Не нужно говорить в наше время, какими средствами и путями человек может достичь всякого развития, необходимого для того, чтобы стать сильным и уважаемым. Всякий знает, что мешает этому и что этому способствует.
      Прописная мораль скучна, и потому я не буду долго останавливаться на справедливости того, что всякие добродетели необходимы офицеру. Эти добродетели, как, например, трезвость, умеренность в пище, доброе расположение духа, любовь к труду, работоспособность, энергия и здоровье как следствие их и так далее, не суть добродетели в наши дни, а только необходимые условия поведения всякого культурного человека, желающего плодотворно работать и прожить свою жизнь.
      Офицер как образец для солдата, как его учитель и воспитатель, понятно, не может иначе вести себя, если он хочет стоять на высоте своего призвания.
      Чтобы быть кратким, скажу, что самосовершенствование или самовоспитание офицера, как и всякого человека, должно выражаться в трех главных областях: физической, умственной и духовной, одинаково необходимых для его движения вперед.
      Офицер должен быть примером не только физического здоровья, ловкости, выносливости и силы, не только умственного развития и знаний, но и духовных качеств, и офицерский мундир должен быть синонимом не человека грубого, бесшабашного, невежественного, невоспитанного, а синонимом порядочности во всех отношениях: воспитанности, просвещенности, чистоты, утонченности и вместе с тем всяческой силы и мужества.
      Вот основы. Они ясны, и без них офицер не может ни сам плодотворно исполнять свои обязанности, ни быть образцом для солдата, ни снискать его уважения. Это уважение должно быть естественным со стороны солдата, а не исходить только из долга дисциплины. Без него не получится в армии того единого, мощного духа, о котором так хлопочут на войне и в мире, без чего в свою очередь не явится истинного уважения и доверия народа к войску.
      Если в высшей степени важно, чтобы сам офицер стал культурным, сильным человеком и был, таким образом, уже одним своим примером руководителем солдата, то еще гораздо важнее призвание и деятельность офицера как учителя и воспитателя армии. Солдату надо прежде всего узнать, что он такое, зачем он призван; сначала надо выучиться обладать стойким, мужественным характером, сильной волей и собственной инициативой, а потом уже учиться той науке и тем знаниям, какие ему необходимы. Этому выучить солдата может и обязан только офицер... Поэтому солдатское воспитание должно быть всей жизнью офицера. Он должен не только вникать подробно и внимательно в солдатский обиход, не только стремиться всячески одухотворять и осмысливать казарменную обстановку, но и сделать ее радостной и счастливой. Он должен не только тесно общаться с солдатом, но и искренно его любить.
      Солдат и офицер - члены одного и того же великого тела - армии, и хотя солдат стоит ниже офицера по своему служебному положению, но как люди и граждане, они равны, и это должен чувствовать офицер и давать это чувствовать солдату.
      Тот плохой офицер, кто ставит себя на недосягаемую для солдата высоту и всячески его чуждается. Такого офицера солдаты любить не могут и никогда не будут. Напротив, тот офицер, кто с первых же дней своего вступления в часть прежде всего думает о том, как бы войти в доброе, сердечное и близкое отношение со всеми, как с товарищами, так особенно с подчиненными, тот сразу ставит себя в настоящее, самое счастливое положение.
      Важно помнить об этих простых вещах, говоря об офицере как о воспитателе армии. Дорого помнить мелочи жизни, из которых составляется важное.
      Без любви, без истинной порядочности, правды в мелочах, офицер не может быть хорошим офицером в делах крупных. Офицер, не сознающий своих первейших жизненных задач, - не слуга армии, а ее злейший враг. Напротив, тот, кто любит подчиненных, служит им всеми силами, может и должен сделать из них мужественных и просвещенных граждан и людей.
      Сам совершенствуясь, он непременно будет улучшать других; сам уважая и любя людей, он заставит и других делать то же; сам двигаясь вперед, он поведет других за собой. Если офицер сознательно и с любовью будет развивать свои и солдатские способности, веря важности своего назначения, бесконечное поприще радостного труда откроется перед ним, потому что это поприще захватывает чуть ли не все области человеческой жизни.
