Робин завтракал, чувствуя себя совершенно беспомощным. Вчера не было никаких хороших новостей, и он не видел причин, почему они должны появиться сегодня. Он хотел сам скакать по стране, разыскивая ее. Но Петра очень старалась, чтобы ее не поймали, и преуспела в этом. Странно, но он даже гордился ею. Если бы только знать наверняка, что она в безопасности.
      Торн сидел у его кровати, пил чай и изучал карту.
      – Хотел бы я знать, куда она направляется.
      – Тогда это было бы слишком легко.
      – Это не игра.
      – Да, конечно. Неужели я говорю так, что кажется… Наверное, да. Петра бранила меня за это. Просто я такой.
      – Я знаю, знаю. – Торн отшвырнул карту. – По-моему, я тоже беспокоюсь о ней. Но она сама решила исчезнуть, а ты встретил ее всего несколько дней назад.
      – Если только моя нянька не показывала мне ее в колыбели. Прости. Я опять говорю глупости. Неужели я когда-то был легкомысленным графом Хантерсдауном, который не знал Петру д'Аверио?
      – Ну вот, ты опять.
      – Я безнадежен.
      Появился лакей с письмом. Торн распечатал его, пробежал глазами и сказал:
      – Хорошие новости. Человек, которого я послал в Дувр, сообщает, что тип, который по описанию может оказаться Варци, следил за твоими людьми. Они сели в дилижанс – он поехал верхом.
      – Значит, он не поехал в окрестности Фолкстоуна. Так, хорошо. Поедем за ним в Лондон. Самая большая опасность грозит Петре от Варци. Если мне удастся остановить его, ее ситуация улучшится, а твои люди смогут продолжить поиски здесь.
      – Отличная и на удивление разумная идея. Если доктор одобрит.
      Робин промолчал.
      – Как бы то ни было, она тоже может поехать туда, чтобы искать помощи у Терезы Корнелис. Это будет катастрофой. Тереза Корнелис выдаст ее за несколько кусочков серебра.
      – Золота, Робин, золота, – сказал Торн в ожидании доктора. Едва появившись, доктор Браун скривился, но Робин знал, что когда врач согласился зашить рану и позволил продолжить путешествие, это означало, что он идет на поправку.
      Вскоре Робин уже хромал к фаэтону с помощью лакея и крепкой трости.
      Он знал, что Торн будет настаивать на осторожной поездке, чтобы поберечь его ногу, но даже если и так, он наконец-то выбрался из этой чертовой кровати, и к вечеру они будут в Лондоне.
      Петра попрощалась с Элис Хайт и пошла на север. До Мейдстоуна было всего несколько миль, и она чувствовала себя совершенно неузнаваемой в своей поношенной одежде. В любом случае она сомневалась, что кто-то ищет ее так далеко.
      Всю жизнь ей внушали, что мужчины опасны, что женщина не должна путешествовать одна, однако к Петре никто не приставал. Возможно, благодаря поношенной одежде, скрывавшей ее привлекательность.
      Петра пришла в Мейдстоун, увидела рынок и пошла туда в надежде на дешевую еду. Но когда увидела место, где продавали ношеную одежду, просмотрела товар. За два медяка она купила потрепанную соломенную шляпу с широкими полями, чтобы защититься от солнца.
      – Значит, вы валлийка? – спросил продавец. Петра кивнула.
      – Я так и думал.
      Очень хорошо. Если кто-нибудь спросит, откуда она, она может сказать, что из Уэльса. К несчастью, она практически ничего не знала об Уэльсе, но думала, что там был Монмут, связанный с трагическим герцогом Монмутом, незаконнорожденным сыном короля Карла II. Петра надеялась, что этого достаточно.
      Мимо прошел человек с подносом на голове.
      – Горячие пироги!
