Орден куртуазных маньеристов (Сборник)
ModernLib.Net / Поэзия / Степанцов Вадим / Орден куртуазных маньеристов (Сборник) - Чтение
(стр. 42)
|
Автор:
|
Степанцов Вадим |
|
Жанр:
|
Поэзия |
|
-
Читать книгу полностью
(3,00 Мб)
- Скачать в формате fb2
(2,00 Мб)
- Скачать в формате doc
(2,00 Мб)
- Скачать в формате txt
(982 Кб)
- Скачать в формате html
(2,00 Мб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100, 101, 102, 103
|
|
Мне кажется народный суд.
Бедняга из-за пропитанья
Гнул спину с самых юных пор –
Ну и к чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор?
Мой стих людей облагородит
И вознесут меня они,
Но очень тихо слава ходит,
А уж тем паче в наши дни.
Мой стих взорлит над всей державой
И зазвучит в любом мозгу,
Но я приобретенной славой
Попользоваться не смогу.
Покуда в кучах шарлатанства
Всё длилась критиков возня,
Постылый труд, тоска и пьянство
Губили медленно меня.
Внедрилась хворь в мои печенки,
Иссяк мой юношеский пыл.
Прщайте, вина и девчонки,
Я раньше крепко вас любил.
* * *
Шуршит метла, и пыль клубится,
И наступает чистота.
Я чистоты хочу добиться
В своем районе неспроста.
В грязи живут спокойно турки,
Литва, эстонцы, латыши…
Валяющиеся окурки
Не оскорбляют их души.
Мы не должны уподобляться
Жестоким этим племенам,
Иначе немцы возмутятся
И не дадут продуктов нам.
Изящные американцы,
В чьих душах – Байрон и Шекспир,
Свои мелодии и танцы
Не пустят в наш телеэфир.
У нас сердитые японцы
Отнимут телемонитор,
И нам останется в оконце
Таращиться на грязный двор.
Угрюмы, голодны и голы,
Бродить мы будем взад-вперед,
Но ни глоточка кока-колы
Никто нам больше не нальет.
Чтоб нам не стать страной-изгоем
И быть у лучших стран в чести,
Нам надо на рассвете строем
Свой дворик слаженно мести.
И у контейнеров помойных,
В кустах и возле гаражей
Должны ловить мы недостойных,
Повсюду гадящих бомжей.
На землю положив бутылку,
Мы с ней соединим бревно,
Чтоб по лохматому затылку
Бомжа ударило оно.
И уж никто ходить погадить
Не будет к нашим гаражам,
И сможем мы бомжей спровадить
Туда, где место всем бомжам.
* * *
Народ мой, ты не обижайся,
Хочу я жить с тобою дружно,
Но одобрение народа,
Скажу я прямо, – мне не нужно.
Народ, меня твои восторги,
Поверь, ничуть не беспокоят,
Ведь только наглая банальность
В твоих глазах чего-то стоит.
Твой дух ленивый неспособен
Пройти и нескольких ступеней
По лестнице самопознанья
К огромности моих прозрений.
Не мне, кто чужд тебе и странен,
С тобою ввязываться в счеты.
Пусть на глупцов и шарлатанов
Твои посыплются щедроты.
И парадокс тебе неведом,
Который мне давно привычен:
Лишь безучастным отщепенцам
Народ еще небезразличен.
* * *
Устал идти я в ногу с бурным веком
И лег на дно, как некий крокодил.
Ошибочно считаясь человеком,
Свой статус я ничем не подтвердил.
Ни понимания, ни состраданья
Никто во мне не забывал вовек.
Не всякое двуногое созданье
На самом деле тоже человек.
Ко мне людишки иногда кидались,
Свою судьбу злосчастную кляня,
Но дерзкие надежды разбивались,
Возложенные ими на меня.
Они меня использовать хотели,
Им родственные грезились права.
