Почему она не подумала об этом? Ей не следовало приближаться к маркизу в одежде, подаренной ей миссис Уоддл. Как сказала эта женщина, ей нужна самая лучшая одежда, чтобы встретиться со своими родственниками.
      Едва добравшись до Фарнема, Петра пошла в маленькую гостиницу и попросила там комнату с водой и мылом. Она сказала подозрительно посмотревшей на нее женщине, что собирается наняться на работу и хочет выглядеть как можно лучше. За три пенни она получила небольшую комнату, кувшин горячей воды, мыло и полотенце. Она разделась до рубашки, вымылась и переоделась в зеленое платье в цветочках. Это тоже было простое платье, но более респектабельное. Она снова надела чепец и широкополую шляпу, но от поношенной шляпы она избавится перед тем, как попросить впустить ее в Ротгар-Эбби.
      Как именно она должна сделать это? Ее уведут от парадной двери, но как объяснить цель ее прихода на входе для слуг? Возможно, ей следует спросить, не нужны ли им работники, но это приведет ее в лучшем случае к экономке. Должна ли она после этого тайком рыскать по дому, чтобы встретиться с маркизом? Ее просто вышвырнут вон, в этом нет сомнений. Некоторые слуги вообще никогда не бывают в комнатах господ. Все, что она могла сделать, это положиться на Господа и свою мать.
      Петра посмотрела в маленькое зеркальце, надеясь увидеть внешность, которая преодолеет все барьеры, но знала, что этого не будет. Единственным ее утешением было то, что хозяйка гостиницы несколько изменила о ней свое мнение. Раньше она видела в Петре бродягу, а теперь – уважаемую крестьянку.
      Петра снова отправилась в путь, теперь она была всего в паре миль от Ротгар-Эбби. Петра увидела верстовой столб с надписью: Олтон – 10 миль. Это была ее дорога. Но она улыбнулась, увидев другие стрелки под ней. Бентли – 5 миль. Кукушкин Угол – 8 миль.
      «Кукушка» была близко к «кок». Петра надеялась, что это еще одно доброе предзнаменование, что она идет по нужному пути.

* * *

      Робин не страдал от похмелья, но по какой-то причине проснулся в воскресенье, чувствуя себя разбитым, с больной головой и дурным привкусом во рту. Он выслушал, как часы пробили десять, пожелал, чтобы волшебным образом перед ним появился стакан воды и кто-нибудь поднес его ему, чтобы он мог утолить жажду и снова заснуть.
      Он почувствовал холодную руку на своем лбу и открыл глаза, только чтобы успеть в последний момент заменить «Петра» на «маман».
      – Как ты мог, ты, беспечный негодник? – в гневе спросила мать по-французски. – Говорят, ты не пустил сюда доктора. Как ты мог?
      Она все еще была в черном, и этот цвет не шел к ее нежной коже и темно-каштановым волосам.
      – Райт осматривал мою ногу в доме Торна, – ответил Робин тоже по-французски, пытаясь сесть. – Я прекрасно себя чувствую.
      – Не пытайся обмануть меня, меня, которая выносила тебя и воспитывала.
      «При помощи примерно двадцати слуг», – подумал Робин.
      – Я страдаю всякий раз, когда ты пропадаешь. – Она, так же как Петра, много жестикулировала. Почему он никогда раньше не думал об этом? – И теперь, – воскликнула она, – и теперь ты ввязался в поединок! Получил ранение! Ты чудовищно неблагодарное дитя!
      Ему удалось поймать отчаянно жестикулирующую руку.
      – Моя дражайшая матушка, моя рана незначительна и быстро заживает. Я прекрасно себя чувствую, если не считать последствий вчерашней пирушки.
      Она замерла, испытующе глядя на него:
      – Правда?
      – Правда. – Он не будет думать о Петре или о Пауике. Они ничуть не похожи.
      Мать, успокоившись, села на край постели, и Робин поцеловал ее пухлую, идеально наманикюренную руку.