      Петра купила один. Пирог был восхитительный, с картофелем, мясом и густым жирным соусом. Добавив несколько слив и запив все водой из городского колодца, Петра решила, что о лучшем обеде и мечтать не приходится.
      Петра еще немного походила по рынку, полакомилась пирожком со смородиной, купила себе еще слив в дорогу и кусок твердого сыра, который долго хранится. Все шло хорошо, пока она не услышала:
      – …Женщина в зеленом платье с цветочками и в красном плаще. Иностранка. Потеряла разум…
      Петра выглянула из-под своей соломенной шляпы и увидела молодого человека в коричневом сюртуке, бриджах и треуголке, пробиравшегося через рынок, расспрашивая всех торговцев. Неужели Робин никогда не успокоится?
      Узнать ее невозможно. Петра небрежно отвернулась и не спеша пошла искать фургон, чтобы купить себе там место.
      Не прошло и часа, как она уже садилась в огромных размеров повозку, накрытую брезентом, натянутым на большие дуги, и доверху груженную ящиками и мешками. В самом конце по обеим сторонам располагались две скамьи, на которых могли разместиться человек десять. Петра поздоровалась с молодой женщиной с двумя маленькими детьми, пожилой парой и одноногим матросом. Она поняла, что в фургонах путешествуют в основном те, кто не может идти, и надеялась, что не будет бросаться в глаза.
      Никто, похоже, не удивился, глядя на нее, а когда спросили, как ее зовут, она сказала Монмут. Упряжка из восьми огромных лошадей начала свой тяжелый путь, и Петра снова оказалась в дороге. Невдалеке от города человек Робина проехал мимо, бросив беглый взгляд, и поскакал дальше задавать вопросы в другом месте. Это уже не имело значения. Петра д'Аверио в зеленом платье и красном плаще бесследно исчезла.
      В Лондоне Робин поехал в дом Торна, а не к себе, поскольку понимал, что Варци может следить за Хастингс-стрит. Один из слуг Торна был послан в дом узнать новости. Он вернулся, когда Робин и Торн ужинали.
      – Ваш слуга и камердинер уехали, как и было приказано, милорд, – сообщил он Робину. – Человека два, которые могли бы вызвать подозрение, звонили у задней двери, но они тоже могли искать работу или спрашивать дорогу.
      – Никто нигде не прятался? – спросил Торн.
      – Насколько я видел, нет, ваша светлость.
      Когда слуга вышел, Торн сказал:
      – Сдается мне, найти Варци будет так же трудно или даже труднее, чем найти твою Петру. – Робин сурово посмотрел на него, и Торн поднял руку: – Мир!
      – Мне нужна хорошая драка.
      – Ты еще не оправился от предыдущей.
      – Да, чума ее побери. Я хочу драться с Варци, но он уже старик.
      В пути они обсуждали, что делать с негодяем, но так ничего и не решили.
      – Помню, как похвалялся перед Петрой, что в Англии смогу разобраться с Варци, но теперь…
      – Трудность в том, чтобы его найти. Тогда ты разберешься с ним.
      Робин наколол на вилку кусок жареной курицы.
      – Не опекай меня, – сказал он и через минуту добавил: – Знаешь, мы играем по его правилам. Теперь мне не нужно сохранять конфиденциальность. Граф Хантерсдаун может высадиться в стране без должных формальностей, и я смогу защитить контрабандистов, если потребуется. Я могу обвинить Варци в соучастии в нападении на меня, – произнес он. – Честно говоря, не вижу причин, почему не могу дать объявление.
      – Объявление о чем? – спросил Торн.
      – О Варци. Назначить вознаграждение, описать внешность.
      – На каком основании?
      – Соучастие в нападении. Если я поймаю его, то смогу предать суду за нападение на пэра королевства. Отвратительно.
      – Зачем так усложнять? Нужно просто послать записку в газеты. Думаю, Оверстоун знает, как это делается.
