Харшоу проснулся в отличном настроении и обнаружил, что давно не чувствовал себя так хорошо. Уже много лет по утрам он уговаривал себя, что завтра будет легче.
      Он поймал себя на том, что насвистывает песенку, одернул себя, потом забылся и опять засвистел. Подошел к зеркалу, скорчил гримасу.
      – У-у, старый козел, вот сейчас за тобой пришлют скорую!
      Заметил на груди седой волосок, вырвал. Остальные, такие же седые, вырывать не стал и пошел одеваться.
      За дверью своей комнаты Харшоу увидел Джилл.
      Ждет, негодница, в этом доме никто нигде не оказывается случайно, здесь все закономерно…
      Джилл бросилась ему на шею.
      – Джабл, мы тебя так любим! Ты есть Бог!
      Он поцеловал ее так же тепло, как и она его, понимая, что поступить иначе было бы лицемерием, и заметил, что поцелуй Джилл чем-то неуловимо отличается от поцелуя Дон.
      – Ах ты, Мессалина, – сказал он наконец, отстраняя Джилл, – как подставила меня!
      – Джабл, дорогой, ты был просто великолепен!
      – Гм… откуда ты знала, что я могу?
      Она посмотрела на него невинными глазами.
      – Я это знала еще тогда, когда мы с Майком жили в Поконосе. Он, находясь в трансе, иногда заглядывал к тебе спросить о чем-нибудь…
      – Но я всегда спал один!
      – Я не отрицаю, но Майк потом задавал мне вопросы…
      – Хватит! Все равно, нечестно было меня подставлять!
      – Не притворяйся, тебе понравилось. Нужно же было нам сблизиться с тобой и принять тебя в гнездо. Мы любим тебя и хотим, чтобы ты был с нами. А ты такой скромный, мы и решили тебя не обижать. И ты, кажется, не обиделся.
      – Что значит это «мы»?
      – Ты не понял? Это была церемония посвящения. Мы все, все Гнездо, вникли в тебя через Дон. Майк ради этого вышел из транса.
      – Ага, Майк проснулся, – Джабл поскорее сменил тему. – Вот почему ты так сияешь!
      – Не только. Мы действительно радуемся, когда Майк возвращается, но он никогда не уходит совсем. Джабл, ты, видно, не полностью вник в наш способ разделения воды. Но ожидание исполнится, и ты поймешь. Майк тоже не сразу понял, зачем люди сближаются. Он решил: чтобы ускорить процесс размножения, как это делается на Марсе.
      – Ну да, дети – главная цель сближения. Что делает мое поведение, по меньшей мере, глупым, потому что мне в моем возрасте дети ни к чему.
      – Дети – одна из задач, но не главная. Дети придают смысл будущему.
      Но ребенок зарождается в женщине три, четыре, ну, десять раз за всю жизнь – за те тысячи раз, когда она делится собой. Поделиться собой – вот главная цель того, что мы делаем так часто, но делали бы редко, если бы главной целью было размножение. Майк понял это, потому что на Марсе сближение и размножение – совершенно отдельные процессы. Как я счастлива, что я не марсианка, а человек и женщина!
      Харшоу пристально посмотрел на нее.
      – Девочка, ты беременна?
      – Да, Джабл. Я вникла, что ожидание окончилось и я могу родить ребенка. Большинству женщин в Гнезде не нужно было ждать, а мы с Дон были заняты. Когда же сожгли храм, я поняла, что предстоит долгое ожидание, прежде чем Майк построит новый, и я решила, что в этом промежутке могу, не торопясь, построить ребенка.
      Из всей этой болтовни Джабл вычленил центральный факт. Вернее, не факт, а предположение, которое выглядело вполне вероятным.
      У Джилл была масса возможностей. Вырастет живот – надо будет забрать ее к себе. Дисциплина – хорошо, а медицина лучше. Он скорее перессорится со всем Гнездом, чем позволит, чтобы с Джилл случилась эклампсия или еще что-нибудь. Тут он подумал, что у Дон тоже было много возможностей, но решил об этом не говорить.
      – А где Дон? Где Майк? Почему так тихо и пусто?
      Было на самом деле тихо и пусто, но счастливое ожидание продолжало витать в воздухе, все усиливаясь. Казалось, после церемонии посвящения атмосфера должна разрядиться, но не тут-то было. Ему вдруг вспомнилось, что что-то подобное произошло с ним в детстве, в цирке. Кто-то крикнул: «Слоны!». Все встали, а он был маленьким, и ничего не видел, пока все не успокоились и не сели. И сейчас ему казалось: будь он чуть-чуть выше, можно было бы глянуть поверх голов и увидеть слона… но вокруг не было толпы.
