* * *

 
      …Абар замолк, глядя в огонь. Я тоже молчал, не в силах вымолвить ни слова. Что это было? Просто сон? Не слишком ли он сложен… или величествен… для "просто сна"? Тогда – что? Я не знал. Я не мог придумать этому сколько-нибудь логичного объяснения. И решил оставить понимание этого "на потом" – может, поумнею… Когда-нибудь…
 

* * *

 
      Абар сложа руки не сидел. Я поражался энергии этого человека, которого могло видеть усталым, наверное, лишь самое ближайшее окружение. Но он, видимо, слишком хорошо понимал, что не вечен – и стремился как можно скорее заполнить систему управления страной теми людьми, которые были, как и он сам, чужды алчи и так или иначе озабочены идеями возрождения Ункарии. Это была непростая задача – даже в моём понимании. В реальности же она была намного сложнее…
      Абар, похоже, осиливал её. Порой казалось, что с превеликим трудом – но осиливал. Я заметил, что он как-то влияет на людей – то ли заражая их своим энтузиазмом, то ли подавая пример редким среди нас, грешных, уровнем порядочности… Казалось, он даже как-то выравнивает взгляды и запросы тех, кто волею судеб оказывался рядом с ним, вливался в его команду, становился активным участником этого – не побоюсь штампа – воистину исторического – процесса… Как будто люди, подражая ему, унифицировали свои цели, взгляды, понятия… А может, так только казалось – а на самом деле он всего лишь подбирал подобных себе? Умея разглядеть их за столь разными, ставшими уже давно им всем привычными, как будто намертво приросшими к лицам, масками? Кто знает…
      Не забывал президент и о тех, кто придёт на его место послезавтра. Я уже описывал державный лицей-интернат в Кайане – таких лицеев только за этот год в стране стало уже три.
      – Мне нужны эти мальчики с горящими глазами,- улыбнувшись, сказал мне как-то Абар.- С ними проще.
      – Что проще?- Тут же встрепенулся дремлющий на дне моего подсознания дух "ищейки Скрента".
      – Мечтать, Анри… Мечтать.- Усмехнулся Абар.
      – И только?- Продолжал провоцировать его я.
      – Да как тебе сказать…- Нерешительно заглотнул наживку Абар.- Видишь ли… Ни на что другое они пока не годны. Учить их ещё надо… Долго учить. Просто их – этих мальчиков – учить можно. И нужно. Других – не знаю, нужно ли, но – чаще всего, просто бесполезно… Из этих же – горящих… Выйдет толк. Если у нас получится… их обучить… У них, как говорят, движок есть, а руля нет. И, если им руль не приделать – то их и несёт, куда Бог пошлёт. А если приделать, да удачно – то, глядишь – может, и выйдет что-то стоящее…
      …И президент искал таких мальчиков. Везде и всюду, по городам и весям – все сколько-нибудь стоящие педагоги были озабочены идеей отобрать из своих питомцев самых жизнедеятельных, умных, талантливых, увлечённых – тех, кто завтра будет править страной, заниматься наукой, искусством – кто станет частью её лица в мире. Абар любил бывать в державных лицеях. "Там я отдыхаю".- Говорил он. "Там есть люди, на которых приятно посмотреть, с которыми есть, о чём поговорить, с которыми легко общаться… Там… растёт наше будущее, растёт надежда нации…". Ребята поначалу стеснялись, побаивались "великодержавного правителя" – потом, поняв, что он не страшен им – осмелели. Разговоры текли у них рекой – обо всём: о жизни, об истории, о целях – как для страны, так и для каждого их них… Помнится, как-то затронули тему и о будущем – далёком будущем. Когда уже им, сегодняшним мальчишкам, придётся подыскивать и растить себе замену…