      Его пухлый, занудный, но невероятно ответственный секретарь действительно знал. Он не выказал никакой реакции на инструкции, только сказал:
      – Извините меня, ваша светлость, но если вы не хотите привлекать внимание к этому дому или к участию лорда Хантерсдауна, возможно, все ответы следует направлять рассудительному третьему лицу?
      – Оверстоун, ты бесценен. Займись этим, у нас есть хороший парень.
      Робин рано лег спать и быстро заснул. Наконец-то он почувствовал, что делает что-то для безопасности Петры.

      В субботу Петра проснулась в общей комнате гостиницы недалеко от места под названием Севеноукс. Пассажиры фургона спали все вместе, каждый на узком матрасе на полу, рядом с четырьмя другими путешественниками. Младенец дважды просыпался, а пожилой мужчина храпел. Но несмотря на все эти неудобства, Петра хорошо выспалась.
      Она позавтракала с остальными и снова забралась в фургон для второго дня путешествия. До Гилдфорда Петра доберется завтра, в воскресенье.
      К этому времени Робин уже должен был получить ее письмо, так что она может больше не беспокоиться о нем. И вообще выбросить его из головы хотя бы на какое-то время.
      Робин проснулся в тревоге, распаляемой смутными воспоминаниями о снах, в которых боролся, чтобы добраться до Петры, которая звала на помощь в толпе танцоров, одетых в венецианские маски. Преследование Варци не успокоило его, поскольку о негодяе не было пока никаких вестей, а его доктор вот-вот заявится, чтобы осмотреть рану. Рана заживала, но Робин обливался холодным потом, стоило ему вспомнить страдания покойного отца.
      Робин выбрался из кровати, чтобы еще раз опробовать ногу. Она болела, а швы тянули, но он мог уже ходить, опираясь на трость. Все должно быть хорошо, но когда объявили о прибытии доктора Райта, его сердце учащенно забилось. Райт был лондонским семейным доктором и знал всю историю. Он смотрел мрачно и неодобрительно.
      «Я не могу обернуть себя ватой», – хотелось крикнуть Робину, пока доктор разматывал бинт на его ноге, но он знал, что существует огромная разница между пеленанием и дуэлями.
      Он сел, чтобы посмотреть самому, пытаясь убедить себя, что уродливая зашитая рана в хорошем состоянии. Он не был уверен, пока Райт не проворчал:
      – Лучше, чем вы того заслуживаете, сэр.
      – А что, действительно хорошо?
      Доктор строго посмотрел на него, но потом улыбнулся:
      – Очень хорошо, милорд, но вам чертовски повезло. Вам прежде всего следует знать…
      – Я знаю, что жизнь непредсказуема, но ею также можно наслаждаться.
      Доктор вздохнул и снова забинтовал рану, оставив строжайшие инструкции не напрягать ногу и сообщать ему о малейших признаках усиления боли или лихорадке.
      После ухода доктора Робин решил самостоятельно спуститься к завтраку. Торн был не меньше его рад мнению доктора, и оба весело ели, просматривая газеты.
      – Не могу дождаться, когда увижу Варци за решеткой за разбой на дороге.
      – Это будет ненадолго, – предупредил Торн.
      – Я сделаю так, что его продержат некоторое время, – сказал Робин, – а потом придумаю какую-нибудь другую причину задержать его. Почему мы еще не получили отчета от Кристиана об итальянцах в Ричмонд-Лодж?
      – Потому что весь мир не остановился, чтобы заниматься твоими делами. Ешь!
      Робин взял свой кофе с молоком и сделал глоток.
      – Никаких новостей от наблюдателей на проезжих дорогах?
      – Никаких. Кофе – это не еда.
      Робин взял булочку и намазал ее маслом.
      – Такое ощущение, будто Петра не поехала дилижансом, но…
      Торн мягко прервал его:
      – Будь она мертва, кто-нибудь уже нашел бы ее тело.
      – Наверное.