      Просвещенный офицер отлично понимает, что лучших, более разумных форм жизни на земле можно достигнуть не уничтожением культуры, не отрицанием ее, а ее утверждением и совершенствованием, как бы ни была бедна и молода эта культура, как, например, русская. Он знает, что лучшее, разумнейшее на земле достигается не апатией и неделанием, не отдачей себя под власть первого попавшегося врага, а энергией и деятельностью, борьбой и победой сильнейших и разумнейших над слабейшими и неразумнейшими. Он знает, что сила и счастье на земле достигаются постепенным выяснением того, что составляет эту высшую силу и это высшее счастье, путем борьбы и мужества, а не смерти, уничтожения или малодушия отдельного человека или целого народа; что жизнь людей может быть доведена путем победы доброго над злым, сильного над слабым, разумного над безумным до бесконечного развития и счастья.
      Он понимает потому, что тот народ принесет человечеству высшую сумму блага, который выкажет наибольшую силу, стойкость, мужество и жизнеспособность, духовно, умственно и физически. Тот же народ, который выкажет бессилие, погибнет, не оставив в мире следа.
      Я не верю в то, что русскому народу и России суждено погибнуть. Я верю в обратное, несмотря ни на что...
      Заканчивая эту статью, кратко повторю русскому офицеру, искренно и правдиво, то, что мне хотелось сказать ему от души:
      Верьте, русский офицер, в великое ваше призвание. Не сомневайтесь в его величии, потому что всякое сомнение - начало гибели. Вы призваны служить благу России через армию и через служение и воспитание ее, благу всего мира, если вы любите вашу страну и верите в нее и в себя. Вы, как и всякий другой человек, - борец со злом, насколько разум ваш отличает доброе от злого, и поэтому боритесь, а не прозябайте в бездействии. Ваша деятельность как учителя и воспитателя солдата полна глубокого смысла и радостного значения. Поэтому живите радостно, мужественно и напряженно, развивая себя и других, помня всегда конечную вашу высокую цель - благо России и через нее мира.
      Будьте сильны духом, умом и телом, развивайте вашу волю, развивайте дух и волю всей русской армии, выразительницы силы народной.
      Пусть будет разумная, честная борьба людей на земле. Пусть будут войны, великие кровопролитные войны, если они будут борьбой лучшего с худшим, добра со злом, разума с безумием! Боритесь в этих войнах за высшее, за разумнейшее, сильнейшее, лучшее, за все святое, русское, за русские богатейшие земли, подобных которым нет на свете, за русского даровитого человека, за русские нравы, за русскую литературу, искусство, торговлю, промышленность, науку, музыку, за светлое будущее всей русской культуры и не уступайте ее никому! Победят вас, снова беритесь за оружие, пока не победите!
      Ради всяческих побед, ради счастья, ради силы, ради России стоит жить, стоит работать, стоит служить, стоит совершенствоваться и совершенствовать, и только ради этого. Все остальное - не реальные жизненные цели, а заоблачные мечты.
      Русский Инвалид. - 1907. - No 13.
      М. Меньшиков
      Офицеры - душа армии
      Бегство офицеров из армии необходимо остановить: сказать страшно, до какой степени увеличились местами некомплекты. В то время как в адской войне последней офицеры гибли тысячами - и не бежали - сейчас, в мирное время, они бегут от каких-то условий хуже шимоз и пулеметов.
      Выталкивает из армии не физическая, а нравственная сила, как и притягивает - она же. Измените психологические условия офицерской службы и бегство остановится. Сделайте службу интересной - и бегство остановится. Отодвиньте позор войны и верните почет, сделайте так, чтобы офицер не краснел в обществе и не чувствовал себя неловко даже в своем кругу - и бегство остановится. Как это сделать? Конечно, панацеей всех военных бед была бы блестящая победоносная война, но о ней не станем говорить. Будем, если можем, втайне готовиться к ней всеми силами, всей жаждой духа, сделаем ее мечтой хотя бы нескольких поколений, но пока не станем говорить о ней. Есть средства не столь волшебные, как победа, но все же очень серьезные, чтобы удержать армию от развала. Ибо бегство офицеров - ведь это мирная паника, дезорганизация, деморализация всей колоссальной народной силы, что называется армией.