      – Дон велела мне поцеловать тебя от ее имени. Она занята в ближайшие три часа. Майк тоже ушел в транс.
      – Жаль.
      – Не огорчайся, он скоро вернется. Он старается поскорее закончить работу и устроить в честь твоего приезда праздник. Дюк вчера мотался по городу, искал скоростные магнитофоны, а сегодня мы засадили всех говорящих за словарь, так что скоро Майк освободится для светской жизни. Я как раз закончила очередной сеанс и заглянула к тебе пожелать доброго утра, а Дон заступила на смену. Первый поцелуй был от меня, а этот – от Дон, – она обвила его шею руками и жадно приникла к его губам. – Боже! Как мы долго ждали! Ну, пока!
      В столовой Харшоу встретил Дюка. Тот оторвался от еды, чтобы приветствовать Джабла, и вновь принялся жевать. Было похоже, что он ночь не спал; и в самом деле – он не спал не ночь, а две. На звук его голоса оглянулась Бекки Вези.
      – Привет, старый сатир! – она схватила Харшоу за ухо, усадила и прошептала: – Я все знаю, но почему ты не пришел меня утешить, когда Профессор умер?
      Громко она добавила:
      – Сейчас мы сообразим тебе чего-нибудь поесть, а ты тем временем расскажешь, что задумал.
      – Минутку, Бекки! – Джабл обошел стол. – Привет, капитан. Хорошо слетали?
      – Нормально. Вы, кажется, не знакомы с миссис ван Тромп? Дорогая, это основатель церкви, неповторимый и единственный доктор Джабл Харшоу. Двое таких, как он – это уже слишком.
      Жена капитана была высокой женщиной с некрасивым лицом и спокойными, привыкшими к ожиданию глазами. Она поднялась с места и поцеловала Харшоу. – Ты есть Бог!
      – Уф-ф! – Харшоу едва отдышался. – Ты есть Бог!
      Да, у этой женщины даже Джилл может поучиться. Как это Энн сказала? «Вкладывает душу в поцелуй».
      – Ван, я знал, что встречу вас здесь.
      – Должен же человек, который по три раза в год летает на Марс, знать язык местного населения?
      – Чтобы спросить, который час и как пройти в аптеку?
      – Не только, – ван Тромп протянул руку, на ладонь вспорхнул тост. – Приятного аппетита!
      – Спасибо.
      – Джабл, суп готов! – позвала мадам Александра Везан.
      Харшоу сел на свое место, Бекки подвинула к нему тарелку, примостилась рядом и похлопала его по колену.
      – Ты вчера неплохо поработал, дружище!
      – Ступай к своим гороскопам, женщина!
      – Кстати, о гороскопах. Мне нужна точная дата твоего рождения.
      – Я ее не знаю. Меня рожали три дня: вытаскивали частями.
      Бекки сказала грубое слово.
      – Подумаешь, сама выясню.
      – Не выйдет: мэрия со всеми документами сгорела, когда мне было три года.
      – Спорим, выясню?
      – Не дразни: рассержусь и отшлепаю. Благо, ты еще не старая.
      – Правда? Хорошо выгляжу?
      – Немного раздобрела, но вполне прилично. Волосы подкрасила?
      – Нет, почти год не крашусь. Оставайся с нами, и твоя лысина зарастет.
      – Бекки, я не хочу молодеть. Так трудно было заработать старость, что жаль с нею расставаться. Не отвлекай меня всякими глупостями, дай поесть. – Слушаюсь, сэр. Старый сатир!
      Выходя из кухни, Джабл столкнулся с Человеком с Марса.
      – Отец! Джабл! – Майк обнял его и поцеловал.
      Джабл осторожно высвободился.
      – Будь мужчиной, сынок. Садись завтракать, а я с тобой посижу.
      – Я пришел не за завтраком, а за тобой. Нужно поговорить.
      – Пойдем.
      Они отправились в гостиную; Майк, как ребенок, тащил Джабла за руку.
      Он поставил Харшоу стул, а сам расположился рядом на кушетке. Окна гостиной выходили на посадочную площадку, на которую Тим вчера привез Харшоу. Джаблу мешал свет, и он решил отвернуться от окна. Стул повернулся сам. Какая экономия труда и денег, подумал Харшоу. И все же он не привык, чтобы дистанционное управление предметами осуществлялось без посредства проводов или радиоволн, и ему было немного не по себе, как во времена его детства добропорядочным лошадям становилось не по себе при виде автомобиля.