      – Мы воспитаем себе достойную смену. Заранее…- Тепло, но напыщенно произнёс кто-то.
      – Хм…- Недовольно поморщился Абар.- А вы заметили, мальчики… что я никогда не пытался вас воспитывать? Я вас просто отбирал – из большого числа подобных – везде и всюду, всё время, всю жизнь… Оставляя здесь… да и возле себя… лишь тех, кто мне казался умнее, лучше, совершеннее… В вашем возрасте… воспитывать человека уже бесполезно. Бессмысленно. В ещё более старшем – тем паче. Поэтому, когда будете подбирать следующих – тех, кто придёт за вами – вы тоже не пытайтесь этого делать… Никогда никого не воспитывайте – воспитывают только детей. Маленьких. Да и то – осторожно и незаметно… Тех же, от кого уже зависят людские судьбы, воспитывать поздно. Давно поздно… Когда видите, что кто-то споткнулся – солгал, обманул вас, начал вести свою игру – не отчитывайте, не браните его – не спугните его, показав, что вы понимаете, как вас надули – не учите его хитрости, не гоните его – просто замените… Рубите сук решительно и сразу – не ждите, пока он, поднаторев в этом, сумеет перехитрить вас; не ждите, пока его квалификация вырастет настолько, что он сможет с вами справиться. Пусть его жизнь учит, а не вы – не ваши это функции… Жалко? Его не должно быть жалко. Слишком дорого для народа, для страны такая жалость обходится… Помните: нет здесь, в этой большой игре, "своих" и "чужих", нет друзей, знакомых, приятелей и любимых. Здесь есть те, чьи взгляды и интересы по имеющимся у вас данным соответствуют Главной Идее – и есть те, чьи интересы ей не соответствуют. И проблемы ваши крутятся вокруг того, как бы их потщательнее разделить, поточнее понять; вокруг того, где взять достаточно тех, чьи взгляды соответствуют… И где и как можно использовать тех, кто соответствует, но – скажем – не во всём или не полностью… Это – большая игра. Посложнее шахмат. И ставка в ней – даже не ваши жизни. Выше…- Судя по лицам мальчишек, большинство поняло, о чём толковал Анас-Бар. Запомнили же, видимо, все. А я подумал тогда: не приведи Господь, вам, мальчики, оказаться когда-то в разных лагерях… И не приведи Господь мне оказаться на том поле брани, где эти лагеря столкнутся…
      – Человек, находящийся у власти, должен лишаться этой власти после первого же необоснованного отказа при обращении кого-либо к нему, после первого же невыполнения или халатного выполнения своих обязанностей, заволокичивания – и так далее.- Размышлял меж тем Абар.- Это – тот самый страшный признак, однозначно свидетельствующий о его непригодности к дальнейшему использованию… в пирамиде власти. Власть уже развратила, поглотила его – и теперь переваривает… Он должен быть лишён её – это и в общественных, и в его личных интересах… Точно так же он должен лишаться власти, если будет уличён в любом поведении, не соответствующем условиям предоставления этой власти… Ибо здесь речь идёт просто об элементарном несоблюдении условий договора…- С ухмылкой пояснил он. Ребята нерешительно заулыбались шутке.