      – Она просто очень хорошо прячется. Видимо, приобрела большой опыт в этом деле.
      Робин хотел возразить, но тут же подумал, что Торн прав. Петра ускользнула от леди Содуэрт. Возможно, она нашла другого покровителя. Возможно, ведет себя с ним так, как вела себя в Монтрё и на «Кулике». В конце концов, она не девственница, и как воспитанной в аристократических кругах иностранке ускользать от его поисков без чьей-то помощи?
      – Сомневаюсь, что она вообще монашка, – сказал он. – Подумай, что она без колебаний оставила свои четки и распятие. Возможно, сочла это забавным.
      Торн молчал.
      – Она использовала когти, пистолеты, шпаги…
      – Когти? – переспросил Торн.
      Робин едва не почесал заживающие царапины на плече.
      – И ранила человека Варци в совершенно немыслимое место.
      – Я думал, тебе это дало какое-то удовлетворение.
      Робин проглотил кофе, не почувствовав вкуса.
      – Она, вероятно, избавилась от того плаща, едва отойдя от фермы, а вскоре и от платья.
      – Чтобы расхаживать голышом?
      – Вполне вероятно. Нет, но она достаточно легко нашла что-нибудь другое. В конце концов, я же не первый покровитель, которого она использовала и бросила.
      – Леди Содуэрт? – спросил Торн. – Невыносимая гарпия с голосом, как у орущего павлина?
      – Обязательство есть обязательство.
      – Которое, если верить тебе, эта Содуэрт нарушала многими способами.
      Робин стукнул по столу.
      – Если бы только я знал, что она задумала! Выбросил бы ее из головы.
      – В любом случае можешь выбросить ее из головы.
      Торн не ожидал, что он согласится на это, поэтому Робин продолжал из чистого упрямства:
      – Превосходный совет. Я сегодня устраиваю карточную вечеринку.
      – Здесь? – спросил Торн. – Значит, мой дом уже сдается?
      – Нет, у себя дома. Пора возвращаться. Я же не беглец.
      Торн откинулся на стуле, поджав губы.
      – Не думаю, что Варци попытается похитить тебя и пытать с целью узнать, где находится своенравная контессина.
      – Хотел бы я, чтобы он попытался.
      – Да ты сумасшедший! Но если дело обстоит так, я требую вернуть долг гостеприимства. Хочу присутствовать в момент поимки зверя.
      – Идет. Чтобы было наверняка, я оповещу газеты о моем мероприятии. Как? А, да. – Он щелкнул пальцами, и Кокетка заплясала, чтобы получить лакомый кусочек. – Уверен, свет позабавит, что я приобрел такую собачку.

* * *

      Петра приближалась к концу второго дня своей поездки в фургоне, умирающая от скуки и охваченная множеством сомнений.
      В Милане ей казалось разумным найти отца. Теперь, когда у нее была целая вечность на размышления, в ее голове всплывали все непривлекательные аспекты.
      Почему мужчина должен помнить скоротечный роман, случившийся во время безумного венецианского карнавала двадцать два года назад? В памяти ее матери это было уникальное событие, но для того веселого молодого человека порочная контесса ди Бальдино могла быть всего лишь мимолетным развлечением.
      Он, вероятно, был очень похож на Робина Бончерча. Был ли он так же потрясен вспышкой страстной любви? Был ли так же обходителен после, стараясь скрыть правду? Когда она думала, каким Робин был после корабля, она видела только доброту, любезность и обязательства. Он охотится за ней из тех же побуждений, вот и все.
      Петра прекрасно понимала его позицию, потому что ее воспитывали в таком же духе. Есть женщины, на которых женятся и на которых не женятся, и любой брак должен служить семье, а не личному вкусу.