      – Я едва не уволил Тревельяна за то, что он встревожил вас Надо было это сделать.
      – Тогда я наняла бы его снова.
      – Быть моим учителем, маман. Полагаю, я могу уволить моего секретаря.
      – Ты не сделаешь ничего столь постыдного. Он всего лишь послушался меня.
      Сейчас бессмысленно говорить о том, что интересы матери и его собственные могут не совпадать.
      – Ты действительно выздоравливаешь? – спросила мать, взяв в ладони его лицо. – Ты не лжешь?
      – Клянусь честью. Но если хотите помочь мне, я бы был признателен вам, если бы вы принесли мне стакан воды.
      Она рассмеялась и пошла за графином. Насколько ему было известно, его мать никогда не использовала пистолет или шпагу, она с утра до ночи управляла своим имением и яростно сражалась за своих птенцов.
      Что она будет делать, когда он возьмет бразды правления в свои руки, а это произойдет в ближайшее время, чтобы сохранить самоуважение?
      Мать принесла воду. Она улыбалась.
      – Ma belle, – сказал он, поднимая бокал.
      – Почему Фонтейн не занимается такими вещами, как вода? – спросила мать.
      – Я отослал его в отпуск.
      – В Чейнингс?
      – Если вы знаете, зачем спрашивать?
      – Но я не знаю всего. Не знаю, почему.
      – Это долгая история, но с ним все в порядке. И с Пауиком тоже. – «Все ваши с любовью подобранные сопровождающие и сторожевые псы в порядке».
      Как будто по сигналу Кокетка выскочила из кровати, виляя хвостом.
      Мать удивленно посмотрела на нее:
      – Что это?
      – Собачка-папильон. Вы видели таких при французском дворе.
      – Тогда зачем это? Тем более в твоей постели!
      – Она очень успешно просит. Но если быть точным, она в своей постели в моей постели. – Он откинул одеяло, чтобы продемонстрировать новую корзинку Кокетки с розовой бархатной подушкой.
      – Но ты любишь больших собак. Ты называл моих спаниелей бездельниками.
      – Меня соблазнили.
      Она снова пощупала его лоб. Он поймал ее руку и поцеловал.
      – Моя дорогая, драгоценная матушка, у меня нет жара. Я все расскажу. – Почти все. – Это развлечет вас, позабавит, даже взволнует, потому что все опасности уже позади. Но умоляю, позвольте мне встать, принять ванну, одеться и позавтракать. Полагаю, вы только что приехали? Значит, вам понадобится время, чтобы отдохнуть после путешествия.
      – О, разве?
      Он не ответил.
      – Ты изменился, – сказала мать.
      – Уверяю вас…
      Она знаком заставила его замолчать.
      – Определенно. Женщина?
      Робин промолчал. Только бы не покраснеть.
      – Для брака или для удовольствия? – спросила мать деловым тоном. – Надеюсь, ты не натворил глупостей?
      – Я расскажу вам все, когда приму ванну, побреюсь и оденусь.
      – Очень хорошо. Я пришлю тебе слугу. – Прежде чем выйти, она сказала: – Я говорила тебе, что нужно сделать здесь звонки.
      После ее ухода Робин ощутил желание забраться под одеяло, как ребенок, который хочет спрятаться. Кокетка, всегда готовая посочувствовать, лизнула его руку. Он погладил ее.
      – Ей это не понравится, – сказал Робин и добавил: – Ничто не расстроит мою мать, потому что Петра д'Аверио – лживая авантюристка, и я, вероятно, никогда больше не увижу ее.
      Вошел временный камердинер, и Робин велел ему приготовить ванну. Впервые после ранения Робин снял повязку, погрузился в горячую воду и оказался прямо в Монтрё.