      Первое, нужно поставить во главе армии, на посту министра героя, военного генерала, а не штатского. Тут решительно необходимо знаменитое имя, уважаемое, если не обожаемое, всей армией. Явись сейчас Скобелев (допустим чудо), с ним вернулась бы потерянная надежда, с ним взошло бы закатившееся солнце веры в себя. Увы, не сумели уберечь великого человека. Но хоть и несчастная война - все-таки она выдвинула ряд блестящих талантов или, по крайней мере, блестящих кандидатур на славу. В растерянном, злосчастном обществе нашем все время идут слухи и толки: "Слышали? Говорят, Зарубаева назначают в министры". Или: "Есть слухи, что Гершельман приехал". Или: "Что же Мищенко? Ничего не слыхать о нем?" и пр. В бессвязных толках и спорах здесь, внизу, под олимпийскими тучами, чувствуется верный инстинкт народный, vox populi. Народ и общество хотят большого человека на большом месте. Хотят такого, которому каждый солдат от всего сердца отдал бы военную честь. Хотят представителя славы народной - героя.
      Невидимое и неведомое, но какое чудесное это могущество - слава! Как тяготение, влекущее темные тела к солнцам, слава немногих притягивает к себе бесчисленные массы. Не только военные, но и все люди во все времена требуют авторитета, моральной власти, требуют блестящих точек, которые повергали бы в гипноз. На чем же основано самое существо власти, как не на очаровании? Чем иным может быть связана буйная воля народов, как не добровольным подчинением некоторым исключительным людям, над челом которых вспыхнул огненный язык славы? <...>:
      Итак, появление какого-нибудь знаменитого генерала во главе войск есть первая спасительная мера, чтобы остановить расстройство армии. Г-н Редигер, как говорят, почтенный человек, но во всех отношениях незначительный. Никогда, ни при каких условиях он не обещает быть знаменитым, ибо вся карьера его в его возрасте выяснилась. Не боевой генерал, как он может быть вождем героев? Почти "не нюхавший пороха", не переиспытавший великих страстей под громом и хохотом смерти, что такое г. Редигер со своими профессорскими лекциями, ведомостями, штатами, квитанциями etc, etc? У него, мне кажется, не может быть военной души, как не может быть у моряка морской души, если он не плавал достаточное время в морях, не переживал океанской трепки. Все почтенные познания г. Редигера книжны. Как свеча на солнце, они мгновенно обращаются из света в тень, они бледнеют перед образованностью боевого опыта, совсем особого. Кому, скажите по правде, интересны ведомости и штаты г. Редигера? Пусть они совершенно необходимы, и кто-то, какой-то чиновник, должен этим заниматься. Но сила армии, сила духа - в интересном, а интересное есть талант, героизм, легенда, слава! Именно в мирное время, когда слагается сила войск, необходимо, чтобы первое место в армии занимал интересный человек. Ибо только такой в состоянии всех заинтересовать своим призванием, притянуть и вовлечь в службу обширный круг подчиненных лиц. <...>:
      Чтобы остановить бегство офицеров из армии, необходима целая система мер, настойчиво проведенная. Но прежде всего из армии следует изгнать тот нейтралитет к России. Равнодушная армия умирает как армия. Как равнодушный оркестр уже не есть оркестр, заслуживающий этого имени, так и дружина воинов, утратившая интерес к войне: ни в каком случае это не войско. Для восстановления нашей поникшей армии - как и флота - нужно выдвинуть одушевленных Русских людей, людей-патриотов, которые сумели бы внести с собой утерянное теперь чувство любви к отечеству и народной гордости. <...>:
      Знавал я до войны одного героя еще китайской войны, артиллериста. Милый и храбрый был человек, немножко философ. На войне он выдержал всю осаду в Порт-Артуре, стрелял с Золотой горы, таскал пушки на Ляотешань и затем высидел мучительный японский плен. Вернулся - решил в отставку выйти. Я ему говорю: "Вы - преступник, вы уходите из армии, когда она так нуждается в боевых людях. У вас огромный опыт, у вас сложилась психология современного вояки. Вы обстреляны, обкурены дымом, вот как трубка из пенки, хорошо обкуренная. На что же другое вы годитесь? Решительно ни на что. Вы офицер и только офицер, и хотеть быть чем-то другим в ваши годы - измена себе и отечеству". На это мой капитан упорно махал головой, горько усмехался и долбил одно: "Не могу, уйду. Какой я офицер? Какие мы офицеры?" и затем очень плохо пересказывал те несообразные вещи о войне, что хорошо сказаны у Толстого. Из экономии, в расчете на грошовую пенсию (что-то 15 руб. в месяц) капитан стал приучать себя к какому-то изобретенному им пищевому режиму. Ел одно молоко или одни яйца. Собирался ехать в деревню, наконец остановился... на чулочной машинке. Да, представьте. Защитник Порт-Артура кончил тем, что вяжет на машине чулки, отбивая хлеб у несчастных старух-богаделенок. А может быть уж и машинку бросил - я потерял его из вида.