      – Самый большой порок, которым страдают люди, наделённые властью – алчь. Даже самомнение, тупость и лень я бы отодвинул на второе место… Поэтому я, с одной стороны, всячески препятствовал проникновению алчных людей в систему власти, а с другой – строил взаимоотношения между державой и властьимущими так, чтобы, по возможности, поставить этот порок на службу отечеству… То есть – я стремился увязывать интересы державы с интересами личности, создавая условия, в которых личность, пекущаяся о своих интересах, косвенно блюла бы и интересы государственные… Не забывайте об этом, мальчики… У вас никогда не будет нужного количества неалчных людей – не гонитесь за этой бредовой мечтой идеалистов – Соны на этом уже погорели… Да и не только Соны… Учите историю, мальчики… и знайте: любая система, которую будете создавать вы – состоит, большей частью, из людей порочных. Исключения – столь же редки, сколь грандиозны. А недооценка людских пороков, самонадеянность – сгубили уже немало империй… Сумеете поставить пороки на службу обществу – начнёте новый, _качественно новый виток в истории. Не сумеете – так и будете бегать по кругу, как многие из ваших предшественников.
      …Меня заинтересовала Абаровская трактовка событий: учиться у истории, но не подражая и обезьянничая, а уходя вперёд. Не посмотреть, как у кого-то что-то получилось, и попытаться сделать так же – а изучить, где и у кого что не получилось: чтобы понять, почему – и не повторять их ошибок. И, чтобы, набравшись таким образом опыта – _двигать _историю _дальше – вперёд, в то будущее, о котором никто из нас, простых смертных, не имеет ни малейшего представления. Честно говоря, меня давно мучает шальная мысль о том, что… ОН_ уже _знает, каким оно будет, это будущее. Он знает, каким путём к нему прийти. И просто ведёт нас туда – как вожак ведёт стадо баранов к водопою. А вдруг и вправду?…
      – …Я никогда не стремился наверх ради самой власти, ради благ, ради самоутверждения…- Очнувшись от размышлений, услышал я тихий задумчивый голос президента. Он говорил спокойно и не спеша, продолжая изливать мальчишкам свои взгляды.- Если я когда и поднимался на очередную ступеньку – то лишь затем, чтобы не подчиняться тому, кто слабее, безвольнее, глупее, порочнее меня: мне просто было неприятно находиться в его подчинении… Взлёт в кресло президента был для меня полной неожиданностью, непредвиденным поворотом судьбы… Да, я чувствую себя здесь более-менее комфортно – как бывало всякий раз, когда я получал возможность творить, делать что-либо – а не доказывать очевидные вещи тому, кто слабо понимал, о чём я вообще толкую… Трудно? – Да, трудно. Но, хвала Всевышнему, я не вижу пока на своём пути ничего такого, что было бы невозможно преодолеть. Я верю в свой народ, в свою страну и… в Судьбу… Мне хочется надеяться, что Час Разума всё же уже настал. И что теперь уже только от нас самих зависит, каким оно будет – будущее нашей страны. Наше с вами,- он окинул их слегка насмешливым взглядом,- Будущее.
 