      Там он лежал в ванне, представляя Петру, которая была так близко, намыливая свое очаровательное тело. Он возбудился и вынужден был удовлетворить себя, но час спустя все еще кипел от этой безумной страсти…
      Петра д'Аверио. Он знал нескольких очень красивых женщин своего круга, некоторых чрезвычайно соблазнительных и самых опытных в искусстве обольщения, но с ней это с самого начала было безумием. Она захватила его с первого взгляда во дворе «Головы быка». Нет, с первого слова. Maledizione. Это было предостережение для всякого, у кого хватает ума понять это.
      Ее сила кипела в карете и потом пылала у мамаши Гулар, подпитываемая опасностью. Она ярко вспыхнула в Монтрё, но достигла своей полной разрушительной силы на «Кулике».
      Теперь она исчезла, но Робин ее не забыл.
      Петра в доме контрабандиста, потягивающаяся в утреннем свете. В спальне Гейнеров, занимающаяся его раной. Сестра святой Вероники, посвятившая себя помощи раненым на улицах.
      Он вылез из ванны и чертыхнулся, ощутив напряжение в ноге. Встревоженный лакей помог ему дойти до кресла и одеться. У Робина было сегодня много дел, но самым сложным он считал разговор с матерью. Он снова забинтовал ногу, надел простые бриджи, рубашку и жилет. А вместо сюртука – синий шелковый халат – намек на больного, чтобы смягчить ее.
      Она была права. Он изменился, возможно, из-за встречи со смертью или, как она намекала, из-за Петры. Какова бы ни была причина, пришла пора дать покой духу его отца и принять на себя всю ответственность за его графство. Странно, он с нетерпением ждал этого, но понимал, что без борьбы ничего не добьется.
      Робин пошел в покои матери, что было недалеко, поскольку она все еще пользовалась комнатами рядом с графскими покоями. Ей придется освободить их, когда он женится.
      Женитьба. Несмотря на их соглашение, у нее наверняка уже готов целый список невест. Благовоспитанных, утонченных девушек из хороших семей и с хорошим приданым. Девушек, знающих свет, рассудительных и прагматичных в браке. Среди них не было места безрассудной итальянской монашке, умеющей обращаться со шпагой.
      Мать уже переоделась и освежилась. Увидев, что Робин ходит с тростью и прихрамывает, мать нахмурилась.
      – Рана в порядке, – заверил ее Робин, поднес ее руку к губам и чмокнул в щеку. – Повреждена только мышца, я берегу ее. Правда, маман.
      – Придется поверить тебе на слово. Не понимаю, зачем ты привез это с собой. – сказала она, указав пальцем на Кокетку. – Это насмешка.
      – Она была средством достижения цели, – сказал Робин и поведал историю о несговорчивой графине, потому что знал, что мать одобрит это.
      – Дрянной мальчишка, – сказала она, но улыбнулась. «Как мило оправдывать чьи-то ожидания».
      – Могу я приказать подать мне завтрак сюда, маман? Тогда расскажу вам обо всех моих злоключениях, пока ем.
      – Разумеется. Фелис, распорядись.
      – Просто кофе, – сказал Робин низенькой служанке, которая тридцать лет назад приехала в страну вместе с его матерью. – Мне нужно интенсивное восстановление.
      Морщинистое лицо Фелис расплылось в широкой улыбке. Она присела в реверансе и вышла.
      – Итак, – сказала мать, меряя шагами комнату. – Кто она?
      – Кокетка? – спросил Робин, делая вид, будто не понимает, о ком идет речь. – Я не знаю ее предков.
      – Женщина, виноватая в этом. Я знаю о ней. Тревельян рассказал кое-что.
      – Маман, мне действительно придется уволить Тревельяна, если вы сделали его своим шпионом.
      Мать покраснела:
      – Что ты хочешь скрыть от меня?
      Робин погладил Кокетку.
      – Кто она, Робин? Итальянка, насколько я понимаю.
      – Да, католичка.
      – В этой стране католиков не жалуют. Мне пришлось смотреть, как мои дети растут без святых таинств.
      Он выразительно посмотрел на мать. Она не была глубоко религиозной.