Я слушал их, но ни в душе, ни в теле
Я с ними не почувствовал родства.
И пусть я тварь ущербная глухая –
Зато, избегнув родственных сетей,
На склоне лет я мирно отдыхаю
От вечного мелькания людей.
Лишь потому я мирные отрады
Вкусил, не опасаясь ничего,
Что был как все и делал всё, что надо,
Но непреклонно отрицал родство.
* * *
Я жестче стал и как-то злее
На склоне лет, в поре вечерней.
К примеру, Тельман мне милее,
Чем все витии жадной черни.
Куда ни глянь – жируют шельмы,
Повсюду хари, а не лица,
И кажется, что ожил Тельман
И ходит по моей столице.
Униженность приводит к вере,
И эта вера безгранична –
В то, что врагам такого зверя
Не завалить уже вторично.
Порой бездарно и гестапо,
Порой и ФСБ никчемно.
Крадется зверь на мягких лапах –
И жертвы воют обреченно.
Придется им маячить в окнах
И в сумрак вглядываться дико,
И слышать на столичных стогнах
Раскаты рокового рыка.
Им впору землю пробуравить,
Чтоб спрятаться в подобье штрека.
Они-то думали здесь править
Свой шабаш до скончанья века.
И ничего не значат деньги,
И многим делается дурно,
Когда идут во мраке тени
С угрюмой выправкой юнгштурма.
Как камень будут в бликах ночи
Надбровья командира шествий.
Теперь он равенства не хочет,
Теперь он хочет только мести.
* * *
Как ты смеешь свой жребий хулить, человек?
Пусть в обиде ты даже на мир и людей,
Но ведь есть еще мир благородных идей,
И уж он-то тебя не отвергнет вовек.
А когда ты устанешь от умственных нег,
То к метро выходи и в ладони своей
Сосчитай с бормотаньем остатки рублей
И в ларьке попроси разогреть чебурек.
А когда чебуреку в резиновый бок
Ты вопьешься зубами, отъев полукруг,
То холодного пива запросит душа,
И на пиво деньжонки отыщутся вдруг,
И во рту закипит горьковатый поток,
И, хрустя по ледку, подойдут кореша.
Вместе с радостным смехом, с пожатием рук
С моря теплого вдруг долетит ветерок:
Тут-то ты и постигнешь, что жизнь – хороша.
* * *
Печальный вид: народ страны огромной,
Подобно крысам, там и сям шныряет,
Подсчитывает что-то, отмеряет,
Прикидывает – в жажде неуёмной
У ближнего отбить достаток скромный,
И образ человеческий теряет,
И, чтоб добыть какой-то хлам никчемный,
В ловушки очевидные ныряет.
О жалкий мир! Меня ты не уловишь,
Тем более избрав орудьем лова
Смешные блага нынешнего века.
Какую кару ты в ответ готовишь –
Не ведаю, но сердце к ней готово,
И ты бессилен против человека.
* * *
Гремя, как лягушонка в коробчонке,
В своем авто несется по ухабам
Лихой богач к своим продажным бабам,
И брызжет грязь на шубку старушонке.
Пусть старая ругается в сторонке,
Но наш герой давно не внемлет слабым –
У тех, кто стал грядущего прорабом,
Слабеют слуховые перепонки.
Пусть к новым он летит приобретеньям,
С пути сметая ближних беспощадно,
И метит смрадом все земные вещи,
Но в некий час, подобно смутным теням,
Исчезнет всё, что обретал он жадно,
И вечность расхохочется зловеще.
* * *
От чтенья книг немного прока,
Хотя, возможно, мой двойник
В какой-нибудь из стран Востока
Блаженство почерпнул из книг.
В трудах я старюсь одиноко,
Но смысла жизни не постиг,
И рока яростное око
Пронзает грудь пучками пик.
Пусть рок ко мне немилосерден,
А сам я беден, болен, смертен –
Я книги все хочу прочесть:
В моей глупеющей отчизне
Блаженства нет в подобной жизни,
Но некий смысл, однако, есть.