      Она опять думает о Робине! Петра приказала своим мыслям вернуться к лорду Ротгару, как бы ни трудно это было. Если он помнит, даже если он помнит с нежностью, почему должен верить, что она его ребенок? В корешке ее молитвенника было спрятано короткое письмо от ее матери, подтверждающее данный факт, но произведет ли это впечатление на него? Мать говорила ей, что Петра похожа на него, но сходство между молодой женщиной и взрослым мужчиной трудно определить. Может ли она предъявить какое-нибудь безусловное доказательство?
      Нет. Ведь мать могла ошибаться. Был ли у матери всего один любовник? Ее лучшей подругой была Тереза Имер, которая никогда не считалась вполне респектабельной.
      Могла ли женщина со временем исказить правду, чтобы она соответствовала ее романтическим идеям?
      Когда они остановились на ночь в Доркинге, Петра сочла общую спальню невыносимо многолюдной и шумной и после ужина пошла искать место поспокойнее. Это оказалось нелегко, поскольку гостиница «Белая лошадь» была полна приезжих.
      Петре нравилось общество, но не всякое. В некоторых случаях она предпочитала одиночество. Если отец откажется от нее, ей придется искать работу. Если повезет, она могла бы найти место компаньонки какой-нибудь дамы, но эта дама может оказаться кем-то вроде леди Содуэрт. Тогда Петру наверняка повесят за убийство.
      Она бы выжила в монастыре, но Робин говорил правду. Здесь не было монастырей, и англичане опасались папистов, как они называли католиков. Она читала молитвы про себя и никогда не крестилась.
      Петра не боялась грязной работы, но ее не научили ничему, кроме элементарного ухода за больными бедняками.
      Конечно, всегда оставался Робин, и она обещала ему попросить помощи, если понадобится, но она не знала, чего от него ожидать и что она сможет вынести. Она не могла быть его шлюхой, но было бы почти невозможно находиться поблизости от него, не имея ничего.
      Тени стали длиннее, поэтому она повернула назад к гостинице. Из головы у нее не выходили слова псалма. «Si ambulem in medio umbrae mortis, non timebo mala…» – «Хотя я вхожу под тень смерти, я не буду бояться…»
      Ей пришлось резко броситься в сторону, чтобы увернуться от мчащейся кареты, остановившейся перед «Белой лошадью», и этот момент опасности заставил ее рассмеяться. Были практические причины бояться ходить в темноте. Она смотрела, как дилижанс выгружает пассажиров и их багаж и поглощает других. У всех людей есть цель в жизни.
      Она спросила конюха, что это за дилижанс.
      – Ну, это Гилдфорд-флаер, да, мисс, и с Могучим Майком Коккрофтом на козлах. Будет там через два часа сегодня вечером, это точно.
      Кок. Петра перевела взгляд с пыльного, тяжело груженого дилижанса на невысокого дородного мужчину, пьющего что-то из огромной кружки, попутно флиртуя с кокетливой служанкой. Два часа до Гилдфорда?
      – Могу ли я купить в нем место? – спросила она.
      – А разве вы не из фургона?
      – Да, но у меня есть деньги.
      – Я спрошу, но вам придется поторопиться, мисс. Могучий Майк не будет ждать.
      Петра побежала в гостиницу, поднялась в спальную комнату и схватила свой узел, давая объяснения попутчикам. Она сбежала вниз и обнаружила кучера уже на козлах с вожжами в руке.
      – Место наверху за шиллинг, – сказал конюх. – Поторопитесь. Вы можете заплатить ему по приезде.
      Петра взобралась по лесенке и села, втиснувшись между двумя мужчинами. Экипаж тут же дернулся и поехал, и она была рада, что прижата так сильно. Флаер выехал на Гилдфордскую дорогу и набрал скорость, грум на козлах протрубил в рог, чтобы отпраздновать этот факт. Петра схватилась за рукав мужчины справа. Он, похоже, был не против.
      «Петра, Петра, подумай, что случилось, когда ты в последний раз действовала импульсивно!»