      Дюк принес бренди.
      – Спасибо, Каннибал, – сказал Майк. – Ты наш новый дворецкий?
      – Приходится, Монстр. Ты сам засадил всех за микрофоны.
      – Ничего, скоро все освободятся, будешь опять бездельничать. Работа закончена. Шабаш.
      – Как? Ты выдал весь язык? Дай посмотрю, сколько у тебя конденсаторов перегорело?
      – Что! Конечно, не весь: только то, что я знал. Через сто-двести лет какой-нибудь дотошный Вонючка полетит на Марс за добавкой. Но я неплохо поработал – в какие-нибудь четыре-пять часов уложил шесть недель. Хорошо, – Майк зевнул и потянулся. – Когда заканчиваешь работу, всегда хорошо. Можно немножко побездельничать.
      – Да ты через полчаса опять во что-нибудь впряжешься. Босс, это марсианское чудовище не может ни минуты посидеть без дела. Он впервые за два месяца отдыхает. Приезжайте чаще, вы на него хорошо влияете.
      – Никогда в жизни ни на кого не влиял и влиять не собираюсь.
      – Перестань врать, Каннибал, и уходи.
      – Ничего себе врать! Я стал таким честным, что друзья не узнают.
      Дюк ушел. Майк поднял стакан.
      – У нас общая вода, отец.
      – Глубокой воды тебе, сын.
      – Ты есть Бог. – Майк, от других я это еще так-сяк выслушиваю. Но ты-то можешь не обзывать меня богом. Я ведь знал тебя, когда ты был еще яйцом.
      – О'кей, Джабл.
      – Так-то лучше. А с каких пор ты стал пить натощак? Испортишь желудок и никогда не станешь таким счастливым старым пьяницей, как я.
      – Я пью ради соблюдения ритуала. Спиртное не оказывает действия, если только я ему не позволю. Однажды напился допьяна. Странное состояние. Нехорошее. Временная дематериализация. Я могу с меньшими потерями добиться того же результата, если уйду в транс.
      – Вполне разумно.
      – Мы очень мало расходуем на спиртное, да и на все остальное. Гнездо обходилось нам гораздо дешевле, чем тебе твой дом. Мы тратили деньги только на строительство, а потом не знали, куда их девать. Нам очень немногое нужно.
      – Зачем же вы собирали пожертвования?
      – О, толпа не доверяет бесплатным мероприятиям.
      – Я это давно знаю, а ты как додумался?
      – Научился на собственных ошибках. Сначала я проповедовал бесплатно.
      Не сработало. Человек может принять и оценить подарок, только когда он находится на определенной стадии развития. Я ничего не дарю тем, кто ниже Шестого круга. В Шестом они уже могут принимать. Ты знаешь, что дарить легче, чем принимать.
      – Хм… сынок, тебе стоит написать книгу по психологии.
      – Я написал, только по-марсиански. У Вонючки есть записи, – Майк сибаритски медленно тянул из стакана. – Иногда мы выпиваем: Саул, Свен, я и еще кое-кто. Если не пить много, получается очень приятно, – он отхлебнул еще. – Ради твоего приезда я позволил себе чуть-чуть расслабиться.
      Джабл пристально посмотрел на него.
      – Сынок, ты что-то задумал?
      – Да.
      – Хочешь обсудить?
      – Да. Ты единственный, кто меня полностью понимает. Кто во все вникает и ничему не удивляется. Джилл… Она тоже во все вникает, но когда мне больно, ей еще больнее. То же самое – Дон. Пэтти… она всегда меня утешит, но принимает мою боль на себя. Я не вправе высказывать им то, что меня мучит: это причиняет им страдание. Человеку, тем не менее, нужна исповедь. Католики это хорошо понимали и организовали целую армию сильных мужчин для выслушивания исповедей. Фостериты практиковали групповые исповеди, там чувства смешиваются, растворяются друг в друге и ослабевают. Мне тоже стоит ввести исповедь в нижних кругах. В Гнезде мы все рассказываем друг другу, но нам это не так нужно. Для того, чтобы слушать исповеди, необходимы сильные мужчины. Грех – это чаще всего не абсолютное зло; это то, что сам «грешник» ощущает как зло. Когда ты вместе с ним вникаешь в его грех, может стать больно. Я знаю.