* * *
То, что с мыса озерного взору открылось,
Вековечно, обычно – и все-таки дивно,
И из глаз моих словно стрела устремилась,
Чтобы воды и сушу скрепить неразрывно.
И неважно, в какую прицелится точку
Этот взор, ибо силой духовной природы
Он вокруг подзаборных ничтожных цветочков
Заставляет вращаться и сушу, и воды.
Возвратится с добычею он и беззвучно
На равнины души оседает золою.
Богатеет душа и становится тучной,
Накопляя пласты плодородного слоя.
Вдохновенье растет не из сора и праха,
А из духа, пронзившего воды и сушу.
Дальше – дело труда, и для будущих пахот
Я готовлю тяжелую жирную душу.
* * *
Воспеть тебя – зачем? Ты не поймешь,
В твоей душе ничто не отзовется
Моей струне, что рвется и не рвется,
Клянет и любит собственную дрожь.
Я не скажу, что радостно живется
Мне без тебя – ведь это будет ложь,
Но разуму с годами удается
Войти туда, куда он был не вхож.
Я знал, что для меня бы жизнь с тобой
Явилась вечным праздником и пиром,
Хоть все вокруг с тоски едва не мрут;
Но я спросил себя: кто я такой,
Чтобы возвыситься над целым миром?
И впереди увидел только труд.
* * *
Весьма идейным человеком был
Тот, кто от кошелька меня избавил:
Он воровских придерживался правил
И отморозков наглых не любил.
Он проявлял необычайный пыл
На всех правилках и себя прославил.
Лишь вынужденно руки он кровавил
И никого без дела не убил.
Зато в него пальнул какой-то мент,
Воспользовавшись табельным стволом,
И мебель перепачкал в головизне.
Братвою возведенный монумент
Дополню я осиновым колом –
В знак уваженья к этой славной жизни.
* * *
Я не поклонник отдыха на Кипре,
Я не любитель дорогих духов.
Свой выбор я остановил на “Шипре”
И на избенке в гуще лопухов.
Я потребляю меньше, чем колибри,
Мой заработок просто чепухов,
Но из кудели дней в итоге выпрял
Я золотую нить моих стихов.
Те люди, что всегда мне были чужды,
Себе упорно вымышляют нужды
И каждый день над ними торжествуют;
А я, ведомый нитью золотою,
Великой буду принят высотою,
Где нужды вообще не существуют.
* * *
Меня считают люди недотепой
И, видимо, считают справедливо.
Они-то, контактируя с Европой,
Узнали сотни способов наживы.
Казалось бы, сиди, глазами хлопай,
Впивай их мудрость, как сухая нива,
Но я к ним поворачиваюсь жопой,
Что, безусловно, крайне неучтиво.
Я выгляжу немного глуповато –
Такая внешность, как я понимаю,
Рождает в людях тягу к поученьям.
Но в уши я заталкиваю вату
И только дури собственной внимаю,
На умных глядя с крайним отвращеньем.
* * *
Орнаментами мхов украшен щедро лес,
Обит лишайником, весь в занавесях хвойных,
И папоротники подобьем вод спокойных
Стоят во впадинах, где всякий звук исчез.
Нет, папоротники – как вышивки принцесс,
Невидимых принцесс, что бродят в залах стройных
И увлекают нас, пришельцев недостойных,
Меж нескончаемых игольчатых завес.
Хоть в интерьерах здесь отыщутся, наверно,
Все арабески, все орнаменты модерна,
Причем изысканность с величьем сплетена,
Однако особь здесь заблудшую людскую
Не тронет красота: поняв обман, тоскуя
И дико голося, стремится прочь она.
* * *
Молочно-розовый от пива,
Испитого уже с утра,
Передвигаюсь я лениво –
Прошла суетности пора.