* * *

 
      …Размышляя о будущем, Абар делал всё возможное для того, чтобы оно не слишком отличалось от того, каким виделось ему в мечтах и грёзах. При этом действия его были четки и обнадёживающи: всякий раз, когда происходило нечто, требующее, на его взгляд, замены кого-то на его посту более подходящей личностью – Абар не заставлял себя долго ждать: реакция была быстрой, чёткой, корректной и точной. При этом всех хамов и откровенное быдло он сажал открыто, предавая суду, а тех, о силе которых не знал – убирал тихо: они просто исчезали. Как мне удалось узнать, каждому из них он обеспечил относительно безбедное будущее, воплотив в жизнь давно высказанную Джакусом идею: гектар земли да крыша над головой, а вокруг – ограда из колючей проволоки. Идея Абару понравилась ещё тогда, и теперь её насмешливо называли "трудотерапией". Самое интересное, что человека ведь никто не заставлял работать – его просто изолировали от тех, на ком он пытался паразитировать – вот и всё. Всякий, кто не боялся работать – мог выжить в этих условиях без особых проблем, и даже благоденствовать, поэтому не так страшны были "судебные ошибки", как, скажем, при старой доброй "высшей мере". Для тех же, кто прожил свою предшествующую жизнь исключительно хитростью, так и не научившись делать что-либо своими руками – такая изоляция была пыткой. С одной стороны, мне было откровенно жаль их, а с другой – кто им виноват? Каждый в этом мире вправе выбрать свой путь… Совершить свои ошибки… И набить шишки – если есть к тому желание…
      – Принцип устранения инакомыслящих должен быть прост и не преступен,- толковал Абар.- Устраняются те, кто мешает. И – путём помещения их туда, где они могут жить так, как хотят, никому при этом не мешая и ни на ком не паразитируя. Пусть, если хотят, сколь угодно истово исповедуют там свои взгляды, которые они так усердно и "научно обоснованно" пытались претворить в жизнь здесь, в обществе.- С мрачной ухмылкой добавлял он.- Природа – всем нам мать, и никому не даст умереть… Если только он сам не захочет…
      …Время текло. Постепенно таяла и моя настороженность к ункарскому президенту. То есть – я уже давно отчаялся выполнить задание Торри – обнаружить его игру и поднять скандал. Просто, знаете ли… Обычная природная недоверчивость… человека, выросшего в нашем обществе… да ещё помноженная на профессиональные скептицизм и подозрительность "лучшей ищейки Скрента"… невольно мешали мне окончательно поверить в него – поверить, что всё это действительно есть дело его жизни, а не… профессиональнейшим образом поставленное шоу.
      Как-то, на пути из Кайаны в Хемпшир, я прислушался к излияниям полуспившегося поездного электрика, который явно пытался поднять свой "авторитет в массах", толкуя о своей близости к президенту. Кондуктора слушали его слегка насмешливо, но внимательно…
      – Я знал его ещё тогда, когда ты пешком под стол ходил!- Назидательно говорил он младшему из них.- Да если б я тогда остался шахтостроителем – нешто так пил бы сейчас?- Он резко отрицательно помотал головой.- Нет!- И кулак с силой опустился на вагонный столик.- Это был великий человек… Когда он пришёл к нам – всё изменилось… Он, по сути, выкупил наше предприятие и делал там, что хотел… Это было ново… Поначалу все боялись… Почти как сейчас… Потом – начали понимать… Понимать, что это – не жлоб, не человек настроения, не случайность, не вихрь – это однозначный, вполне предсказуемый и справедливый царь.- Электрик даже сам озадаченно задумался над своими словами: эко ведь вырвалось… Поразмыслив немного, он решил не отказываться от сказанного, а доказывать справедливость своих слов дальше.- Да, царь!- Снова грохнул он кулачищем по столу – так, что стаканы в шкафу зазвенели.- Знаешь, как он правил? Справедливо!- И рассказчик поднял вверх указательный палец. Он имел у нас полную власть. Почти, как сейчас. Но я благодарен ему… и небу… за то, что он, имея над нами эту самую… полную власть… ни разу её не применил… "Не в ту сторону", по крайней мере. Каждый из нас понимал, что, стоит ему чхнуть – и любой вылетит из этой структуры, потеряет работу, которая за несколько последних месяцев стала одной из самых престижных в городе… Но…- рассказчик ненадолго задумался и продолжил, ухмыляясь: – Он чхнул только два раза. Оба раза – очень уместно и вполне очевидно. Его _все поняли и поэтому никто из нормальных людей даже не испугался. Большинство "начальников" не обладают таким вот свойством совершенно… Как оно называется – пёс его знает… Благородство, может? Не знаю…- Электрик склонил голову.- Но он им обладает – это точно!- Сверкнув глазами, закончил свою характеристику президента он, и, то ли считая свою задачу выполненной, то ли будучи просто не в силах больше сопротивляться хмелю, рухнул на столик и сладко захрапел.
 