      Одного добра недостаточно, к нему нужна мудрость. На Марсе добро и мудрость едины. На Земле – нет. Я не сразу это понял – вот моя первая ошибка. Возьмем Джилл. Когда мы встретились, в ее душе было добро… и беспорядок. Потом мы выровнялись, нас спасло ее бесконечное терпение – редкое качество на этой планете.
      Так вот, одного добра недостаточно. Чтобы добро творило добро, им должна руководить хладнокровная твердая мудрость. Добро без мудрости всегда творит зло. Поэтому и потому, что я тебя люблю – ты нужен мне, отец. Мне нужна твоя мудрость и твоя сила. Я хочу тебе исповедоваться. Джабл поморщился.
      – Ради Бога, Майк, не устраивай спектакль. Выкладывай, в чем дело. Вместе что-нибудь придумаем.
      – Да-да, сейчас, – сказал Майк и надолго замолчал.
      Харшоу, не выдержав, спросил:
      – Ты расстроен тем, что сожгли Храм? Но вам ничего не стоит отстроить его заново.
      – Дело не в этом. Храм был законченным произведением. Нельзя дважды заполнить страницы одного и того же дневника – мы собирались оставить этот Храм и построить новый. Огонь уничтожил стены, но он не в силах уничтожить жизнь, которая проходила в этих стенах. Кроме того, преследования и мученичество на руку любой церкви: это лучшая реклама. И, честно признаться, мы устали от службы и проповедей, так что последние события внесли в жизнь разнообразие. Дело в другом, – выражение его лица переменилось. – Я шпион.
      – Что ты хочешь этим сказать?
      – Старшие Братья послали меня лазутчиком к моему народу.
      Джабл задумался.
      – Майк, ты очень умный человек, – сказал он наконец, – ты обладаешь способностями, которых я не видел ни у кого. Но даже гении ошибаются.
      – Знаю. Я сейчас выскажу тебе свои доводы и увидишь, что я не ошибаюсь. Ты представляешь, как работают разведывательные спутники службы безопасности?
      – Нет.
      – Я не имею в виду знакомство с техническим устройством, я понимаю, что ты не Дюк. Я имею в виду сам ход работы. Они вращаются вокруг Земли, постепенно накапливая информацию. Через определенные промежутки времени их опрашивает наземная служба, и они выдают все, что записали. Я был таким спутником. Ты знаешь, что в Гнезде практикуется телепатия?
      – Мне пришлось в это поверить.
      – Наш разговор сугубо конфиденциален. Никто не посмеет читать твои мысли, и вряд ли у кого-то это получится. Ночью мы держали связь через Дон.
      – Слава Богу!
      – В искусстве телепатии я всего лишь яйцо, Старшие Братья – мастера.
      Они забросили меня сюда, на некоторое время предоставили самому себе, позволив набраться опыта, а потом вступили со мной в телепатический контакт и выкачали из меня все, что я видел, слышал, чувствовал. Они не лишили меня приобретенных знаний, а просто скопировали, и сразу же отключились. Я даже не успел возразить.
      – Ты считаешь, тебя попросту использовали?
      – Да. Самое ужасное то, что два с половиной года назад я бы не возражал. Я даже был бы рад пошпионить, но меня не предупредили: не хотели, чтобы я вникал предвзято.
      – Ты сможешь в будущем оградить себя от их вторжения?
      – Поздно. Вот послушай, – и Майк рассказал Харшоу об уничтожении Пятой планеты. – Ну, что скажешь?
      – Похоже на миф о Всемирном потопе.
      – Никем не доказано, что потоп не случился на самом деле. Скажи, известно ли, что Помпея и Геркуланум погибли именно при извержении Везувия?
      – Да, это исторический факт.
      – В таком случае уничтожение Пятой планеты – такой же исторический факт, как извержение Везувия.
      – Докажи. Мне кажется, ты боишься, что Старшие Братья подобным образом обойдутся и с нашей планетой? Прости, но мне трудно это представить.
      – Джабл, Старшим Братьям уничтожить планету так же легко, как мне остановить свое сердце. Нужно просто вникнуть в предмет, понять его строение и представить, что ты от него хочешь. Давай, к примеру, вырежем кусочек земной мантии миль эдак сто в диаметре. Для этого нужно всего лишь определить его местонахождение, размер, вникнуть в строение… – лицо Майка утратило выражение, глаза стали закатываться.
