Народ призывали: работай,
Народ же покорно кряхтел,
Покорно сносил оплеухи,
Но с печки слезать не хотел.
 
 
И я, как частица народа, -
Я также умильно кряхтел
И каждому кланялся низко,
Но браться за гуж не хотел.
 
 
Нам власти грозили расправой,
Я тоже, бывало, дрожал,
Однако же фигу в кармане,
Как все, наготове держал.
 
 
Я счастлив, что с этим народом
И мне довелося пройти
Его непростые дороги,
Борьбы и страданий пути.
 

* * *

 
В проем дверей вписавшись плотно,
Они по комнатам пойдут.
Дверные тяжкие полотна
Без чувств пред ними упадут.
 
 
Ищу я угол неприступный,
Хоть знаю, что спасенья нет.
От их шагов, как гравий крупный,
Хрустит размеренно паркет.
 
 
У них с дороги домочадцы
Слетают грудами тряпья.
Секунды все безумней мчатся,
Но только гибель вижу я.
 
 
Я хорохорился когда-то,
Отстаивал свои права, -
Так вот теперь идет расплата
За безрассудные слова.
 
 
Зачем мне это было надо?!
О, как я был безмерно глуп!
Они ведь не дают пощады,
Им нужен мой холодный труп.
 
 
Они ведь жалости не знают,
Запомнив сызмальства навек:
Любой, кто им не помогает -
Никчемный, подлый человек.
 

* * *

 
Я ваших слов не стану слушать,
Словам я веры не даю,
Слова стараются разрушить
Решимость твердую мою.
 
 
Едва прислушаешься к слову -
Абсурдом кажется приказ,
А вся житейская основа -
Набором бестолковых фраз.
 
 
Постыдной станет жажда крови,
Сомнительным - бесспорный суд,
И грозно сдвинутые брови,
Как лифты, кверху поползут.
 
 
Как у сердитого ребенка,
Рот приоткроется слегка,
И губ иссохшую клеенку
Изучит слизень языка.
 
 
Иссохнет глотки свод стрельчатый,
И потревоженный кадык,
Забегав мышью красноватой,
Забьется вновь под воротник.
 
 
И напоследок сократятся,
Как дохнущие пауки,
И тупо книзу обратятся,
И разожмутся кулаки.
 
 
Но резко я одерну китель,
Обиду вовремя пойму:
Я, грозной силы представитель,
Теперь не страшен никому.
 
 
И разом я осилю слово,
И задрожу от жажды мстить,
Ведь унижения такого
Обидчику нельзя простить.
 

* * *

 
Держа в руке футляр от контрабаса,
Другую сунув за борт пиджака,
Иду на площадь, где людская масса
Скопляется, чтоб слушать вожака.
 
 
На русский трон уверенно нацелясь,
Рычит вожак, правительство кляня,
Но у него отвиснет сразу челюсть,
Как только он посмотрит на меня.
 
 
И я прочту во взгляде помертвелом,
Что он под тонкой тканью пиджака
Вдруг различил тяжелый парабеллум,
К которому просунулась рука.
 
 
Он отшатнется и протянет руку
И завопит: <Держи, а то уйдет!>,
В моем футляре разглядев базуку,
А может быть, станковый пулемет.
 
 
Сограждане, в тревоге озираясь,
Заметят вскоре мой нелепый вид
И на меня набросятся, стараясь,
Чтоб не успел сработать динамит,
 
 
Чтоб не включилась адская машинка,
Чтоб не успел я вынуть пулемет, -
И треснет череп под пинком ботинка,
И из него сознанье уплывет.
 
 
Я не узнаю, как остервенело
Меня топтала братская стопа,
И лишь почуяв, что безвольно тело,
Притихнет и расступится толпа.
 
 
Тряпичная бесформенная масса
Предстанет на площадке круговой,
И забелеют щепки контрабаса
В крови, размазанной по мостовой.
 
 
И взгляды все скрестятся беспричинно -
В тиши такой, где только стук в висках, -
На вылезшей из задранной штанины
Полоске кожи в темных волосках.
 

* * *

 
Мы в вашей жизни много значим:
Во всякий день, во всякий час
Мы строгим взглядом лягушачьим
Взираем с важностью на вас.
 
 
Когда к запретному украдкой
Вы устремляете умы -
Захлопнув рот надменной складкой,
Недвижны остаемся мы.
 
 
Пусть шаг вы сделаете ложный,
Но это нас не раздражит,
Под челюстью мешочек кожный
У нас сильней не задрожит.
 