* * *

 
      Когда уже закончились выборы органов местной власти, на одной из "вечеринок" Абар, помнится, рассматривая бокал на свет, задумчиво говорил мне:
      – Похоже, порядок в стране почти наведён… По крайней мере – в первом приближении. И, что самое главное – практически подобраны и расставлены на места люди, подавляющее большинство которых не являются отъявленными негодяями… Теперь я буду использовать свою власть лишь для контроля, Анри… Для коррекции взаимоотношений… в системе структур власти. Но не для прямого управления, что невозможно в принципе. Невозможно управлять человеком – не создан он для роли марионетки. А потому всякий, кого жизнь ставит на эту роль – исподтишка будет вести свою, более-менее тонкую, но всё же – свою игру… чаще всего – не соответствующую или не вполне соответствующую… интересам того, кто эту "марионетку" на эту должность поставил…
      "Интересно,- подумал я,- уж не те ли "беседы во сне" побудили его к таким взглядам и мыслям?".- Кто это может знать…
      – Инстинктивно я вёл себя так… или – почти так… и раньше.- Как бы вторя моим мыслям, продолжал Абар. Теперь же… после той ночи в монастыре… я делаю всё это более осознанно… Или – с большей, если хочешь, уверенностью… В своей правоте… или – в праведности… если можно так сказать…- Задумчиво продолжал президент.- Кстати…- Он как-то изучающе поглядел на меня, будто прикидывая, не стоит ли рассказать летописцу ещё что-то. Я, естественно, тут же изобразил внимание. Он, усмехнувшись, вздохнул.- Ты знаешь… ведь это был не самый экзотический мой сон, Анри…
      – Расскажите…- опустив очи долу, будто боясь спугнуть дикую птичку его откровенности, попросил я. Но он лишь головой покачал в ответ.
      – Пожалуйста…- и я поднял на него полупьяные умоляющие глаза.
      – Ты сочтёшь меня шизофреником.- Улыбнулся Абар.
      – После всего того, что Вы делаете в Ункарии – разве Вы не шизофреник?- Возразил я. Президент улыбнулся.
      – А может, и твоя правда. Ладно, курилка… Слушай.
 

* * *

 
      …Этот сон начался совсем необычно – как-то непохоже на другие. Что-то общее было у него с тем, который в монастыре… Но… Впечатление было такое, что это не сон – а просто события, которые произошли со мной где-то и когда-то – то ли давно, то ли не в этом мире – и я забыл о них… до поры, до времени. А теперь – вспомнил. Всё было так интересно, Анри… Я… как будто снова научился летать. Нет, ну все мы летали в детстве, конечно… Я помню эти ощущения… Эту сложность владения своим телом в полёте, страхи и неуверенность взлётов и снижений… Но я уже почти забыл их, Анри: что делать, все мы почти забываем об этом, становясь взрослыми… А тут… Я вдруг снова как будто полетел… Но это было как-то иначе – не совсем так, как в детстве… Я теперь, поднимаясь, чувствовал как бы всё, происходящее подо мной – одновременно. Я чувствовал счастье и горечь, я видел радость и печаль тех людей, которые находились подо мной… Я как бы собирал эмоции всех их, переживая в себе… Это было интересно, Анри. И страшно одновременно… Но это было захватывающе… Потом… потом появился какой-то старик – я не увидел его, нет – я как-то почувствовал, осознал его присутствие.
      – Это был… тот же старик?
      – И да, и нет… Я не уверен. Здесь я не видел – я просто как-то осознавал его. И я не могу сравнить… наверняка сравнить… тот зримый образ… с этим ощущением… Наверное, это были разные сущности… Хотя и одного порядка… Хотя, впрочем – это могли быть разные проявления одной и той же сущности – я не знаю…- Я кивнул:
      – Понимаю…
 