      «Я сбежала, – сказала она своему протестующему разуму. – Останься я с леди Содуэрт, сейчас была бы уже в Милане или, что более вероятно, убита при попытке сбежать».
      И петухи были символами ее удачи.
      Она увидела флюгер на башне, указывающий на запад. «Следуй за петухом».
      «Скачи на кок-хорс в Банбери-Кросс».
      Где бы это ни было, если все остальное не удастся, она поедет туда искать счастья.

* * *

      Робин забыл, что возвращение в свой дом будет означать возвращение к обязанностям, но как только его секретарь, Тревельян, выразил радость по поводу его выздоровления, он стал говорить о корреспонденции и бумагах, которые нужно подписать, а также о том, что Робин должен ознакомиться с ситуацией между Австрией и Пруссией.
      Австрия управляет Миланом, сразу же подумал Робин, но отбросил эту мысль. Он разберется с Варци, но не будет больше тратить времени на Петру. Она сделала свой выбор. Тревельян мог быть требовательным, как школьный учитель, именно он когда-то и был учителем Робина и всегда оказывался прав.
      Разобравшись с большинством срочных дел, Робин обратился к Тревельяну:
      – Если придет какая-либо информация об Италии, я хотел бы с ней ознакомиться.
      Тревельян был рядом у стола, аккуратно ставя печать Робина на уже готовые письма.
      – Об Италии, сэр?
      – Об Италии. Знаешь, это такая длинная страна, похожая на сапог?
      – Да, сэр.
      Проклятие. Робин никогда не опускался до сарказма, а Тревельян, вероятно, уловил намек на некоторые его нелепые приключения. Он все еще считал своим долгом быть информированным обо всех делах Робина. Они уже закончили?
      Тревельян принес еще одно письмо, печать была не сломана. Робин с первого взгляда понял, что оно от матери.
      – Почему ты не дал мне его первым?
      Секретарь покраснел:
      – Я… э… я взял на себя смелость сообщить графине о вашей ране, милорд.
      Робин пришел в ярость:
      – Будь проклято твое черное сердце! Это всего лишь царапина, но ты знаешь, как она будет беспокоиться. Мне надо бы сейчас же уволить тебя.
      Тревельян побледнел.
      – Ее сиятельство просила, чтобы я информировал ее обо всех ваших ранах, сэр.
      И он вряд ли мог ослушаться его мать.
      – Убирайся, – прорычал Робин и сломал печать на плотной бумаге. Она измучает себя переживаниями… – Черт! – пробормотал он, потом крикнул: – Тревельян! Вернись сюда!
      Секретарь немедленно вернулся.
      – Моя матушка завтра приезжает. Скажи миссис Данскейп приготовить ее комнаты и… в общем, делай все, что нужно.
      – Да, сэр. Мои извинения, сэр.
      – О черт. Если бы мне было плохо, она захотела бы быть здесь, и, думаю, она будет в восторге, увидев, что я здоров.
      После ухода секретаря Робин стал мерить шагами комнату, но резко остановился от боли. Стук в дверь возвестил о приходе тщательно умытого кухонного мальчишки, недавно повышенного до должности псаря. Он поставил Кокетку на пол, и она побежала к Робину.
      – Ну вот, опять ты, – проворчал Робин, беря собачку на руки. – Петра была права. Я бессердечное чудовище, не правда ли? Пренебрегать такой преданностью, такой любовью!
      Он знал, что грех собачки в том, что она напоминает ему о Петре. Кокетка была у него всего неделю, когда он встретил сестру Иммакулату, и после этого они пережили несколько выдающихся приключений, они трое. Он не забыл отослать мальчишку заниматься другими делами и снова сел за стол, посадив на него Кокетку, что ей, похоже, очень нравилось.
      – Пет и Петра, – сказал он, поднимая голову собачки, как будто в ярких глазах мог быть разумный ответ. – Неужели она в отличие от тебя вероломная стерва?