      – Ты не отделаешься от меня, – бросила она. – Она твоя любовница? Не вижу причин это скрывать. И все же кто она? Что она для тебя? Где она?
      – Где она, понятия не имею. Это должно вас радовать. Я встретил леди в отчаянном положении и помог ей. Джентльмен должен быть галантным. Не так ли?
      – Фа! – Ее любимое восклицание. – Из-за нее тебя ранили.
      – Ее преследовал некий миланец, желавший во что бы го ни стало притащить ее обратно, чтобы обслуживать его хозяина. Мы переправились в Англию, но один из миланцев перехватил нас недалеко от Фолкстоуна. Случился поединок на шпагах, я был ранен, но теперь выздоравливаю.
      – А твой противник? Он мертв?
      – Да.
      – Это хорошо. Очень хорошо. Уж если ты сражаешься на шпагах, то должен побеждать. А врага следует убить. Иначе он захочет отомстить.
      – Прагматично и совершенно правильно, как обычно.
      Принесли кофе и тяжело груженый поднос. Робин отпустил слуг и налил себе чашку. Он сделал глоток и содрогнулся от удовольствия.
      Его мать пила кофе с молоком.
      – Крепкий кофе с утра, – сказала она, хмурясь. – Это ослабит тебя. Фелис!
      – Я предпочитаю именно такой, – сказал Робин, улыбаясь поспешно вошедшей служанке. – Но чтобы доставить удовольствие вам, маман, я съем слабую булочку вместо крепкого мяса.
      – Фа!
      Он съел кусок. Робин понимал, что не следует снова поднимать тему Петры, но спросил:
      – Если я найду мою «девицу в беде», вы будете добры к ней?
      – Если она должна стать твоей любовницей, то да. Если ты намерен на ней жениться, то нет.
      – Вы ничего о ней не знаете, – возразил Робин.
      – Напротив. Я знаю все. Она сбежала из Милана, значит, у нее нет там влиятельной семьи, которая могла бы ей помочь. Она попала в беду, значит, у нее нет денег. Она решилась путешествовать вместе с таким молодым человеком, как ты, значит, у нее нет осмотрительности или, что еще хуже, морали. Она, возможно, шлюха.
      – Нет.
      – Ты не смог с ней?
      – Маман, вы рискуете стать вульгарной.
      Она дернулась как от удара.
      – Возможно, но… – Она вздохнула. – Очень хорошо. Раньше ты никогда не разочаровывал меня в этих делах. Я верю, что ты сделаешь то, что правильно.
      – Что я считаю правильным, – уточнил он и откусил еще кусок.
      Она не ответила, что было, предположил он, в некотором роде победой, но он знал, что с этого момента она усилит свою бдительность.
      Петра покинула Олтонскую дорогу, но не нашла поворот на Ротгар-Эбби и уже стала сомневаться, правильно ли она поняла, когда ей объясняли, куда идти. Она остановилась на обочине, чтобы отдохнуть и подумать, но тут услышала стук колес приближающегося экипажа и пожалела, что стоит на виду. Появилось что-то вроде открытой повозки, запряженной двумя крепкими лошадьми, везущей, видимо, целую семью, начиная от бабушки и кончая младенцем. Худощавого сложения пара средних лет сидела на козлах.
      – Мы можем взять еще одного человека, – сказал седовласый мужчина.
      Петра смутилась.
      – Но вы не знаете, куда я иду, сэр.
      Он широко улыбнулся:
      – Вперед или назад. Если вперед, мы можем подвезти вас до того места, где наши пути расходятся.
      Эта простая логика заставила Петру забраться в повозку и втиснуться между молодой женщиной и девочкой. Она обнаружила, что на полу сидят несколько маленьких детей, все они были хоть и скромно, но хорошо одеты.
      – Вы едете в церковь? – догадалась Петра.
      – Нет, мисс, – ответила молодая женщина, улыбаясь. – Мы уже ходили сегодня утром. Мы едем в Ротгар-Эбби.