* * *

 
      – Ты любишь… и хочешь творить?- Спросил меня он. Я кивнул, не в силах вымолвить ни слова – так подавляло меня его величие.
      – Ты готов пережить всё… в себе?- Я не понял.
      – Готов ли ты принять на себя всю радость, горечь, счастье, печаль и боль твоей земли?- Я молчал, раздумывая – а он не торопил с ответом.
      – Давай попробуем…- Наконец, вздохнув, резюмировал он. И мы начали подниматься – всё выше и выше… У меня захватывало дух, Анри. Единственной опорой в том мире, куда мы удалялись, был он – тот, о ком я просто ничего не знал. Наконец мы поднялись так, что я мог видеть границы своей страны.
      – Ну, как?- спросил старик. Мне было жутко. Жутко осознавать сразу всё, что происходит на такой огромной территории. Где-то кто-то упивался счастьем – и я упивался вместе с ним. Где-то избивали беззащитного – и я чувствовал звериную злобу их и безысходную тоску его, смешанную с болью. Где-то… кто-то только что появлялся на свет – и я чувствовал боль и счастье матери и отчаянный ужас ребёнка. Это было жутко и страшно, Анри – но это всё ещё можно было вынести.
      – Хорошо,- удовлетворённо сказал старик.- Теперь пойдём дальше.- и мы стали подниматься ещё выше… ещё… постепенно ширились горизонты как видимого, так и осознаваемого мной. Я осознавал и чувствовал всё то, что чувствовали видимые мной люди. Это было жутко. Невероятная масса смешанных эмоций – но… меня поразило, что, чем выше мы поднимались, тем больше было боли, Анри. Не только и не столько боли физической, сколько душевных мук, терзаний – душевной боли, доставляемой людям как ближними их, так и дальними. Сначала это настораживало, потом – пугало, потом уже – просто удручало… И вдруг… Видимо, там была война. Мы поднялись уже слишком высоко, и в поле нашего зрения попала территория, на которой была война. Возможно, это была уже другая сторона планеты – я не могу сейчас точно ответить на этот вопрос. Меня захлестнула боль. Казалось, она пронизывает всё моё тело, раздавливая каждый сустав, дробя на куски каждую косточку, раздирая плоть… Это было просто невыносимо, Анри. А мы поднимались всё выше и выше… Мой спутник, казалось, лишь наблюдал за мной – не вмешиваясь в этот процесс. Наконец он сказал:
      – Сейчас ты чувствуешь всё то, что чувствуют все живые существа, живущие на твоей планете. Одновременно. Только…- он помолчал, будто давая мне возможность приготовиться к тому, что он скажет,- в сотни тысяч раз слабее.- Я обомлел.- Если ты хочешь творить… Если ты действительно хочешь творить… создавая миры… Ты должен быть способен ощутить это всё – целиком и полностью. Без каких-либо ослаблений. Ты должен быть готов получить и исполнить как любую из этих ролей – так и все их сразу. Ты… понимаешь меня?- Я кивнул.- Попробуем?- Я кивнул ещё – я не мог отказать ему, что бы он ни предложил: я был, казалось, всецело в его власти и – почему-то – безгранично доверял ему, не опасаясь, что он, в результате злого умысла или ошибки, сможет причинить мне вред. И он начал… Я стал чувствовать всё это сильнее… сильнее… ещё сильнее… или, правильнее, наверное, будет сказать – острее… ощущения менялись так, как меняется изображение, когда у него растут яркость и контрастность одновременно… Скоро я уже не существовал: боль парализовала меня. Боль, ужас, отчаяние всех живых существ моей планеты, всё ещё ослабленные во много раз, готовы были разорвать, растащить меня на кусочки, разложить на атомы и разметать по вселенной… А радость… Любовь, счастье и радость… были, наверное, той силой, которая мне позволила выжить. Но… они были на порядок слабее, Анри. И, помнится, я поразился тогда: так сколько же зла мы, люди, совершаем в своей жизни? Сколько подлости допускаем и сколько боли причиняем друг другу? Старик, казалось это всё понимал… Лучше меня…
      Вдруг боль стала утихать, уступая место не блаженству – а какой-то абсолютной опустошённости. Наконец она утихла настолько, что я смог услышать слова старика:
      – К сожалению, больше тебе нельзя.- Как-то обречённо произнёс он.- А жаль.
      – Почему?- казалось, одними губами спросил я.
      – Ты не сумел подняться до ослабления в десять тысяч раз. Это не так уж плохо для простого смертного – но этого совершенно недостаточно для творца. Ты сумел услышать боль твоей земли – значит, ты можешь стать творцом. И я пришёл, чтобы помочь тебе в этом. Но я пришёл слишком рано: ты ещё не в состоянии вынести эту боль. А пока ты не готов принять на себя _всю боль земли, не готов вынести её – тебе ещё рано думать об этом… Ибо как можно творить, не будучи способным принять на себя всю боль вселенной? Я приду позже. Когда-нибудь.
      – Когда?
      – Когда придёт время. Твоё время.- ответил старик и исчез. то есть – пропало ощущение того, что он рядом. А я проснулся в холодном поту на скомканных простынях и обнаружил, что поранил ногтями ладони. Ты… когда-нибудь видел подобное, Анри? Посмотри на мои руки… они до сих пор хранят на себе следы… той ночи…
 