      Собачка склонила голову набок, как будто задумавшись.
      – Но ты наконец-то будешь полезной, моя маленькая безделушка. Если повезет, сообщишь синьору Варци, что я в Лондоне, и он появится из своего убежища. Тогда мы сможем отплатить ему за его жестокость к тебе.

* * *

      Петра действительно прибыла в Гилдфорд меньше чем через два часа и заплатила Могучему Майку Коккрофту его шиллинг.
      – Что вы собираетесь делать теперь? – угрюмо спросил он. Петра колебалась. У этого грубоватого здоровяка глаза были добрые.
      – Останусь здесь на ночлег, сэр, а утром продолжу свой путь.
      – Не назад в Мейдстоун, я думаю. Какой смысл скрытничать сейчас?
      – Нет. В Фарнем.
      – В Фарнем ходит медленный дилижанс. Шемли, хозяин здешней гостиницы, посадит вас прямо в него, но завтра рейса не будет, деточка, потому что воскресенье. – Он коснулся своей большой шляпы и ушел, шаркая ногами.
      Петре без труда удалось получить постель в еще одной общей комнате, но настроение у нее было подавленное. Она застряла здесь до понедельника, а значит, зря потратила шиллинг, и теперь отчаянно хотела узнать свою судьбу и иметь возможность составить какой-то план.
      В этой комнате, кроме нее, были всего двое путешественников – женщина средних лет с туповатой дочерью. Когда женщина завела разговор, Петра вяло ответила.
      – Вы выглядите обеспокоенной, дорогая, – сказала миссис Каллер.
      Петра неохотно использовала старую версию.
      – Моя мать лежит больная недалеко от Фарнема, и я спешу к ней, но из-за воскресенья застряла здесь.
      – Я думала, вы валлийка, дорогая.
      – Мой отец был валлиец, – стала сочинять очередную легенду Петра. – После его смерти моя матушка вернулась сюда, чтобы ухаживать за своей матерью, но я осталась там, где работала. Это недалеко от Монмута.
      Что же, вполне правдоподобная история.
      – Никто не может винить вас за то, что вы едете по такому делу, дорогая, но придется путешествовать на шанкс-пони. – Удивление Петры, видимо, было заметно, потому что женщина добавила: – Пойти пешком, дорогая. Здесь не больше десяти миль, и наверняка вас то там, то тут подвезет кто-нибудь едущий в церковь или в гости к родственникам.
      Воодушевленная, Петра легла спать, полная решимости пройти десять миль и завершить свое путешествие на следующий день.
      Робин не ожидал такого множества гостей в Лондоне в июле. Те, кто был в Лондоне, известили тех, кто жил в поместьях неподалеку. Все хотели узнать подробности о поединке с разбойником, напавшим среди бела дня.
      Некоторые мужчины привезли с собой красивых женщин, готовых угодить Робину, однако женщины сейчас Робина не интересовали, и он использовал свою ногу как отговорку. Это не отпугнуло их всех, некоторые начали подшучивать над ним из-за того, где на самом деле была рана.
      Он радостно приветствовал появление крепкого блондина в эффектной, расшитой галуном форме и решил ускользнуть.
      – Кристиан! – воскликнул Робин с искренним восторгом, но не вставая с места. Нога причиняла ему ужасные мучения. – Какие новости при дворе, друг мой? Черт, похоже на строчку из Шекспира.
      – Нет, это, должно быть, «тот шустрый и хитрый эльф по имени Робин Добрый малый», – сказал майор лорд Грандистон. – Как такой бездельник, как ты, умудрился оказаться раненым?
      – Лучше спроси, как кто-то пробрался через мою неприступную защиту. Тебе это никогда не удавалось.
      Кристиан рассмеялся:
      – Очень хорошо. Как?
      – Он был довольно хорош.
      – И он мертв?
      – Да, но это не моя заслуга. О случившемся писали в газетах.