      Великой армии допустить разбить себя без отмщения, без победы - это такая психологическая катастрофа, последствия которой оценить невозможно. Почти двести лет со времен Петра мы наводили трепет на два материка, разрушали царства и вдруг всей громадой шлепнулись об отдаленный, столь незначительный народ... Вот когда наступила паника в армии - после Портсмутского мира. Пока мир еще не был заключен, держалась вера в себя. Смертельная необходимость обязывала тянуться из всех сил и идти в огонь. А страшны люди, идущие умирать! Нашей армии, изумленной поражениями, оставалось еще будущее - мир его отнял. Мир обрек армию на одно прошлое, от которого некуда уйти и которое нельзя забыть. Какую самоубийственную ошибку, хуже всякого преступления, делает большой народ, не исчерпав сил для борьбы! В какое жалкое разложение духа и тела он впадает, в какое низкое сумасшествие страха!
      Чтобы остановить бегство из армии ее души - офицерского состава - я уже писал, что нужно сделать. Нужен голос героя, чтобы остановить бегущих. Необходим во главе армии боевой, знаменитый генерал, в которого, как в знамя, верили бы, не рассуждая. Нужен человек-символ. Затем нужна геркулесова работа в конюшнях царя Авгия. Нужна строгая, тщательная чистка военных учреждений, вероятно, такая же, как и в морском, насквозь прогнившем ведомстве. И из всех учреждений прежде всего следует преобразовать два: Генеральный штаб (с его источником на Суворовской улице) и гвардию Глубоко несправедливые привилегии офицеров этих частей давно вносят нарастающее недовольство, скажу точнее, глухое озлобление в офицерство остальной армии, и заставляют его бежать из службы. Не одна, конечно, эта причина, но она одна из главных. <...>:
      Военная школа у нас выше гражданской, но и она до такой степени ужасающе плоха, что одною ею можно было бы объяснить разгром армии и государства... Буква книги засушила дух, заморозила его, заморила, и нигде это жалкое книжничество не наделало стольких бед, как в источнике военной власти - высшей военной школе.
      Не будем говорить об исключениях - важно правило. Жестокое же для армии и для всего государства правило в том, что у нас нет военной академии, совершенствующей военное дело. Есть военная академия, портящая это дело, прививающая офицерству не военное образование, а военную отсталость. Всего опаснее то, что вот таких отвыкших от строя книжников, нервнослабых, неуравновешенных, разучившихся военному искусству, вынесенному даже из средних школ, назначают начальниками их товарищей, сажают на головы строевикам, которые обречены в мирное время оплачивать невежество военных карьеристов своею судьбой, а во время войны - своею кровью.
      Вот одна из главных причин бегства офицеров из армии. Когда все перестроилось наоборот, когда худшие ставятся выше лучших, - может ли примириться с этим живая часть офицерства? Не будучи в силах изменить тяжелые условия, бегут от них.
      <...>: О народном пьянстве гремят речи с парламентской трибуны. Правительство вносит новые ограничительные законы против пьянства. Но есть еще круг общества, прикосновенный к этой государственной язве нашей, и круг самый ответственный. Это аристократия и лучший цвет ее - петербургское офицерство. Напрасно думают люди высшего круга, что их частная жизнь есть только частная жизнь. К сожалению, вообще нет сословий негосударственных и нет поступков, которые не имели бы влияния на жизнь общества. Что бы ни кричали о равенстве, и теперь, как в древности, наверху общества стоит аристократия, как бы она ни называлась; у нас, как и везде, есть класс общества, роль которого представительствовать народ, предводительствовать ему, давать пример. Просвещение народу дает вовсе не школа, а лишь непосредственное созерцание того, как живут и что думают лучшие люди. Народ совершенствуется подражанием тому сословию, в котором предполагает благородство. Народ хочет быть лучше, но не знает, что лучше и что хуже. Аристократизм служит живым образцом, как бы палатою мер и весов, и в области не только вкуса, но и вообще всех моральных ценностей. Великая аристократия непременно делает великим и весь народ. Герои создают героическое настроение. Но горе тем, через которых приходит соблазн! Горе аристократии, если она забывает свое высокое призвание - быть светом миру и солью земли...