 
Но, ваши вины приумножа,
Вы наш нарушите покой,
Вы нашей тонкой, нежной кожи
Коснетесь трепетной рукой.
 
 
Погубит вас вопрос опасный:
Зачем так важно мы сидим?
Раскроем рот, и голос властный,
Бесстрастный голос подадим.
 
 
И силой странной, незнакомой
Куда-то вдаль потащит вас.
Осыплется гнилой соломой
Всех связей жизненных каркас.
 
 
И вы узнаете, как хрупко
Все то, что звали вы судьбой,
Прощенья своему поступку
Запросите наперебой.
 
 
Но вам, все далее влекомым,
Мы явим наш бесстрастный вид,
И странным мертвенным изломом
Вам ужас губы искривит.
 

* * *

 
Китель сидел на мне
Гладко, словно влитой.
Медь на моем ремне
Желтой цвела звездой.
 
 
Нес я на голове
Кокарды пышный венец.
Изгиб моих галифе
Словно вывел резец.
 
 
Шел я и слушал всласть
Пенье моих сапог.
То, что шагает власть,
Каждый увидеть мог.
 
 
Но лопнули вдруг ремни,
Пуговки и крючки.
Всюду зажглись они,
Бешеные зрачки.
 
 
Лезут злые глаза
К язвам тайным моим,
Хоть никому нельзя
Видеть меня нагим.
 
 
Что со страной моей,
С самой слепой из стран?
Нежную плоть властей
Видит любой болван.
 
 
С ревом я рухну в грязь
И покачусь по ней.
Вот она, ваша власть,
Всякой свиньи грязней.
 
 
Вот я, в нарывах весь,
Тело смердит мое,
Но сбил бы я вашу спесь,
Только б достать ружье.
 
 
Серая, как гюрза,
Ненависть выждет срок,
Чтобы в глаза, в глаза
Прямо спустить курок.
 

* * *

 
На пьяных и на оборванцев
Взираю я антипатично:
Я как руководитель танцев
Хочу, чтоб было все прилично.
 
 
Чтоб все умыты были чисто,
Одеты модно и опрятно,
Чтоб на сорочке гитариста
Пивные не желтели пятна.
 
 
Пускай артисты не в ударе,
Фальшивят людям на потеху,
Но в правильном репертуаре,
Я знаю, верный ключ к успеху.
 
 
Искореню пороки эти -
Упадочничество, злословье;
О том, как славно жить на свете,
Пускай играют на здоровье.
 
 
Танцоры сходятся гурьбою,
Переговариваясь, мнутся;
В конце концов на мне с мольбою
Глаза собравшихся сойдутся.
 
 
Забавно мне их нетерпенье -
Чтоб кровь их злее зарычала,
Забавно длить приготовленья,
Слегка оттягивать начало.
 
 
Забавны взгляды со значеньем,
Которые люблю ловить я;
Все связаны одним влеченьем -
Подспудной жаждою соитья.
 
 
Простится маленькая шалость,
Лишь крупных допускать не надо:
Но вдруг я чувствую усталость,
Необъяснимую досаду.
 
 
Ликуйте же, сердца простые,
Махну рукой - и ветер начат,
И враз все головы пустые
Репьями в решете заскачут.
 

* * *

 
Благородство исходит от рода,
Только с родом я связи порву.
Род не мыслит себя без урода,
Вот поэтому я и живу.
 
 
Я уже не смолчу благородно,
Ваши чувства сберечь не смогу -
Как пристало врагу, принародно
Завоплю я на пыльном торгу.
 
 
Ничего вас не объединяло,
Лишь теперь монолитной стеной,
Продавец, покупатель, меняла -
Все вы встанете передо мной.
 
 
Я свяжу вас забытым заветом,
Память рода сумев воскресить,
Что не следует думать об ЭТОМ
И тем паче нельзя огласить.
 
 
Вдруг подастся толпа; в беспорядке,
Гомоня, все вперед поспешат;
Спины, щеки, материи складки
Перед взглядами замельтешат.
 
 
Только миг толкотни оголтелой,
Сотрясений, ударов, возни,
Чтоб затем через мир опустелый
Стали все вы друг другу сродни.
 
 
Ощутите душою совместной
То, как мир сиротливый нелеп,
И по-братски преломите пресный
Запустенья всемирного хлеб.
 
 
Я где я захриплю, издыхая,
Пыль сваляется с кровью в комки,
И у вас эта кровь, высыхая,
Стянет медленно кожу руки.
 

