Майк же утверждает, что церковь может обойтись без задушевной музыки и благообразных привратников, но если не собирать пожертвований, то никто не поверит, что это церковь… В зал выносят корзины, полные денег, и Майк объявляет, что это сбор с предыдущей службы, и если кому надо, пусть возьмет, сколько хочет, а если кто хочет дать, мы с благодарностью примем. Неплохой способ избавляться от лишних денег. – Великолепный способ заработать еще больше. Мне кажется, что после такого жеста люди больше дадут, чем возьмут.
      – Не знаю, не видел. Пэтти увела меня в аудиторию, где проводятся службы для седьмого круга посвященных, то есть для людей, проучившихся несколько месяцев и сделавших успехи, если это можно назвать успехами. Перемена была разительной. Если служба в общей аудитории напоминала выступление юмориста, то здесь я увидел чистой воды шаманство. Майк надел облачение, был напряжен, глаза блестели, он даже казался выше. Было темно, звучала странная музыка, под которую хотелось танцевать. Мы с Пэтти присели на что-то, похожее на кровать. Я ничего не понял: Майк пел по-марсиански. Иногда они говорили: «Ты есть Бог» и потом опять по-марсиански. Слушай, Джабл, такое я и не выговорю.
      Джабл издал какие-то каркающие звуки.
      – Так?
      – Да, похоже… Ты что, тоже? И водишь меня за нос?
      – Нет, этому меня научил Вонючка. Сказал, что это жуткая ересь. На английский переводится как «Это есть Бог». Махмуд говорит, что сделал весьма приблизительный перевод. Это слово означает заявление Вселенной о том, что она осознает себя. Это «грешен» без тени раскаяния. Вонючка говорит, что он сам до конца не понимает смысла этого слова, но знает, что это плохое слово, скорее проклятие, чем благословение… Что ты еще видел, кроме кучки фанатиков, визжавших по-марсиански?
      – Они не визжали и не были похожи на фанатиков, а в основном шептали; потом говорили в обычном тоне, размеренно, ритмично, как пели. Они производили впечатление не хора, а одного существа, которое напевает то, что чувствует и видит. Ты видел, как возбуждаются фостериты на своих службах?
      – Лучше бы не видел.
      – Эти тоже были в трансе, но в каком-то мягком и спокойном, как сон. Напряжение все нарастало, но непонятно от чего. Тебе доводилось бывать на спиритических сеансах?
      – Конечно. Легче сказать, где мне не доводилось бывать.
      – Значит, ты знаешь, что все могут молчать и сидеть неподвижно, а напряжение будет расти. Там была такая же атмосфера: внешне спокойная, но чреватая бурей.
      – Образованные люди говорят «аполлоновская».
      – Как?
      – В противоположность дионисийской. В быту это упрощают и говорят «спокойный» и «буйный», что абсолютно неверно. Аполлоновские настроения и дионисийские – две стороны одной медали. Монашка, стоящая в келье на коленях, может испытывать гораздо более сильный экстаз, чем скачущие жрецы Пана. Экстаз – это состояния психики, а не мускулов. Еще одна ошибка – ассоциировать слова «аполлоновский» и «хороший». Респектабельность еще не означает доброты. Продолжай.
      – Служба проходила не так спокойно, как молитва монашки. Участники ходили, менялись местами, целовались и, кажется, все. Точно не скажу: было темно. Одна девушка подошла к нам, Пэтти что-то сказала ей, та поцеловала нас и ушла. – Бен ухмыльнулся. – По-настоящему поцеловала. Я был одет не так, как другие, она должна была бы это заметить, но не заметила.
      Действие было вроде бы импровизированным, но в тоже время хорошо скоординированным, как танец балерины. Майк то руководил, то сливался с общей массой. Он подошел к нам, взял меня за плечо и поцеловал Пэтти – спокойно, но быстро, – ничего при этом не сказав. В углу стояла какая-то штуковина, похожая на аппарат стереовидения, которую Майк использовал для демонстрации чудес. Само слово «чудеса» он не произносил, по крайней мере, по-английски. Все церкви обещают чудеса, но ни одна их не дает.
      – Неправда. Очень многие совершают чудеса. Возьми католиков или «христианскую науку».
      – Католиков?
      – Я имею в виду Чудо Пресуществования.
      – Это слабенькое чудо. А что до «христианской науки», то если я сломаю ногу – предпочту медицинскую науку.
      – Значит, смотри под ноги и отстань от меня!
      – Но Майк не сращивал переломы, а показывал фокусы. Он либо классный иллюзионист, либо гипнотизер.
      – Либо и то, и другое.
      – Или у него классный аппарат стереовидения, в котором изображение почти не отличимо от действительности.
      – Бен, как ты отличаешь настоящие чудеса от поддельных?
      – Не знаю. К тому, что показывал Майк, придраться было нельзя, но этого не могло быть на самом деле. Например, зажегся свет и в ящике оказался лев, а вокруг него – ягнята. Лев заморгал и зевнул. Голливуду ничего не стоит нашлепать тысячу таких картинок, но… пахло львом. Хотя и запаху можно напустить.
      – Почему ты считаешь, что это обязательно подделка?
      – Я пытаюсь быть объективным.
      – Тогда не уподобься ортодоксам. Бери пример с Энн.
      – Я не Энн. Я обалдел во время службы. Какая уж там объективность!
      Майк долго показывал всякие штуки: левитацию и еще что-то в том же духе. Пэтти велела мне сидеть на месте, а сама ушла. Она сказала, что Майк объявил, чтобы все, кто не чувствует себя готовыми вступить в следующий круг, ушли. Я сказал: «Может, мне лучше уйти? – «Нет, что ты! Ты уже в Девятом Круге. Сиди, я скоро приду».
      Кажется, никто не вышел. Это была группа намеченных к повышению. Зажегся свет, и рядом с Майком появилась Джилл. Она была настоящая. Она увидела меня и улыбнулась… Когда актер смотрит прямо в камеру, зрителю кажется, что, где бы он ни сидел, актер смотрит ему прямо в глаза. Если Майк отладил все до таких мелочей, то он не промах… Джилл была одета в диковинный костюм. Майк начал говорить, кое-что по-английски. Что-то о Матери всего сущего… и стал называть Джилл разными именами, и с каждым новым именем ее костюм менялся.
 