* * *

 
      Мы сидели потупившись и молчали. Наконец Абар, подняв голову, спросил:
      – Ну, как?- Я мог лишь, вздохнув, развести руками в ответ.
      – Чтобы иметь право творить, нужно пройти много испытаний, Анри. Очень много… Одно из самых сложных – испытание властью. Нельзя сказать, что его выдерживают единицы – ибо правильнее будет сказать, что его не выдерживает почти никто, Анри… Власть – страшная штука… Это – едва ли не самое сложное испытание… Обычно оказывающееся не по силам… Знаешь Таура?- Я кивнул – это был Главный Маршал Ункарских Войск…
      – Сейчас уже очевидно, что ему просто нельзя давать столько власти, Анри. Категорически нельзя…
      – Почему?
      – Он не любит людей.
      – То есть?- Я даже головой встряхнул от неожиданности.
      – Видишь ли… Есть такая категория лиц, которая не любит людей. Не знает. Не понимает. Не хочет их знать и понимать. Для нормального человека характерно желание подтолкнуть заблудшего к пути истинному, помочь… При этом предпочтительнее выглядит какое-нибудь слабое, почти ничтожное по силе воздействие… А эти – предпочитают наказывать. Часто – не разбирая правых и виноватых. А иной раз – так и вообще кажется, что они задумали истребить под собой всех нормальных людей… При этом они стараются придумать как можно более изощрённые наказания… и выбирают их настолько жёсткими, насколько им удастся это обосновать… Эти люди не могут быть ответственны за судьбы других – они не воспитывают, они разлагают и озлобляют массы. Этот кретин за тринадцать лет своего "правления" сумел совершенно разложить армию, донельзя озлобив салаг на офицерьё и отфильтровав последнее в пользу садистов, рвачей, мародёров и задолизов… Армия давно уже изобилует не теми, кто озабочен делом защиты отечества – а теми, кто занят исключительно решением проблемы личного обогащения за счёт жизней своих подчинённых и крови своего народа… Сколько локальных конфликтов только на территории бывшей империи удалось организовать этим гадам – сам посчитай.- Абар в сердцах сплюнул.- Все. Ибо ни один не возник случайно или по посторонней причине – все до единого были инспирированы этими "защитничками" – и – всего лишь – ради того, чтобы урвать с этого лишний кусок. Рвачи да невежды – это сила… Огромная сила, Анри. Сила лавины дерьма… И я до сих пор не могу придумать, как к этому дерьму подступиться. Это – огромная стая шакалов, которую только тронь – и начнётся обвал совершенно неожиданных, непредсказуемых проблем по всей стране… Дерьмо в силовых структурах – как бы не страшнее, чем в самом государственном аппарате управления… Они не могут жить спокойно – им нужна война, нужна нестабильность. Нужна, чтобы прятать за этими "объективными" причинами вопиющее воровство и разгильдяйство; нужна, чтобы иметь оправдания заурядному мародёрству в зонах инспирированных ими конфликтов…
      – Кому война – аки мать родна: и накормит, и обует, и…- Начал, было, философствовать подошедший к нам Джакус. Президент лишь устало махнул рукой.
      – А я бы – всех, кто пропагандирует войну – в отдельный батальон, и – на передовую!- Задумчиво поддакнул, оторвавшись от трубочки своего коктейля, подошедший следом за ним Алозан.- Вы знаете – говорят, радикальный способ…- Хмыкнул он, подняв кверху указательный палец – и удалился.
      – К таким бы идеям – да сил чуток поболе…- Мрачно бросил ему вслед президент.
 