      Петра изумленно выдохнула «Зачем?», прежде чем успела остановиться. Не случилось ли какое-нибудь несчастье?
      – Праздник у его светлости, – ответила женщина, качая младенца. – Вы не здешняя?
      – Нет. Из Уэльса. А что за праздник?
      Мужчина на козлах обернулся, чтобы ответить:
      – Маркиз Ротгар, владелец, время от времени открывает поместье для своих людей.
      Со своего места Петра видела чуть больше пейзажа, который, похоже, весь состоял из ферм.
      – Мы уже на его земле?
      – Господи, нет, дорогая, – ответила женщина, улыбаясь Петре. – Мы из Олдершота, но мой Том один из переплетчиков его светлости, и всех местных, с кем он ведет дела, всегда приглашают. Это большой день для всех нас, и младшие могут увидеть такие чудесные вещи.
      – Вам разрешают входить в дом? – спросила Петра.
      – Не в публичный день, нет. Но, – с гордостью объяснила женщина, – такие люди, как мы, которым он доверяет, могут попросить о посещении, когда его светлости нет дома. Мы иногда берем детей, чтобы посмотреть библиотеку, чтобы они на месте могли увидеть работу их отца. Кто-нибудь из слуг показывает нам картины, статуи и все прочее.
      Один из мальчишек начал рассказывать о батальной картине, а девочка – о мебели, украшенной птицами и цветами.
      – Похоже, он очень добрый, этот лорд, – сказала Петра, воодушевляясь.
      – К тем, кто с ним честен, – ответил мужчина тоном, который поумерил ее воодушевление. – Я Том Харстед, мэм, а это моя жена, Абигейл. Вы скажите, где хотите сойти.
      Похоже, она сможет сегодня приехать прямо в Ротгар-Эбби, но ей нужно будет присоединиться к тем, у кого есть приглашения.
      – Мы все были приглашены на свадьбу, – сказала молодая женщина, улыбаясь от нахлынувших воспоминаний. – Это был незабываемый праздник.
      Петра ничего не могла понять. Какая свадьба? О чем они говорят?
      – Он женился только в прошлом году? – спросила она. – Или это его второй брак?
      – Нет, дорогая, первый.
      – Значит, он еще молод? – Петра была на грани обморока. Может быть, ее маркиз Ротгар умер, а сын унаследовал титул? Почему они ни разу не подумали об этом? Но нет, сын должен быть моложе, чем она. Но поместье мог унаследовать брат или даже кузен.
      – Нет, – ответил мистер Харстед. – Ему около сорока, но он все еще крепкий, красивый мужчина.
      Петра сказала со вздохом:
      – Странно, что он так долго не женился.
      – Сорок – это еще не старый, – возразила миссис Харстед. – Но у него были свои причины.
      Петра поняла, что наткнулась на что-то, о чем миссис Харстед не считает нужным говорить с незнакомкой.
      – Что же привело вас в эти места, дорогая? – спросила женщина, меняя тему.
      Петра снова рассказала историю о жестокой хозяйке, которая выгнала ее.
      – Это отвратительно. Вы едете в какое-то определенное место? Если нет, может быть, попытаете счастья в Эбби? Там хорошо работать.
      – Может быть.
      Повозка остановилась, и мистер Харстед обернулся на козлах:
      – Здесь мы поворачиваем. Поедете дальше с нами или попытаете счастья в Эбби?
      – Да, пожалуйста. И спасибо вам.
      Мужчина повернул повозку, и она загрохотала по дороге.
      – Правда, сейчас вы, вероятно, не найдете никого, с кем можно поговорить, – сказала миссис Харстед, – потому что никого из слуг не будет дома. Но тогда позже.
      Повозка медленно влилась в равномерный поток повозок и пешеходов, люди были празднично одеты. Они проехали мимо семьи, которая везла в инвалидном кресле укутанную в шаль старушку, и остановились из-за затора на въезде в поместье.
      Петра с трудом сдерживала смех. Этот важный момент она представляла себе совершенно другим.

Глава 26