      – Стой, стой, не надо! – запротестовал Харшоу. – Я не знаю, что там у тебя получится, но лучше не надо.
      – Что ты, Джабл, я никогда этого не сделаю, Я – Чужак. По моим понятиям это зло.
      – А по понятиям марсиан?
      – Нормальное явление, даже, пожалуй, положительное. Не знаю. Я могу разрушить планету, но не испытываю такой потребности. Джилл способна разрушить планету – она знает, как это делается – но у нее никогда не возникнет такого желания. Она тоже человек, и это ее планета. Основа нашей дисциплины – самосознание и самоконтроль. К тому времени, как человек развивает в себе способность разрушить планету – не грубой кобальтовой бомбой, а силой знания, – дисциплина уничтожает в нем потребность разрушать. Он дематериализуется, и угроза исчезает. Наши Старшие Братья… – Да, что такое ваши Старшие Братья? Как они выглядят?
      – Как и все остальные марсиане.
      – Как же вы отличаете их от остальных? Они умеют проходить сквозь стены или что-нибудь в этом же роде?
      – Все марсиане умеют проходить сквозь стены. Я вчера проходил.
      – Может, от них исходит сияние?
      – Нет. Их можно слышать, видеть, ощущать. Их как будто бы показывают по стереовидению, но только у тебя в мозгу. На Марсе это все само собой разумеется и не нуждается в комментариях. Здесь, я вижу, другое дело. Представь, что ты присутствовал при дематериализации своего друга – при его смерти, – потом вместе с другими съел его тело, а потом увидел бы его, мог с ним поговорить, потрогать его.
      – Я бы решил, что спятил.
      – Правильно, потому что человеческие души не разгуливают по земле после смерти. Если кто-то видит образ умершего – считается, что он галлюцинирует. На Марсе либо все галлюцинируют, либо души умерших живут рядом с живыми. В детстве меня учили придерживаться второй версии, и весь мой марсианский опыт доказывает, что она верна, потому что эти самые души составляют самую многочисленную и привилегированную часть марсианского населения. Живые, материальные марсиане – это дровосеки, водоносы и другая прислуга.
      Джабл кивнул.
      – Понятно. И ты боишься, что они разрушат Землю?
      – Не обязательно, – покачал головой Майк. – Они могут попытаться переделать нас по своему образу и подобию.
      – А ты как, не возражаешь, чтобы нас взорвали?
      – Я понимаю, что это зло. Но, по марсианским понятиям, мы сами зло.
      Мы не способны понять друг друга, мы причиняем друг другу несчастья, мы воюем, болеем, голодаем. Мы – безумцы. И Старшие Братья милостиво убьют нас, чтобы мы не мучились. Я не знаю наверняка, примут ли они такое решение; я не Старший Брат. Если и примут, то пройдет, – он задумался, – минимум пятьсот лет, прежде чем они начнут действовать.
      – Да-а, наши судьи не думают над приговорами так долго.
      – В том-то и состоит разница между марсианами и людьми, что люди всегда спешат, а марсиане – никогда. Если Старшие Братья в чем-то усомнятся, они отложат вынесение приговора на сто, двести, пятьсот лет.
      – В таком случае, сынок, тебе не о чем беспокоиться. Думаю, в ближайшие пятьсот-тысячу лет люди научатся договариваться с соседями.
      – Возможно. Хуже будет, если Старшие Братья решат не убить нас, а перевоспитать. Тогда они тоже убьют нас, но отнюдь не безболезненно. В этом я вижу еще большее зло.
      Джабл ответил не сразу.
      – Не этим ли ты сам занимаешься, сынок?
      – Я с этого начинал, – с огорченным видом признал Майк, – а теперь хочу исправить. Я знаю, отец, что ты разочаровался во мне, когда я вступил на этот путь.
      – Всякий волен жить по своему усмотрению.
      – Да, каждый должен приходить к пониманию самостоятельно. Ты есть Бог. – Я не могу принять этой должности.