* * *

 
      Политическая жизнь вообще и дипломатия в частности никогда не были областями простыми. Как правило, они бурлили массой неизвестных не только широкой публике, но и большинству участников, сложно связанных между собой закулисных событий, выявлять которые да выносить их на суд общественности и было испокон веков хлебом моим и моих коллег. Не была в этом смысле исключением и Ункария. Да вот только… Как-то я, почти по-детски, увлёкся её лидером, его "глобальной идеей" о создании "общества здравого смысла" – настолько увлёкся, что даже и о хлебе-то своём насущном поподзабыл. Неожиданно этот пробел восполнил мне "смуглянка" – Карой де Лю, с которым мы "снюхивались" всё больше и больше.
      Сюжет оказался – что для иного детективного романа…
      Назначили, помнится, в какую-то сопредельную страну – к южному соседу, кажется… нового посла. Ну, что такое аппарат посольства и какие _неофициальные функции он выполняет – не мне вам рассказывать, про то во всех шпионских романах написано. Естественно, что и сложности в этих, труднопросматриваемых со стороны, иерархиях, бывают такие, что только диву даёшься… В этом случае новый посол оказался костью в горле своего зама, который спал и видел себя в посольском кресле. Ситуация донельзя банальная, но… дальнейшие события поразили меня своей изощрённой жёсткостью правил, по которым играли эти люди: так, чтобы убрать посла, его зам сначала пытается его медленно подтравить, накапливая в его организме небольшие дозы, как он думал, только ему известного яда, а когда этим делом не в меру заинтересовался начальник охраны посольства – наш "герой" инспирирует его отравление, устроив ситуацию так, чтобы подозреваемым мог быть только посол: для начала он задумал крепко, буквально до взаимной ненависти, их перессорить, показывая все действия начальника охраны послу в виде действий идиота, который толком не может организовать своё дело. А тот не мог оправдываться, не открывая всех тонкостей своей сверхсекретной деятельности, посвящать в которые по уставу он не имел права даже посла. Посол оказался не дурак: он принял игру и вскоре уже отлично разыгрывал надменное негодование при каждой встрече с охраной. А сам ждал. Главный охранник тоже оказался не дурак – он предположил, что человек с дипломатическим стажем не может так надменно изливать своё негодование на свой же персонал – а потому тоже выжидал. Кроме того – он был человек востока. Он знал, что организм, привыкший к небольшим дозам ядов, не так остро реагирует и на мощные одноразовые дозы. А потому периодически принимал тайком от всех почти предельные дозы разных ядов, коих знал великое множество. Вследствие этого знакомы ему были многие симптомы и проявления, замеченныен да изученные после применения тех или иных ядов… И начал он вдруг замечать, что посол как-то сложно стал реагировать на события: то ли не высыпается, то ли постоянно нетрезв… или?… И ему невольно припомнились свои состояния при "испытаниях" какого-то очередного яда. Сначала он подумал, было, что посол грешен тем же – и только улыбнулся. Но, когда заметил, что посол явно испытывал недоумение по поводу своего состояния – начал прощупывать окружение. Когда он понял, откуда дует ветер, и был готов изложить это послу – нервы всё понявшего зама не выдержали и он сумел подсыпать этой своей вновь избранной жертве слоновую, как ему казалось, дозу самого экзотического из известных ему ядов. Как раз после очередной "крупной ссоры" того с послом. Рапорт о том, как посол довёл своего сотрудника до "сердечного приступа", был уже написан и отдан шифровальщику, который читал его с отвисшей челюстью – как вдруг в дверях, едва стоя на ногах, показался "умерший от сердечного приступа" начальник охраны: привычка к ядам сказалась, этой дозы оказалось недостаточно… Зам побелел и рухнул на пол. Выживший начальник охраны лично защёлкнул наручники и проводил его "домой", как он потом мрачно говорил, "без шума и пыли". Обе предполагаемые жертвы этой дьявольской игры, едва переглянувшись, поняли друг друга, казалось, без слов. А если и были сказаны меж ними какие-то слова – так про то ни мне, ни коллегам моим неведомо. Послу такой сотрудник понравился. И он был бы не прочь иметь его при себе. Но… С приказами не спорят. Алкой, который уже давно возглавлял систему госбезопасности, усиленно искал претендента на роль начальника охраны президента. Услышав об этой истории, он сказал лишь одно слово: