Робин на все лады проклинал себя. Он знал об опасности грозы, но увлекся играми и потерял контроль над ситуацией. Даже Кокетка пыталась предупредить его. Теперь они оказались посреди пустынного поля, а над головой у них бушевала гроза. Если молния попадет в карету, карета может загореться.
      Дождь барабанил по крыше кареты, из окон, заливаемых струями дождя, ничего не было видно. Через несколько минут дорога превратится в грязь, и карета не сможет проехать. Если они и переживут грозу, то застрянут здесь на ночь.
      Робин ткнул пальцем в карту.
      – Следующая станция Нувион, – крикнул он. – Мы попытаемся добраться туда, но все равно смотрите в окно, вдруг появится какое-то убежище.
      Петра выглядела такой же перепуганной, как бедная Кокетка. По крайней мере собака была укутана, но ничто не могло защитить ее от шума.
      Робин снова опустил окно, чтобы отдать приказ ехать как можно быстрее. Карета рванулась вперед, но вдруг резко накренилась набок. Сестра Иммакулата отлетела к нему. Робин поймал ее. Даже несмотря на то что он сразу же отпустил ее, вспышка, похожая на молнию, только другого рода, пронзила его. Ему показалось, что он увидел в ней похожий ответ. Карета выправилась и понеслась дальше.
      – Так можно было раздавить Кокетку, – крикнула она.
      Робин открыл корзину с едой, стоявшую на полу, и вытащил кувшин с вином. Он взял запеленатую собачку и сунул на освободившееся место, проследив, чтобы Кокетка могла дышать. После чего закрыл корзину, посмотрел на кувшин, откупорил его и сделал большой глоток. Затем предложил монашке последовать его примеру. Монашке со стройными ножками и восхитительно изящными лодыжками.
      Она покачала головой, изо всех сил сжимая ремень на дверце, но ее все равно мотало из стороны в сторону, а в глазах ее застыл ужас.
      Робин поставил кувшин.
      – Идите сюда.
      Она покачала головой. Тогда Робин сгреб ее в охапку и потянул к себе.
      – Я могу упираться ногами, чтобы удержаться на месте. Ваши для этого слишком короткие. Отпустите ремень.
      Петра сдалась. Он прижал ее к себе одной рукой. Она вцепилась в его сюртук. Карета теперь бешено раскачивалась под безумный аккомпанемент треска, грохота и раскатов грома. За ослепляющей вспышкой последовал взрыв, прогремевший, казалось, прямо над ними. Карета сильно накренилась в сторону Робина, и сестра Иммакулата перекатилась прямо на него. Он еще крепче прижал ее к себе.
      Он обеспечивал ее безопасность, но надо быть мертвым, чтобы не заметить полные груди, прижавшиеся к нему без всякого намека на корсет, который испортил бы удовольствие. Крепкие ягодицы были почти под его рукой, без всяких обручей или многослойных нижних юбок, мешающих ощутить их.
      Он не мог сопротивляться желанию скользнуть рукой еще ниже. Если небесный гнев испепелит его сейчас, по крайней мере это будет справедливой карой за то, что он делает. Только бы она была женщиной другого сорта. Ее ножны были всего в нескольких дюймах от его кинжала, а любовный турнир в грозу мог быть просто великолепным.
      От его прикосновения она напряглась, готовая оттолкнуть его. Он крепче сжал ее и опустил губы к ее уху.
      – Приношу извинения вашему небесному жениху, сестра, но, думаю, он предпочел бы, чтобы я сохранил вас в безопасности.
      Она попыталась вывернуться и после очередного толчка кареты в другом направлении оказалась сидящей верхом на Робине.
      – Прекратите! – вскрикнула она.
      – У меня, конечно, есть таланты, – рассмеялся он, – но управление погодой не входит в их число.
      – Вы знаете, что я имею в виду.
      Еще одна ослепляющая вспышка и грохот заглушили ее протесты. Она впечаталась в него руками и ногами, пригнув голову. Робин улыбнулся, наслаждаясь необузданной силой бури и энергией молний между их раскачивавшимися телами.
      Неужели монашки ходят голыми под рясой? Или целомудрие требует ограничений? Он читал, что некоторые монахи носят днем и ночью тесные кальсоны как средство против самонаслаждения. Иногда они делались из кожи или даже из овчины. Ему понадобилась бы металлическая броня, чтобы защититься от этой монашки.
      Он снова рассмеялся.
      Она подняла на него полные страха глаза, ее головная накидка сбилась набок.
      – Вы сошли с ума!
      Он не удержался и поцеловал ее.
      Ее полуоткрытые губы крепко сжались, но не сразу.
      Она снова оттолкнула его.
      Она была наполовину готова. Он ласками уговорил ее открыть губы, погрузился в ее рот и начал приподнимать ее юбку. Она отвечала на его поцелуи.
      Но потом отпрянула от него и напряглась.
      – Мои извинения, сестра, – пробормотал он. – Буря…
      Она облизнула губы. О, не надо!
      – Вы тоже боитесь? – спросила она.
      – Очень.
      – Это глупо, я знаю…
      – Вы называете меня глупым?
      – Нет, но я не люблю грозы.
      – А я люблю. Они возбуждают меня. Но я буду хорошим.
      Он поцеловал ее в висок, чтобы успокоить. Но его это не успокоило. Ничто не могло успокоить его, пока они были вместе, как сейчас, но он сразился бы с целой армией, чтобы не разлучаться.
      – Совсем не глупо бояться опасности, – сказал он. – У меня у самого сердце колотится. Вот, пощупайте.
      Он прижал ее левую руку к своей груди. При расстегнутом жилете только рубашка лежала между его кожей и жаром ее ладони. Она так и держала ладонь, пока не осознала, в какой они позе, и яростно оттолкнула его.
      Но тут карета резко наклонилась влево, возможно, даже скатилась в канаву. Робин приготовился к настоящему бедствию, готовый прикрывать ее изо всех сил, но экипаж выправился и покатился дальше. Он надеялся, что форейтор все еще управляет лошадьми, но даже если нет, он все равно не мог сейчас сделать ничего, кроме как скакать на полной скорости и оберегать своих подопечных от травм.
      Сестра Иммакулата пыталась сомкнуть ноги и все время ерзала. Когда она смирилась с поражением, то все еще сидела на нем верхом, но он был в опасности воспламениться. И о Юпитер, ее запах – земной, не парфюмерный, но опьяняющий.
      Когда-нибудь он прикажет сделать для нее духи. Парфюмированную воду для ее шелкового белья, парфюмированный лосьон для ее кожи, парфюмированное масло для ее ванны. В которой они будут купаться вместе.
      Он хотел, чтобы ее груди были в его ладонях, ее сосок – во рту. Он хотел входить в нее с каждым толчком кареты.
      Maledizione, как она так к месту говорила.
      – Это кончилось? – прошептала Петра, как будто бог грозы мог ее услышать.
      Робин осознал, что молнии и гром определенно продвинулись дальше, хотя дождь все еще лил как из ведра, а карета раскачивалась. Одна гроза шла на убыль, но другая все еще бушевала, а монашка выглядела такой созревшей для любви.
      «Кончилось? Моя святая драгоценность, все еще только начинается».
      Карета вдруг остановилась.
      Петра в ужасе округлила глаза.
      – Что опять случилось? – Тут она поняла, в какой позе находится, и отпрянула от него как раз в тот момент, когда он отпустил ее.
      Она бросилась в противоположный конец кареты и забилась в угол. Ее «Нет!» прозвучало одновременно с его «Все в порядке?».
      Они смотрели друг на друга, тяжело дыша.
      Робин отвернулся, радуясь необходимости опустить окно и узнать, что случилось. Глубоко в трясине, подумал он, при этом имея в виду не дорогу.
      – Мы застряли? – крикнул он.
      – Пока нет, сэр, – ответил Пауик, – но скоро застрянем. Впереди что-то виднеется. Как будто свет пробивается сквозь ставни.
      – Слава Богу. Вели форейтору ехать осторожно, а сам поезжай вперед договориться об убежище.
      Когда карета двинулась вперед, Робин посмотрел вниз, игнорируя дождь, льющийся ему на голову.
      – Ну как там? – спросила сестра Иммакулата.
      Он всунул голову назад, поднял стекло и повернулся к ней, вытаскивая платок, чтобы вытереть волосы. Она предложила ему свой – такой же простой и белый, как его, только меньше.
      Он поблагодарил ее и взял его.
      – Там грязь шесть дюймов глубиной, а конца дождю не видно, льет как из ведра. Благодарите Бога, сестра, что в этом месте нам предложат кров.
      Петра схватила четки.
      – Конечно, но сколько мы здесь простоим?
      – До тех пор пока дорога снова не станет твердой. Спешить незачем.
      Ее бледное лицо было напряженно. Действительно ли ее единственной проблемой была визжащая Содуэрт? Он вдруг подумал, не воровка ли она. Он поверил ей на слово, что сундук принадлежит ей. Это был весьма подходящий для монашки предмет багажа, но, возможно, он не принадлежал ей.
      Слабое поскуливание заставило Робина вздрогнуть. Он совсем забыл о Кокетке. Робин открыл корзину и поморщился:
      – Она от страха запачкала ваш платок. Это святотатство?
      – Нет.
      Он извлек все еще дрожавшую собачку, а платок оставил в корзине.
      – Что это?
      – Напоминание о платке, которым святая Вероника вытерла лицо Христа. Сестры святой Вероники заботятся о бедных и раненых на улицах.
      Успокаивая собачку, Робин обдумывал слова монашки. Странная деталь, которую надо расследовать. И если это правда, то чрезвычайно притягательная – и такая, что делает ее путешествие в Англию еще более загадочным.
      Робину вдруг захотелось разбить что-нибудь. Все-таки она монахиня, а даже для него монахиня неприкосновенна, не важно, насколько она красива, насколько соблазнительно ее тело и как страстно она целуется.
      – Ваша еда тоже испорчена, – сказала Петра.
      – Наша. Это плохо, потому что одному Богу известно, что мы будем есть сегодня на ужин.
      Где, черт возьми, они оказались, и что это за место? В этот час еще не должно быть так темно, но гроза принесла с собой ночь, а дождь все еще затуманивал окна. Все, что он мог разглядеть, было длинное низкое строение с той стороны кареты, где сидела сестра Иммакулата. Робин наклонился в ее сторону, чтобы опустить окно.
      Она отскочила.
      – Сэр!
      Он, вероятно, слегка коснулся ее груди.
      – Мне нужно открыть окно, чтобы лучше видеть.
      Она оттолкнула его.
      – Я сама это сделаю.
      Монашка никак не могла справиться с защелкой, но он рассудил, что разумнее не помогать. Когда наконец она открыла ее, окно опустилось слишком быстро. Кажется, у нее снова вырвалось итальянское проклятие.
      Впрочем, это не важно.
      Монашка она или не монашка, вот в чем вопрос.
      Но опять же, не все монашки добродетельны.
      Святая или грешница? И может ли человек быть и тем и другим?
      – Это длинное низкое строение, – сообщила она, – но оно не выглядит надежным.
      Робин наклонился, чтобы посмотреть, стараясь не касаться ее.
      – Здесь или нигде, а это место обещает сухость, тепло и постель на ночь.
      – Постели, – уточнила монашка, яростным толчком подняв окно.
      Робин вернулся на свое место.
      – Я не имел в виду ничего другого, сестра.
      Она сурово воззрилась на него.
      – Вы поцеловали меня.
      – Вы ответили на мой поцелуй.
      – Была гроза. Я очень испугалась.
      – Говорят, я родился во время грозы, и они сводят меня с ума. – Он улыбнулся ее озадаченному выражению лица. – Ваш головной убор сбился. Хотите, чтобы я поправил его?
      Петра покраснела и резко повернула накидку, но одна темная прядь все еще торчала из-под чепца, а ее румянец превратил красоту в магию. Робин едва мог дышать. Эмоции были написаны у него на лице, и Робин спрятал его, занявшись осмотром повреждений содержимого корзины.
      – Вы не должны больше так поступать, – сказала она.
      – Класть Кокетку в безопасную корзину?
      – Целовать меня!
      – Или?
      – Я думала, вы боитесь Бога.
      – Сестра Иммакулата, у меня уже так много грехов, что какой-то поцелуй, пусть и с монашкой, всего лишь капля в море.
      – Тогда почему вы не насилуете меня?
      – Потому что обещал вам безопасность. И никогда не нарушу данного мною слова. Это единственный грех, которого я никогда не совершал.
      Монашка отодвинулась.
      – Простите, но все это так глупо. Я никогда не поддамся.
      – Будущее для нас загадка.
      – Нет. Мы сами его делаем.
      Когда она отвернулась, чтобы посмотреть в окно, Робин подумал над этим заявлением с восхищением и сомнением. Как ни таинственно было будущее, он знал, что сестру Иммакулату ждут неприятности. Она одинока и уязвима в опасном мире.
      Робин увидел, что Пауик приближается к строению, где они рассчитывали найти кров. Это может быть связано с некоторыми сложностями.
      – Сестра.
      Монашка обернулась, готовая к новой битве.
      – Возможно, нам понадобится легенда.
      – Зачем?
      – Вдруг хозяева дома заинтересуются, почему монахиня путешествует без женского сопровождения. Особенно с таким мужчиной, как я.
      – По виду вы настоящий повеса, – согласилась монашка.
      – Тогда зачем ехать со мной?
      – Леди Содуэрт. – Она отвела глаза.
      – Надеюсь, урок пошел вам на пользу. Она, без сомнения, наслаждается вкусным ужином, прежде чем улечься в теплую сухую постель, а нас в лучшем случае ждут солома и похлебка. Подумайте о том, что я мог бы наслаждаться таким же комфортом. Если бы не вы, я бы остался в Аббевиле.
      Она удивленно округлила глаза:
      – Хотите сказать, что это я во всем виновата?
      Робин обратился к быстро приходящей в себя собачке:
      – Она безрассудная, вздорная женщина, не так ли?
      – Я не такая! – запротестовала монашка.
      – Факты есть факты. – Прежде чем она смогла пожаловаться на это, карета резко дернулась и остановилась. – Опустите окно и скажите мне, что вы видите.
      Бормоча что-то себе под нос, монашка послушалась, впустив внутрь холодный сырой воздух.
      – Мы на дорожке, ведущей к задней двери дома. Ваш слуга разговаривает с кем-то у парадной двери. Все вокруг залито водой.
      Робин наклонился над ней, чтобы крикнуть в окно:
      – Фонтейн!
      – Да, сэр, – отозвался камердинер.
      – Сейчас, когда мы стоим, колеса в воде?
      – Не больше чем раньше, сэр. А я вымок до нитки.
      – Это точно. – Робин опустил окно и сел.
      – Твой хозяин, – сказала монашка Кокетке, сидевшей на коленях у Робина, – жестокий и бессердечный.
      – Разве это не ее вина, Кокетка, что моему бедному камердинеру пришлось ехать под дождем?
      Кокетка согласно взвизгнула.
      – Подхалимка, – укорила ее монашка.
      – Мегера, – парировал он. – И я имею в виду не собаку.
      – Конечно, нет. Она никогда не противоречит вам.
      – Она не всегда слушается. Будь проклят этот бесконечный дождь. Наша легенда, – напомнил он. – Вот мы путешествуем, несмотря на плохую погоду, монахиня и трое мужчин. Подозрительно. Могут подумать, что мы сбежали, чтобы пожениться. Страшно подумать о возможном наказании за изнасилование монахини.
      – Как Абеляр, – сказала она, глаза ее блеснули.
      – Хотите увидеть меня кастрированным, сестра?
      – Пока нет, – ответила она.
      – Ужасная женщина. Вижу, Пауик возвращается. Молитесь, чтобы он принес хорошие новости.
      Монашка повернулась, чтобы выглянуть в окно.
      – Даже если эти люди что-то подумают, они ничего не сделают.
      – Лучше не рисковать. Мы будем братом и сестрой.
      – Но мы совсем не похожи.
      – Тогда сводные брат и сестра. Ваша мать была итальянкой, ваш отец – англичанином, как и мой. Видите мою преданность правде?
      – До известной степени, – сухо заметила Петра. – Почему тогда мы так отчаянно спешим?
      Да, почему? Робин задумался.
      – Я мог бы быть более изобретательным, но давайте скажем, что мы спешим к смертному одру вашей дорогой матушки. Мы крепкая католическая семья. Вы обнаружили склонность к святой жизни и ушли в монастырь в родном городе вашей матери, Милане.
      Петра нахмурилась, однако сказала:
      – Разумно.
      – Да это просто блестяще.
      – Не должно гордиться тем, что вы блестящий лжец.
      – Тогда считайте это театральной выдумкой. Я напишу пьесу о наших приключениях и назову ее… «Повеса и монахиня»
      В этот момент к карете подошел Пауик.
      – Мы оба Бончерчи? – быстро спросила она.
      – У нас общий отец, так что да. Имя вашей матушки?
      – Амалия.
      – А ваше имя? Поспешите. Иммакулата звучит неубедительно для английской леди.
      – Даже с итальянской матерью?
      – Отец-англичанин возражал бы.
      Поколебавшись, она сказала:
      – Мария.
      Робин спросил:
      – Правда?
      – Мы все еще играем в ту глупую игру?
      – Да.
      – Мое имя все равно Мария. – Однако ее вздернутый подбородок говорил, что в лучшем случае это полуправда.
      Робин повернулся, чтобы опустить окно и выслушать отчет Пауика.
      – Они дадут нам приют, сэр, но сейчас в доме только женщины, поэтому они не впустят нас в дом.
      – Женщины? Надо было мне пойти поговорить с ними.
      – Более чем вероятно, сэр, – ответил Пауик. – Единственно, чего я смог добиться, это сарай на заднем дворе.
      – Нищим не приходится привередничать. Карета может проехать, или придется идти пешком?
      – Тут есть проселочная дорога, но она ухабистая.
      – Лучше все же опробовать ее. А что ты им сказал?