Бродя бесцельно по неделям
Из края в край Москвы родной,
От суеты укрыт я хмелем,
Как будто призрачной стеной.
Приятно от пивка раздуться,
Катясь по этой колее,
А денежки всегда найдутся,
Ведь я недаром стал рантье.
Решил я жизненной тревоге
Покой и пиво предпочесть.
Переставляя мерно ноги,
Ищу местечка, где присесть.
А сесть опять же близ разлива,
Сверкающего янтарем,
Чтоб новый груз седого пива
Осел в животике моем.
В неспешных долгих переходах
Так протекает каждый день,
И это с бою взятый отдых,
А вовсе не пустая лень.
Порой плетется рядом кореш,
А раньше шел любимый брат,
Но сытная пивная горечь
Сильнее горечи утрат.
Я не задергаюсь пугливо,
Как там событья ни сложись –
Вовеки не иссякнет пиво,
Иссякнуть может только жизнь.
* * *
Цвет щек моих угрюмо-фиолетов,
А кончик носа радостно-пунцов.
Законодатель мод, король паркетов,
Я промотал наследие отцов.
Любой мой день кончается попойкой,
А утром я найти себя могу
В чужом сортире, или за помойкой,
Или – зимой – закопанным в снегу.
Сведенным ртом я бормочу: “На помощь”,
Тоннель прокапываю, как барсук,
И над сугробом, словно странный овощ,
Я в тучах снега вырастаю вдруг.
Схватясь за сердце, падает старушка,
Что мимо ковыляла, как назло.
Но мне плевать – ведь мне нужна чекушка
И ею порожденное тепло.
И я к ларьку сквозь вьюгу устремляюсь,
Где топчутся другие алкаши.
Я каждый день теперь опохмеляюсь,
Чтоб сохранить спокойствие души.
Другие люди пусть в волненьях тонут,
Чтоб спятить к старости в конце концов,
Но все волненья мира не затронут
Таких, как я, стихийных мудрецов.
И я в былые годы знал волненья,
Свербившие, как некая парша.
Теперь прозрачной толщей опьяненья
Отделена от них моя душа.
К другим покой приходит лишь во гробе –
Над ними я хихикаю хитро,
Поскольку затопил в своей утробе
Души неповрежденное ядро.
* * *
На людей я гляжу с нехорошим прищуром,
Ведь любому из них что-то нужно, я знаю,
И пускай передохнет вся живность земная –
Лишь бы сытно жилось этим низким натурам.
Надо мной они вьются, подобно амурам,
Но при этом всем сердцем любовь презирая.
Настрадался от их лицемерья сполна я
И от этого сделался желчным и хмурым.
Если б встретился мне человек без хотений,
Я ему мог бы вверить и тело, и душу, –
Нет, не то: я его полюбил бы, как брата,
На него расточал бы свой сказочный гений,
Перед ним распахнул бы и море, и сушу,
Как единственный клад, не боящийся траты.
* * *
Видел я, как, сплетаясь, бегут арабески
По стенам усыпальницы древнего хана,
И как бьются оркестра внезапные всплески
У подножия плоской пещеры органа;
Как в высоты безмерные храмовой фрески
Сотни душ воскуряются благоуханно;
Как выходит артист в электрическом блеске
И овации к рампе летят ураганно.
Постигая художества зреньем и слухом,
Я в уме их затем перебрал, подытожил
И решил, что поэты отстали от века:
Постигается стих непосредственно духом,
Ну а дух-то в наш век ослабел, обезножел,
Он сегодня – завистливый, злобный калека.
* * *
В часы, когда небо набрякло угрюмым свинцом
И клочья теряет, над щеткой антенн волочась,
Бреду я Тверской с перекошенным, жутким лицом,
Как будто мне вставили нечто в казенную часть.
Еще накануне вкушал я покой и комфорт,
Менял секретарш, в дорогих ресторанах кутил,
Но тут из Кремля незаметно подкрался дефолт
И по лбу меня суковатой дубиной хватил.