      В высшем классе наиболее ответственный пост занимает офицерство. Сколько бы, повторяю, ни кричали о гражданском равенстве, все понимают, что офицер в каком-то важном отношении выше обыкновенного гражданина. Офицер ведь тоже гражданин, но сверх того избранный, облеченный особым, мистически-страшным долгом. Разве всякий обыватель готов умереть за отечество? Далеко нет. Военное ремесло считается нынче повинностью, которая для большинства тяжела. Но вот находятся молодые люди, которые добровольно идут защищать родину, защищать кровью и своею жизнью. Тут психология, согласитесь, особая, чрезвычайно мало схожая с вульгарной логикой. Заурядный обыватель цинически говорит: зачем я буду жертвовать собою? Моя хата с краю, ничего не знаю. Офицер не может и помыслить об этом, иначе презреннее его нет на свете. Офицерство носит титулы и заветы рыцарства, оно дает государству особые клятвы, каких не дает, например, ни сапожник, ни портной. В наводнении новых условий жизни мы многое перезабыли, священное и дорогое, но все, что было вечно в нем, то осталось. Остался неизменным долг самопожертвования, долг охранения чести народной. Он лежит, конечно, на всей нации, но несут его по преимуществу офицеры. На них ведь, а не на кого иного, опирается армия. Офицеры, а не кто другой, обучают солдат и ведут их в бой. Офицеры в страшные дни, когда измеряется мужество народное, являются носителями духа нации.
      Все правительства, кроме разве очень глупых, понимают чрезвычайную высоту офицерского долга и стараются поддерживать сознание этой высоты - в народе. Блестящий мундир, знамена, строй, дисциплина, сословные привилегии - все это охраняет нравственный авторитет военного сословия. Но правительство не может сделать в этом отношении все. Безусловно необходимо, чтобы офицерство само старалось оберечь почтительное отношение к нему общества. Для этого есть вполне определенные средства. Первое из них - это, конечно, победоносные войны как реальное доказательство того, что армия на" высоте своей роли. Великие войны Петра, Екатерины, Александра создали мировую славу нашей армии и подняли офицерское сословие на степень чрезвычайного почета. К глубокому прискорбию, Россия не удержала традиции своих побед, вместе с армией потерпел тяжелый нравственный урон и офицерский корпус. Отношение к офицерству в обществе сделалось разборчивым, придирчивым, пренебрежительным. <...>:
      В крайне трудные для России времена офицерству русскому необходимо великое терпение и великая решимость. Верховным заветом должна быть ближайшая, непременно победоносная война. Только война, только бесспорная победа может вернуть армии ее старое обаяние. Но для счастливой войны необходимо хорошо использовать мир. Нужна крайне тщательная, утомительная и страстная по увлечению подготовка войск. Скажите, господа, время ли теперь вести разгульную жизнь? Я не принадлежу к проповедникам абсолютной трезвости уже потому, что проповедь ее была бы напрасной. Опьянение начинается вовсе не с первого и не со второго бокала, - с них начинается то радостное оживление, которого искали в вине греки. Но тут же чрезвычайно близко находится и момент опьянения, за которым следует не греческое, а скифское, точнее - скотское пьянство. Опьяневший человек носит в себе все признаки помешательства. Он падает и умственно, и нравственно чрезвычайно низко. Он становится способен на поступки, которые для трезвого будут источником бесконечного раскаяния. Такое пьянство для всех постыдно; в десять раз постыднее оно для людей правящего круга, для офицерства, обязанного быть уважаемым. Стрельбой из пистолета и маханьем шашки можно терроризировать публику, но заставить ее уважать себя есть один способ безукоризненное поведение. Пока судьба пошлет нам победы, - необходимо, чтобы офицерство внушило публике, что оно серьезно готовится к победам. Для этого нужен упорный, ежедневный, для всех бесспорный труд и сверх труда те качества, которых требует мирное благородство; нужны сдержанность, вежливость, трезвость, воздержание от роскоши и уважение к закону. <...>:
      Пора трезветь. Пора трезветь разоренному крестьянству русскому, купечеству, спивающемуся с круга, духовенству. Пора трезветь всей России и прежде всего ее командующему классу. Сколько бы мы ни затягивали мир, мы находимся накануне большой войны и, может быть, целого цикла войн, как при Наполеоне. Вся надежда России - на ее армию, и эту армию нужно готовить к бою день и ночь. Вся надежда отечества на вождей армии, на благородный корпус офицеров, на их уменье внушить солдатам непоколебимое мужество и страсть к войне. Великая задача эта требует трезвого к ней отношения и отнюдь не пьяного. Пора взглянуть на это серьезно.