      – Никогда не читаю их. Все действительно интересное обсуждается при дворе. – Кристиан взял у слуги бокал вина и сказал: – Господи, что это? – Он смотрел на Кокетку, которая плясала у его ног, желая привлечь к себе внимание.
      – Комок пуха, – сухо ответил Торн. – Кто-то смахнул его.
      – Принцесса Кокетка, – представил Робин. – Клянусь, ее уши становятся больше от восхищения. Она настоящая героиня.
      – Как это? – недоверчиво спросил Кристиан.
      – Испугала моего противника в решающий момент.
      – В это я могу поверить.
      Робин подозвал лакея, чтобы тот помог ему подняться с кресла, и взял трость.
      – Давайте найдем тихий уголок, и я расскажу вам всю историю.
      – Разве здесь есть тихий уголок? – спросил Кристиан, на которого со всех сторон сыпались приветствия и шутки по поводу галунов.
      Потребовалось время, чтобы выбраться из комнаты, но там недалеко была гостиная, составляющая часть личных покоев графа. Робин все еще считал их принадлежащими отцу. Торн пошел с ними, и Кокетка тоже. Робин рассказал другу об истинных причинах его приключений в Кенте.
      Кристиан присвистнул.
      – Это мог только ты, Робин. Только ты.
      – Почему все так говорят? – Робин взял на руки Кокетку и посадил к себе на колени. – Ты же воспринимаешь меня серьезно, правда, моя маленькая бабочка?
      – Эта собака делает тебя смешным, – сказал Торн.
      – Ты совершенно не ценишь искусство несерьезности.
      – Слава Богу.
      – Когда-нибудь, чтобы очаровывать людей, просто быть герцогом будет недостаточно.
      – Факты свидетельствуют о другом, – сухо возразил Торн.
      – Дети, – укоризненно произнес Кристиан. – Вернемся к делам насущным. Робин, ты писал, чтобы я расспросил об итальянцах в Ричмонд-Лодж. Ответ таков – ни одного за последнюю неделю.
      – Никого подходящего под описания?
      – Нет. Мы живем очень тихо.
      Робин колебался, задавать ли следующий вопрос, потому что история Петры вполне могла оказаться ложью, но он проиграл борьбу.
      – Ты можешь назвать кого-либо при дворе, кто двадцать два года назад мог находиться в Италии? Если он действительно был молод, тогда мы говорим о человеке, которому сейчас около сорока.
      Кристиан задумался.
      – В Лондоне двор просто кишел бы ими. Почти каждый пэр в юности бывал в Италии.
      – А что насчет постоянных придворных?
      – С ходу не могу сказать. Кстати, я закончил свою службу при дворе, но знаю людей, которых можно расспросить.
      – Спасибо, – сказал Робин. – Сомневаюсь, что из этого что-нибудь выйдет. Это все была история, придуманная, чтобы позабавить меня. Я действительно, – вспомнил он, гладя Кокетку, – требовал развлечений. Как всегда, берегись того, о чем просишь.
      – Хороший совет, – заметил Кристиан и добавил: – Есть ли опасность увеличить Фонд леди Фаулер?
      – Та наша идиотская клятва? Черт возьми, нет, – сказал Робин, надеясь, что вложил нужную степень веселого недоверия в эти слова. Из коридора Робин слышал, как один из его друзей сказал:
      – Хочешь пари, что этот мерзкий фонд до конца года станет богаче на тысячу фунтов?
      Должно быть, это был Кристиан, потому что ответил Торн:
      – Идет. Он никогда не будет таким дураком.

      Петра шла по безмятежным просторам, вдоль высокого хребта, рассыпавшего вокруг нее разноцветные поля. Земля выглядела такой процветающей, ухоженной, в церквях звонили колокола. Когда она проходила через деревни, некоторые люди желали ей доброго утра, но большинство жителей смотрели на нее настороженно, как на бродягу.