Любой содрогнется, увидев мой мертвенный взгляд
И слюни, текущие на заграничный пиджак,
И кажется мне, что вокруг Каракумы лежат,
Где жертвы дефолта белеет иссохший костяк.
И вот по Тверской совершаю я траурный марш,
В упорном молчанье тараня людей круговерть,
Ведь жизнь без шофера, охранников и секретарш
На самом-то деле – пришедшая заживо смерть.
Вчера я бы мог заместителя вызвать к себе
И долго, чаек попивая, глумиться над ним,
И вот сиротливо бреду в человечьей гурьбе,
Пугая прохожих расхристанным видом своим.
Украл у меня подчиненных коварный дефолт
И сделал обычным ничтожеством с тощей мошной.
Теперь не румян я, как прежде, а гнилостно-желт,
Ведь мертвое время раскинулось передо мной.
Неужто вы, люди, не слышите траурных труб
И плакальщиц хору ужели не внемлете вы?
Вчера – бизнесмен, а сегодня – безжизненный труп,
С разинутым ртом я блуждаю по стогнам Москвы.
* * *
Люди добри, поможите, я не местный,
Родом я с архипелага Туамоту.
Человек я одаренный, интересный
И согласный на различную работу.
Тыщу баксов собираюсь получать я,
Чтоб снабжать своих сородичей харчами.
У меня ведь есть троюродные братья,
Лишь недавно они стали москвичами.
Например, могу я в клубе быть барменом,
Ловко смешивать различные напитки,
А могу быть в том же клубе шоуменом,
Раздеваясь в ходе номера до нитки.
Знаю я новинки видеоэкрана,
Одеваясь исключительно по моде,
И не смейте, словно грязного Ивана,
Заставлять меня ишачить на заводе.
Я – готовый дистрибьютер, супервайзер
И риэлтер, – я вообще по всем вопросам,
И не стоит так кривиться, руссиш шайзе,
Всё равно я скоро стану вашим боссом.
И не стоит обзывать меня дебилом,
Захребетником и прочими словами –
Жду я с родины посылочку с тротилом,
Вот тогда уже и потолкую с вами.
* * *
Я немногого смог в этой жизни добиться –
Ни буржуем не стал, ни светилом науки,
Но зато я могу, словно хищная птица,
Издавать характерные резкие звуки.
Этих звуков довольно проста подоплёка –
Просто клетку мою ненароком толкают,
И тогда раздается скрежещущий клекот
И все певчие птички вокруг замолкают.
* * *
Стоит в степи скотомогильник,
Но если влезешь на него,
То и тогда в степном раздолье
Не обнаружишь ничего.
Прохожие здесь крайне редки,
И им, конечно, невдомек,
Что смертоносную бациллу
Скрывает этот бугорок.
Когда-то дохлую скотину
Сюда складировал колхоз,
А после в яму сыпал известь,
Лил керосин и купорос.
А уцелевшую бациллу
Сырой засыпали землей.
Но вы не путайте бациллу
С какой-нибудь трусливой тлей.
Бацилла стискивала зубы,
Как в замке Иф Эдмон Дантес,
И знала, что увидит снова
Лазурный свод родных небес.
И понял я ее страданья,
Ее тоску, и боль, и злость,
И потому мне всю неделю
Ни днем, ни ночью не спалось.
Бацилла ведь не выбирала
Свою судьбу, размер и стать,
А то бы розовым фламинго
Она бы пожелала стать.
И прежде чем свои упреки
Бросать в лицо сурово ей,
Взгляните, сколько расплодилось
Так называемых людей.
Отсюда духота, и склоки,
И загрязнение среды,
И лишь вмешательство бациллы
Прореживает их ряды.
Хоть жадно жрет себе подобных
Венец природы – человек,
Но он в порядке, а бацилла
В могиле коротает век.