      <...>: В деле Коваленских борются два разных взгляда - военный и штатский. Это совсем две разные веры, две как бы перепутавшиеся цивилизации. Я не знаю братьев Коваленских, но из дела они представляются мне типически военными людьми. У них души или от самой природы военные, или глубоко завороженные военным гипнозом. Корнет Коваленский еще юнкером выпросился на войну. Он был в сражениях, получил Георгия. Очевидно, это был не штатский юнкер, каких, к большому несчастию, так много у нас среди одетой в мундирчики молодежи. Как известно, в начале прошлой войны немалое число офицеров отказались идти на войну, даже штаб-офицеры, даже некоторые генералы. Они, видите ли, всем сердцем стремились на поле брани и считали счастьем умереть за Царя и Отечество, но, к величайшему их прискорбию, им помешали: одному - острый ревматизм, другому - подагра, третьему неврастения, четвертому - какая-нибудь семейная драма. Были такие добрые люди, что считали невеликодушным перебивать места в действующей армии у своих младших товарищей. Отнюдь не страдая тщеславием и видя стольких жаждущих отличиться, они предоставляли им этот редкий случай. Словом, последняя война обнаружила в нашей армии присутствие, с одной стороны, небольшой группы истинно военных людей, с другой - довольно заметной группы истинно штатских офицеров. Последние прокрались в военные мундиры с той же хитрой целью, с какой пробирается моль в мундиры - для пропитания. <...>:
      Подумайте: офицеры - душа армии. В действительности на них одних лежит оборона государства. Если сложилась как в Китае затаенная антипатия к военным, то это признак зловещей судьбы народной. "Будет некогда день, и погибнет священная Троя". Подойдут - и, может быть, скоро - черные дни. Необозримый народ увидит нашествие врагов, вооруженных и беспощадных. Растерянная толпа станет искать вождей - и, может быть, не найдет их. У великого Китая недостает не солдат: простонародье китайское почти равнодушно к смерти. Недостает только корпуса офицеров, действительно военных, таких, как в Японии, охваченных энтузиазмом войны и военной страстью. Недостает не трех миллионов солдат, а всего лишь каких-нибудь тридцати тысяч вождей солдатских.
      Скажите, господа штатские, возмущающиеся слишком мягким приговором над корнетом Коваленским, нужна России армия? Нужна пружина армии - офицерский героизм? Если все это необходимо, то постарайтесь в данном случае "все понять и все простить". С вашей штатской точки зрения офицер должен быть офицером только на поле битвы. Там, когда он подставляет за вас и за детей ваших грудь под неприятельские пулеметы, вы разрешаете ему обнажить шашку и спустить курок. Вне сражения офицер в ваших глазах должен сейчас же превращаться в штатского, который не смеет прикоснуться к сабле, что висит у него сбоку. Но в таком случае зачем же закон обязывает офицера не выходить из дома без сабли? Вы, штатские, можете быть безоруженными; полиция даже преследует вас за ношение кинжалов и пистолетов. Почему же от военных требуется обратное?
      Мне кажется, если военные обязаны носить оружие, то не для того, чтобы не делать из него никакого употребления- Сабля - не позумент и не брелок к часам. Ничего бессмысленного в костюме офицера не должно быть допущено. Оружие дано офицерам и в мирное время для того, чтобы пускать его в ход - в известных, правда, строго определенных случаях. Если штатские люди забыли это, то они непременно должны вспомнить, иначе столкновения с офицерами будут разрешаться самыми тяжелыми катастрофами. Как известно, всем. гражданам дано право крайней защиты. Не могут быть исключены из этого права военные. Но если прочим гражданам позволительно защищаться кулаками, палками, бутылками, камнями, поленьями, то для офицеров это штатское оружие предосудительно. У офицеров есть свое, присвоенное государством, узаконенное оружие. Они обучаются им владеть, и оно именно дано им для необходимой самообороны. Военный человек рассматривается как артист боя. Каждый артист играет на своем лишь инструменте - обращаться к первым попавшимся составляет оскорбление искусства. Офицер, специалист сражения, обязан быть победителем на войне. Ту же обязанность государство не прерывает в нем и в мирное время. В столкновении со штатским, защищая жизнь или честь, офицер не может быть побежден. Охраняя победоносные качества вождей армии, закон предоставляет им право быть вооруженными среди безоружных граждан.