* * *

 
Не моги сомневаться в себе;
Усомнится другой - не щади,
Уничтожь его в явной борьбе,
А не сможешь - тайком изведи.
 
 
Так я сам рассуждаю с собой,
Потихоньку, врагов не дразня,
А не то соберутся толпой
И в клочки растерзают меня.
 
 
Я ощупаю тело свое -
И вся плоть отвечает, взыграв:
Правота есть мое бытие,
Я живу - и поэтому прав.
 
 
Вас восстать не добра торжество
Побуждало, а пакостный нрав,
Но внедрилась в мое естество
Убежденность: я полностью прав!
 
 
Усмиренных, я вас соберу;
Хоть униженность радует глаз,
Вы мне все-таки не по нутру,
Никому я не верю из вас.
 
 
И угодливым вашим смешком
Не удастся меня обмануть.
Злого духа пущу я тишком -
И посмейте хоть глазом моргнуть.
 

* * *

 
Двух мнений просто быть не может,
В противном случае разброд,
Как язва гнилостная, сгложет
Привыкший мудрствовать народ.
 
 
Пока же нет у нас разброда,
Не вправе мы повременить,
Терпя в своей семье урода,
Кто вздумал нечто возомнить.
 
 
И знанье воодушевляет
Нас в этой яростной борьбе,
Что все, кто мненья измышляет,
Мнят слишком много о себе.
 
 
Что им лишь выделиться надо, -
Но про такого молодца
Мы знаем, что испортит стадо
Одна паршивая овца.
 
 
Старшой умеет не бояться
Предстать безжалостным глупцом
И в перегибах признаваться
Потом с трагическим лицом.
 
 
Привьется убеждений крепость
Нестойкому сознанью масс,
И им полюбится нелепость,
Что изливается из нас.
 
 
И наверху - наш твердый профиль,
Внизу же - скачущий поток
Толпы, безликой, как картофель,
Теснящийся в один лоток.
 

* * *

 
Страной взлелеян, словно кущей,
Я посвятить решил все дни ей,
Хоть болен я вялотекущей
Наследственной шизофренией.
 
 
Но я болеть сейчас не вправе,
Когда врагов полна столица.
Они мечтают о расправе,
Везде их дьявольские лица.
 
 
Я чей-то шепот слышу сзади
И знаю: это вражьи козни;
Я сразу вижу их в засаде,
Адептов мятежа и розни.
 
 
На доброту властей надеясь,
Не приглушая голос ржавый,
Они провозглашают ересь,
Грязнят историю державы.
 
 
Мой путь борца суров и долог,
Мне дышат недруги в затылок,
Кладут мне в суп куски иголок,
Осколки водочных бутылок.
 
 
И я все это поедаю
В ущерб для своего здоровья,
Но от безверья не страдаю
И полон к Родине любовью.
 
 
Уже спешит ко мне подмога,
Уже в рассоле мокнет розга,
Хоть я и прихворнул немного
Водянкой головного мозга.
 

* * *

 
Виталище отрад, деревня отдаленна!
Лечу к тебе душой из града, воспаленна
Алканием честей, доходов и чинов,
Затейливых потех, невиданных обнов,
Где с сокрушеньем зрит мое всечасно око,
Как, поглощаемы Харибдою порока,
Мы не впадаем в страх, ниже в уместный стыд,
Веселья буйного являя мерзкий вид,
И, чтобы токмо длить свои все непотребства,
Мы чиним ближнему все мыслимы свирепства
И смеем, раздражив поганством небеса,
К ним возносить в беде молящи голоса.
Но можно всем служить воздержности примером,
Супругом нежным быть, учтивым кавалером,
В науках смыслить толк и к службе прилежать,
Но всех опасностей чрез то не избежать.
Так, Сциллой случая, толико многоглавой,
Из жизни вырваны умеренной и здравой,
Нечаянно воссев на зыбку высоту,
Уже мы подлый люд обходим за версту,
Всех нечиновных лиц уже в болванах числим,
За весь Адамов род непогрешимо мыслим,
А как до дела, глядь - попали вновь впросак.
Давно уже смекнул наш стреляный русак:
<Коль надо мною ты стать хочешь господином,
Не требуй от меня, чтоб был я гражданином;
Равенство возгласив, но метя в господа,
От низших ты не жди усердного труда,
И величайся ты как хочешь надо мною,
Но всё не ты, а я пашу, кую и строю,
И ежли ты к рукам прибрал и власть, и честь,

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100, 101, 102, 103