Однако Бог распорядился,
Чтоб наступило время “Ч”,
И вот я на скотомогильник
Пришел с лопатой на плече.
Да, я спасу тебя, бацилла,
Ведь я по жизни милосерд.
Дам молочка тебе сначала,
А после посажу в конверт.
Лети в Америку, бацилла –
Хоть с ней мы нынче и дружны,
Но не всегда же на Россию
Все шишки сыпаться должны.
* * *
Мечтали друзья стать лихими матросами,
А я был уверен, что сделаюсь летчиком.
Никто не мечтал торговать пылесосами
И быть заурядным богатым молодчиком.
Никто не мечтал вызывать отвращение
У всякой талантливой мыслящей личности
И быть мироедом, несносным в общении,
Которого радуют лишь неприличности.
Ах, где же вы, дети с живыми мордашками,
С мечтаньями в сердце, с горящими взорами?
Хотелось ли вам заниматься бумажками,
Счетами, платежками и договорами?
Ни землепроходцами, ни водолазами
Не сделались те, с кем секретничал в школе я.
Теперь они киллеров кормят заказами,
Чтоб денег кровавых нахапать поболее.
Теперь уже с теми былыми детишками
На поле одном мне зазорно погадить.
Они не поделятся с ближним излишками,
Им ближнего проще в могиле спровадить.
Мечты унеслись, словно вольные всадницы,
Друзьям же одно в этой жизни осталось:
В сиденье “линкольна” впрессовывать задницы
И думать безрадостно: “Жизнь состоялась”.
* * *
Стих мой напоминает робота,
Устаревшего робота с пятнами ржавчины,
Допотопные схемы его – на лампах,
И его медлительность просто бесит.
Если я посылаю его куда-то,
Он идет, погромыхивая и лязгая,
Высоко, как ездок на велосипеде,
Поднимая разболтанные колени.
Стопу припечатывает к земле он
Плотно, словно давя таракана,
И на мгновение замирает,
Как будто ждет тараканьей смерти.
И вновь затем начинает движение,
Такое неуклюже-размеренное,
Что всем прохожим, то есть читателям,
Тоску и зевоту оно внушает.
Но иногда затрещит в нем что-то,
Где-то искра пробьет изоляцию,
И сила тока меняется в контуре,
И напряжение буйно скачет.
Тогда он подергивается в судорогах
И, как медведь, начинает приплясывать,
И громыхает – словно хохочет,
Веселью грубому предаваясь.
Свое веселье однообразное
Он дополняет резкими звуками –
Так же размеренно и монотонно
Кричит тукан, бразильская птица.
Всё это выглядит крайне нелепо,
Внушая уныние и брезгливость
Всякому зрителю, то есть читателю,
Но, к счастью, длится это недолго.
Вскоре приплясывающий робот
Пустит дымок, запахнет резиной,
Потом зловоние станет гуще,
И треск раздастся, и брызнут искры.
Секунду назад веселился робот,
Откалывал всяческие коленца,
Но вдруг скует его неподвижность
И он замрет, растопырив члены.
Так значит, вновь берись за отвертку
И вновь отвинчивай ржавый кожух,
И вновь паяй старинные схемы,
Откуда искра так легко уходит.
И пусть меня порицают люди,
И пусть в семье нелады и склоки,
Но от мороки с постылым роботом,
Похоже, мне никуда не деться.
Ведь я давно уже сделал вывод,
Свое земное сочтя имущество:
Если не будет этого робота,
То ничего вообще не будет.
* * *
Когда мой дом сломают тоже,
Как тысячи других домов,
Тебя я умоляю, Боже,
Не будь тогда ко мне суров.
Фигурной кованой оградой
Не обноси мой новый дом,
И чистотой меня не радуй,
И не сели буржуев в нем.
И неприступного вахтера
В моем парадном не сажай,
И не мети с площадок сора,
И воздуха не освежай.