      <...>: Разум и совесть всех народов обязывает часть нации быть готовой к смерти и наносить смерть. Оборона жизни народной вручена мужеству и чести войска. В силу этого и вне войны ни одна власть не дерзает отнять у военных их оружие. Предполагается - и совершенно правильно - что из всех классов общества наименее злоупотребить оружием может военное сословие, как наиболее связанное дисциплиной, наиболее воспитанное в обращении с оружием. Если офицер выстрелил или обнажил шашку - это бросается в глаза. Но дайте-ка господам штатским то же оружие! Случаи смертельных столкновений считались бы ежедневно десятками, как на Кавказе, где все обыватели вооружены. <...>:
      Теперь при анархии мысли даже армия теряет военный дух, и требуются невероятные усилия, чтобы сословие рыцарей не разбежалось. Вам известен ужасный бухгалтерский баланс нашей армии? За последние годы приход офицерских чинов ежегодно около 2.500 человек, расход 4.000 чел. Бегут. Неудержимо бегут из армии, и бегут не худшие, а лучшие элементы. Остаются лишь те, у которых нет ни достаточного образования, ни таланта, чтобы найти себе хлеб в отставке. Бегут самые энергичные и трудоспособные. Вы можете с часами в руках проследить, когда наконец это бегство офицеров опустошит русскую армию и превратит ее в милицию. Уже теперь на офицерские места приходится назначать не офицеров!
      В ряде статей "Остановите бегство!" я писал о причинах этого страшного явления. Офицерские столкновения с публикой дают повод отметить еще одну, может быть, главную причину. Офицеры бегут из армии от унизительных нравственных условий, которые сложились в последние годы. В течение ряда лет на военное дело, на военных людей, на культ военной чести идет открытая травля в литературе, в печати, на сцене, в школах, в обществе. Штатской стихии дан простор заливать собою и гасить огни военного героизма. Правительство наше, давно потерявшее военный дух и сделавшееся буржуазным, охладело к армии. Старинные попечения о культе войны признаны излишними. Сословно-военные привилегии сравнены с гражданскими. На военных само правительство смотрит как на чиновников по найму. Если не разрешено военным носить гражданское платье (хотя сколько раз порывались это сделать), зато целые сословия штатских людей - юристов, учителей, акцизников, податных, земских и пр. одели в военные мундиры. Нацепили им погоны, навесили даже оружие! Рыцарей крови густо перемешали с ремесленниками чернил, неуважение к крапивному семени в народе распространили и на офицерский корпус. Устанавливая казенные оклады, многие штатские должности поставили по содержанию и чинопроизводству выше военной службы. Какой-нибудь врач или следователь движется по лестнице рангов вдвое скорее офицера. Какой-нибудь горный инженер или путеец шагает втрое скорее по лестнице окладов. Какой-нибудь учитель достигает заветного титула "превосходительства" втрое скорее офицера. Военное сословие, создавшее империю, двести лет громившее ее врагов, постепенно отошло в глазах власти на второй план, даже на третий. Министр финансов с водочной монополией гораздо влиятельнее военного министра. Задолго до маньчжурского разгрома военный министр требовал на восстановление армии три четверти миллиарда - министр финансов отпустил ему лишь четверть. Даже пути сообщения ставятся выше обороны. На верхах правительства как будто утратилось уважение к войне. Ее стали считать не подвигом, не долгом нации перед потомством, а "необходимым злом", от которого начали открещиваться, как от чумы. Вместо того чтобы вооружаться день и ночь, вообразили, что дипломатия сильнее войны и что стоит лишь заявить свое отвращение к войне, как ее не будет. Отвращение к войне было за границей понято как неготовность к ней, а в умах русского общества прибавилось только неуважение к военным.