***

 
      Бен встрепенулся, увидев Джилл. Ни освещение, ни расстояние не могли его обмануть: это была именно Джилл. Она посмотрела на него и улыбнулась. Он вполуха слушал, что говорил Майк, а сам думал, что же представляет собой пространство, которое он все время принимал за аппарат стереовидения. У него возникло желание подняться на сцену и дотронуться до Джилл рукой, но он не решился сорвать Майку сеанс. И вдруг:
      – Кибела!
      Костюм Джилл изменился.
      – Изида!
      Снова изменение костюма.
      – Фриг!… Ге!… Дьявол!… Иштар!… Марьям!… Праматерь Ева!… Матерь Божья!… Любящая и Любимая, Вечная Жизнь!
      Кэкстон дальше не слушал. Джилл превратилась в Праматерь Еву, облаченную лишь в свое величие. Вот она стоит у древа, а по нему ползет змий.
      Джилл улыбнулась, погладила змия по голове, обернулась к зрителям и раскрыла объятия. И зрители устремились в сад Эдема.
      Вернулась Пэтти и тронула Бена за плечо.
      – Пойдем, милый.
      Кэкстону хотелось остаться, насладиться видением Джилл-Евы, войти вместе со всеми в сад Эдема, но он встал и вышел. Оглянувшись, Бен увидел, как Майк обнимает подошедшую к нему зрительницу, и повернулся к Патриции, чтобы не отстать от нее. Поэтому он уже не видел, как одежда кандидатки исчезла, а Майк поцеловал женщину; не видел он и того, как Джилл поцеловала кандидата, одежда которого тоже исчезла.
      – Мы прогуляемся, чтобы они успели вернуться в Храм, – объяснила Пэтти. – Можно было, конечно, поговорить с Майком и в аудитории, но лучше не мешать ему работать.
      – Куда мы идем?
      – На сцену, за боа, а потом в Гнездо. Я думаю, тебе не стоит смотреть на посвящение. Марсианского ты не знаешь и ничего не поймешь.
      – Я хочу поговорить с Джилл.
      – Она обещала заглянуть в Гнездо после службы. Пойдем.
      Патриция открыла какую-то дверь, и Бен оказался в райском саду. Навстречу им поднял голову змий.
      – Радость моя! – сказала Патриция. – Вот и я, твоя мамочка. – Она сняла боа с дерева и уложила в корзину. – Дюк принес его сюда, а я устроила на дереве и рассказала, как себя вести. Тебе повезло, Бен: посвящение в Восьмой Круг не часто случается.
      Бен взял в руки боа и обнаружил, что четырнадцатифутовая змея – тяжелая штука. Корзина была сшита стальными скобами.
      – Поставь ее на пол, – сказала Патриция на верхнем этаже.
      Она разделась и повесила на себя змею.
      – Девочка любит обниматься с мамой, а сегодня она это заслужила. У меня скоро урок, но минут пять можно побаловаться. Змей нельзя разочаровывать, они обижаются, как дети.
      Они подошли ко входу в Гнездо. Бен снял туфли и помог Патриции разуться. В гнезде Бен разделся до плавок и подумывал о том, чтобы снять и их. Он начал понимать, что ходить в Гнезде одетым так же неудобно и неприлично, как явиться в бутсах на танцы. Окон нет, на двери висит памятка, в комнатах тепло, как в живых внутренностях, да и Патриция приглашала раздеться. То, что она сама ходит голая, Бен отнес на счет возможных странностей в поведении татуированных женщин, но, войдя в гостиную, он увидел мужчину, на котором было на одну змею и на много картин меньше, чем на Патриции. «Ты есть Бог», – приветствовал их мужчина и пошел в сторону «Гнездышек» и ванных комнат. На кушетке осталась лежать голая женщина.
      Кэкстон знал, что во многих семьях заведено ходить по дому нагишом. А здесь и была семья – все друг другу братья. Но он никак не решался снять фиговый листок: если войдет кто-то одетый, ему будет стыдно. Надо же: еще не разучился краснеть!
 

***

 
      – Что бы ты сделал на моем месте, Джабл?
      Харшоу поднял брови:
      – Чего ты хочешь? Майк волен организовывать свой семейный быт на нудистский манер. Человеческое тело бывает красивым и отвратительным, но это ничего не значит.
      – Черт возьми, как приятно судить обо всем с высоты Олимпа! Что-то я не разу не видел, как ты бегаешь в компании без штанов. – Ты тоже ходишь в штанах, но я уверен, что не из скромности. Просто-напросто боишься показаться смешным! Это древний невроз с длинным псевдогреческим названием.
      – Неправда! Я просто не знал, как лучше поступить!
      – Вот именно, сэр, неправда. Вы знали, как следует поступить. Но вы боялись при этом выглядеть глупо или подозревали, что сработает мужской рефлекс. Мне кажется, что у Майка есть причины именно таким образом устраивать свой быт. Он ничего не делает просто так.
      – Это правда. Джилл мне объяснила.
 

***

 
      Бен стоял в прихожей, держась за плавки и все еще не решаясь их снять. Вдруг кто-то обнял его за талию.
      – Бен, милый! Как здорово!
      Джилл бросилась в его объятия, прижалась жадным теплым ртом к его губам, и Бен не пожалел, что разделся. Джилл уже не была Праматерью Евой, на ней был наряд жрицы, но Бен радостно сознавал, что держит в руках живую, теплую женщину.
      – Господи, – сказала она, отрываясь от его губ, – как я по тебе скучала! Ты есть Бог!
      – Ты есть Бог, – уступил он. – Джилл, ты еще никогда не была такой красивой!
      – Положение обязывает, – согласилась она. – Знаешь, как было приятно, когда ты смотрел на меня в финале!
      – В финале?
      – Джилл имеет в виду конец службы, – вмешалась Пэтти, – когда она изображала Мать всего сущего. Это цирковой термин. Ну, пока, я побежала.
      – Пэтти, ты забыла, что мы не спешим?
      – Я не спешу, а бегу. Сейчас уложу мою девочку спать – и в класс. Поцелуемся на прощание?
      Бен поймал себя на том, что целует Патрицию. На змей он старался не обращать внимания. Потом Патриция поцеловала Джилл.
      – Пока! – И неторопливо удалилась.
      – Она прелесть, правда, Бен?
      – Правда, хотя вначале она меня смутила.
      – Понимаю. Пэтти всех ошеломляет, потому что никогда не сомневается, а сразу делает то, что считает правильным. Этим она похожа на Майка. Она лучше нас всех постигла его науку, ей бы быть верховной жрицей, но татуировки мешают выполнению некоторых обязанностей. Отвлекают. А она не хочет их снимать.
      – Снять столько татуировок? Она может умереть!…
      – Нет, милый. Майк способен сделать это без ножа и без боли. Но она считает их частью себя. Садись. Дон принесет ужин. Мне нужно поесть, пока ты здесь, а то после не успею. Тебе понравилось у нас? Дон говорит, ты был на общей службе.
      – Был.
      – Ну как?
      – Майк сумел бы продать змеям ботинки.
      – Бен, тебя что-то беспокоит?
      – Нет.
      – Ладно, поговорим об этом через недельку-другую.
      – Я к тому времени уеду.
      – У тебя уже не осталось материала?
      – Есть на три дня. Но мне все равно нужно ехать.
      – А я думала, ты погостишь. Ну, ладно, позвонишь, когда захочешь приехать.
      – Не думаю, чтобы мне захотелось.
      – Захочется, вот увидишь. У нас не совсем церковь.
      – Да, Пэтти что-то такое говорила.
      – По внешним признакам наша организация – церковь. Но мы не стараемся показать людям путь к Богу. Мы не пытаемся спасать души: душу нельзя спасти, потому что нельзя погубить. Мы не стараемся обратить людей в нашу веру: то, что мы им предлагаем – не вера, а правда, и это можно проверить. Мы даем им правду, насущную, как хлеб. Мы показываем им способ жизни, при котором война, голод, насилие становятся такими же бессмысленными, как одежда в нашем Гнезде. Но для этого они должны выучить марсианский. Мы ищем людей, способных верить тому, что они видят, готовых упорно работать: ведь изучение языка – это серьезная работа. Нашу правду нельзя выразить английскими словами, как Бетховеновскую Пятую. – Она улыбнулась. – Майк не спешит. Перед ним проходят тысячи людей, а он отбирает единицы. Некоторые остаются в Гнезде, и он учит их дальше. Когда-нибудь мы выучимся настолько, что сможем организовать собственные Гнезда… Но это еще впереди, мы ведь только учимся. Правда, дорогая?
      Бен поднял глаза и увидел вторую верховную жрицу – Дон, с подносом в руках. Она была одета, как Патриция, только без татуировок.
      – Угощайся, брат Бен. Ты есть Бог, – улыбнулась Дон.
      – Ты есть Бог. Спасибо.
      Она поцеловала его, расставила тарелки и принялась за еду. Бен пожалел, что она села рядом: ему хотелось полюбоваться ее божественными формами со стороны.
      – Еще рано, Джилл, – говорила тем временем Дон, – но ожидание скоро исполнится.
      – Видишь, Бен, – заговорила Джилл, – я сделала перерыв, чтобы поесть, а Майк уже три дня не ест и не сядет есть, пока не освободится. Потом наестся на неделю вперед и снова будет работать. В отличие от нас он не устает.
      – Я тоже не устала, Джилл. Хочешь, я заменю тебя, а ты посидишь с Беном? Давай сюда форму.
      – Сумасшедшая! Сколько ты не отдыхала? Кстати, надо сказать Пэтти, пусть закажет еще двенадцать дюжин облачений. Майк почти все израсходовал. – Уже заказали.
      – Почему мне не сказали? Мое уже тесновато, – она повела плечами, и у Бена захватило дух. – Поправляемся…
      – Есть немножко.
      – Это хорошо. Мы были суховаты. Смотри, Бен, у нас с Дон одинаковые фигуры: рост, объем груди, талии, бедер. И цвет кожи. Мы были с самого начала похожи, а Майк сделал нас почти близнецами. Дорогая, встань, пусть Бен посмотрит.
      Дон отставила тарелку и приняла позу, в которой Джилл представляла Праматерь Еву. Джилл сказала с полным ртом:
      – Видишь, Бен, это я.
      – Не совсем, – улыбнулась Дон.
      – Да, я почти жалею, что у нас не одинаковые лица. Хотя лица становятся похожими, потому что мы делаем одинаковую работу. Знаешь, как удобно иметь близнеца? Дон может купить платье, а оно и мне подойдет…
      – Я думал, что тебе уже не нужны платья, – медленно сказал Бен.
      – Что ты! Не ходить же нам на танцы в этом, – удивилась Джилл.
      – Мы ходим танцевать, чтобы не засыпать… Садись, доедай, Бен уже насмотрелся. Бен, в той группе, которую ты видел, есть замечательный танцор, а в городе полно ночных клубов. Мы с Дон одно время не давали ему спать по ночам, и бедняга едва не засыпал на уроках. Но теперь ему и не нужно спать: он в Восьмом Круге. А почему ты решил, что нам не нужны платья?
      – Потому, – Бен поведал ей о своих мучениях.
      Джилл сделала круглые глаза, засмеялась, но одернула себя.
      – Понимаю. Милый, я осталась в облачении, потому что мне сейчас снова выступать. Если бы я догадалась, что это тебя смущает, то, конечно, сняла бы. Мы уже привыкли друг к другу и не смущаемся; одеваемся и раздеваемся по необходимости. Если не хочешь, можешь не снимать плавки или наоборот, сними, если хочешь.
      – Гм…
      – Только не сердись, – Джилл улыбнулась, и на ее щеках появились ямочки. – Я вспоминаю, как Майк пошел на пляж. Помнишь, Дон?
      – До конца жизни не забуду!
      – Бен, ты же знаешь, что такое Майк. Мне приходилось его всему учить.
      Он никак не мог понять, зачем людям одежда, пока не обнаружил, что мы страдаем от холода, сырости и жары. На Марсе не стыдятся наготы. Только недавно он стал воспринимать одежду как украшение – когда мы стали проводить костюмированные представления. Раньше Майк делал все, что я велю, не задумываясь. Теперь он хочет все понимать. Мы учимся быть людьми с самого детства, а он не имел такой возможности. До сих пор в его воспитании есть пробелы. Он часто поступает так, как у людей не принято. Мы все его учим; все, кроме Пэтти, которая считает, что Майк во всем прав. Он так до конца не вник, что такое одежда. Он считает ее помехой в сближении людей, барьером на пути любви. Майк лишь недавно понял, что барьер иногда нужен – с чужими. А до тех пор он одевался только тогда, когда я его об этом просила. Однажды у меня не получилось. Мы тогда приехали в Байя Калифорниа и встретили – уже во второй раз – Дон. Мы с Майком остановились в отеле, и ему так хотелось вникнуть в океан, что утром, когда я еще спала, он встал и отправился к морю. Бедный Майк! На берегу он разделся и пошел в воду. Поднялся скандал, мне пришлось выручать его из полиции.
      На лице Джилл вдруг появилось отсутствующее выражение.
      – Майк зовет. Поцелуй меня на прощание, Бен. Утром увидимся.
      – Ты уходишь на всю ночь?
      – Наверное. Попалась большая группа. – Джилл приподнялась, потянула к себе Бена и оказалась в его объятиях.
      – А ты кое-чему научился, – пробормотала она.
      – Что ты! Я был верен тебе, по-своему.
      – Ну, да. По-своему и я была тебе верна. Я не упрекаю, а констатирую, что Доркас наконец-то научила тебя целоваться.
      – Ох, эти женщины…
      – Поцелуй меня еще, урок подождет. Я постараюсь быть Доркас.
      – Оставайся лучше сама собой.
      – Конечно, останусь, но Майк говорит, что Доркас целуется лучше всех – глубоко вникает в поцелуй.
      – Довольно болтать.
      Джилл умолкла, а потом вздохнула:
      – Ну, мне пора. Дон, позаботься о Нем. – Обязательно.
      – Как следует позаботься!
      – Конечно.
      – Бен, будь умницей и делай, что скажет Дон. – Джилл не спеша ушла.
      Дон протянула к Бену руки.
 

***

 
      Джабл хитро прищурил один глаз.
      – Как ты поступил, скромник?
      – У меня не было выбора, и я смирился с неизбежным.

Глава 32