Дай запахами общежитья,
Как в детстве, мне упиться всласть,
Дай на ковровое покрытье
Украдкой кучу мне накласть.
Дозволь мне бронзу исцарапать,
Сломать бесшумные замки,
Ведь я в душе обычный лапоть,
Мне эта роскошь не с руки.
Дозволь мне кошек вопли слышать,
Не трогай мата на стене,
Свободный выход дай на крышу
Всей окружающей шпане.
Короче, не мешай мне скрытно
Жилье в порядок приводить,
Чтоб собутыльников не стыдно
Туда мне было приводить.
* * *
Мне кажется, что в наше время
Бог стал неряшлив, слаб и дряхл,
И чем его плешивей темя,
Тем гуще волосы в ноздрях.
Его суставы шишковаты,
В заду бугрится геморрой,
В его ушах желтеет вата,
Пропитанная камфарой.
Он злых людей теперь боится,
Ведь им опасно возражать:
Ворвутся в райскую светлицу
И станут бить и унижать.
Я успокаиваю Бога:
“Не хнычь, не бойся, я с тобой.
Продержимся еще немного –
И в ходе лет случится сбой.
Пусть нечисть, беззаконья множа,
На всё готова посягнуть,
Но ты не вмешивайся, Боже,
Не проявляйся, – просто будь.
Ведь как бы зло ни ликовало,
Вернемся оба, ты и я,
Как то не раз уже бывало,
Обратно на круги своя.
Пропустят лишь одно биенье
Зубцы машины мировой,
И ты восстанешь из забвенья
Как Бог карающий живой.
И смерть опять пойдет с Востока
В поход по тысяче дорог
На злых, которые высоко
Дерзнули вознести свой рог.
Затопишь ты смолой и серой
Их мир, коснеющий в алчбе,
И я опять проникнусь верой –
Не нужной, в сущности, тебе”.
* * *
Везут в колясках матери детей –
По сути дела, будущих людей,
А у меня в душе какой-то зуд:
Хочу я знать, куда их привезут.
Я вижу в детях новый день страны,
И все мамаши понимать должны:
Неверный путь для детища избрав,
На детище лишишься всяких прав.
Зачем суешь ты книжку пацану?
Она ведь увлечет его ко дну,
Где бедность – образ жизни и закон,
Но сам бедняк твердит, что счастлив он.
Такое счастье хуже всяких бед:
Компьютер, телевизор и мопед,
Всё то, что украшает детский век,
Купить не может книжный человек.
Да, ты юна, но все-таки ты – мать.
Должна бы ты инстинктом понимать:
Коль не чураться книжек, как чертей,
То обездолишь собственных детей.
Малыш бубнит сердито: “Бу-бу-бу” –
Он отвергает жалкую судьбу;
Он бьется, плотью собственной томим,
И на глазах становится другим.
Мамаша, приглядись к ребенку ты –
В нем бизнесмена явные черты:
Резцы ондатры, когти как у льва
И плоская драконья голова.
Ты приглядись – и вдруг захохочи;
Защелкают незримые бичи,
И, бешено колясочку катя,
Ты прямо в бизнес привезешь дитя.
* * *
Коль в тебе деловитости подлинной нет,
Лучше было б тебе не родиться на свет.
Топоча, хохоча, пробежит молодежь –
Не собьют, так потом ты и сам упадешь.
Всё, что ты в прежней жизни пытался создать,
В новой жизни – балласт, бесполезная кладь,
А полезно, похоже, уменье одно –
На поверхность упорно всплывать, как говно.
Никого не обманет усталый твой вид –
В наши дни лишь богатый вполне деловит,
Ты же только скорее отъедешь в дурдом,
Изнуряя себя бесполезным трудом.
Телевизор смотреть тебе там разрешат –
На экране счастливцы вовсю мельтешат.
Хорошо им плясать на житейской волне,
Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100, 101, 102, 103
|
|