      – Ты не можешь от нее отказаться. Ты есть Бог, я есть Бог, все живое есть Бог. Поэтому я есть все, что я видел, слышал, пережил. Я все, во что я вник. Отец, я видел, как ужасна жизнь на этой планете, и думал, что в силах ее изменить. Людей не учат в школе тому, чему я хотел научить, и я решил преподнести им это в форме религии, сыграв на любопытстве. Кое-что мне удалось. Марсианская дисциплина оказалась не слишком трудной для усвоения. Видишь, сколько нас, как мы едины? Это уже большая победа. Нам даровано величайшее счастье: мы делимся на мужчин и женщин. Вполне возможно, что романтика физической любви присутствует лишь на нашей планете. Если так, то я сочувствую остальной Вселенной. И хочу, чтобы мы, Боги, сохранили и распространили это драгоценное свойство по всей Вселенной. Что может сравниться с единением тел и душ, с радостью дарения себя и получения ответного дара? На Марсе ни я, ни кто-либо другой не испытывал ничего подобного. Мне кажется, именно любовь делает нашу планету такой богатой и прекрасной. Если человек соединяется с другим человеком лишь телом, но не душой, он остается по-прежнему девственным и одиноким, как будто не соединялся вовсе. С тобой такое бывало, я это понял по тому, как ты боишься рисковать. Ты вник в это раньше меня и без помощи марсианского языка. Дон сказала, что не только ваши тела, а и души были вместе.
      – Эта леди несколько преувеличивает.
      – Дон никогда не ошибается, если речь идет о любви, а кроме того, прости, мы были с нею – в ее душе, – и сливались с твоей.
      Джабл почему-то воздержался от признания, что у него иногда, а именно в моменты единения тел и душ, просыпались телепатические способности. Правда, он читал не мысли, а эмоции. Он пожалел, что ему так много лет. Будь он хотя бы на пятьдесят лет моложе, Дон не пришлось бы ставить слово «мисс» перед фамилией: он решился бы на новый брак, несмотря на прежние неудачи. А прошедшую ночь он не променял бы еще на сто лет жизни. В сущности, Майк прав. – Я слушаю вас, сэр.
      – Соединение мужчины и женщины не должно происходить без любви, но тем не менее очень часто происходит. Происходит насилие или совращение – игра, подобная рулетке, только еще более бесчестная. А потом проституция, одиночество – добровольное и вынужденное, – страх, вина, ненависть; дети, вырастающие в убеждении, что секс – это что-то плохое, постыдное, животное. Величайшая ценность, которой обладает человечество, искажена, извращена и представлена как величайшее зло. Всему причиной – ревность. Я долго не мог этому поверить. Джабл, я до сих пор до конца не понимаю ревности, она кажется мне безумием. Когда я впервые испытал любовный экстаз, моим первым порывом было желание разделить его сразу со всеми братьями: с женщинами непосредственно, а с мужчинами – через женщин. Я пришел бы в ужас, если бы мне предложили забрать все счастье себе. Вместе с тем мне не приходило в голову испытать эту радость с тем, с кем я еще не сроднился. Я физически неспособен любить женщину, с которой не разделил воду. Не один я: никто в Гнезде не испытывает физической любви, если не испытывает духовной.
      Джабл мрачно подумал, что по такой идеальной схеме могут жить разве что ангелы. Краем глаза он заметил машину, садящуюся на площадку. Не успев приземлиться, машина исчезла.
      – Что случилось?
      – Они начинают подозревать, что мы здесь. Вернее, я: остальные считаются погибшими.
      – Не пора ли перебраться в более безопасное место?
      – Не волнуйся, Джабл. Те, кто сидел в машине, не успели ничего никому сообщить. А Джилл уже преодолела предрассудок против дематериализации нехороших людей. Раньше мне приходилось выдумывать всякие ухищрения, чтобы защищаться, теперь я действую проще. Джилл доверяет мне, она знает, что дисциплина не позволяет мне убивать людей без крайней необходимости, – Человек с Марса усмехнулся. – Вчера даже помогала, и не в первый раз.
      – Что вы делали?
      – Заканчивали то, что я начал в тюрьме. Когда я уничтожил тюрьму, пришлось уничтожить и некоторых заключенных. Их нельзя было освободить: они злые люди. Но я целый год вникал в этот город. Я знал, что еще десятки таких же злодеев ходят на свободе. Я ждал, вникал в каждый отдельный случай и, наконец, принял решение. Они дематериализованы, а их души получили возможность начать новую жизнь. Джилл поняла, что человека невозможно убить, что я всего лишь удаляю с поля грубых игроков. – Тебе не страшно играть в Бога, дружок?
      – А я и есть Бог, – открыто улыбнулся Майк. – И ты есть Бог. И те, которых я убрал, тоже Боги. Сказано, что Бог видит всякую тварь. Так оно и есть: всякая тварь есть Бог. И если кошка съедает мышку, то и та, и другая выполняют свое божественное предназначение.
      Приземлилась и исчезла еще одна машина.
      – Сколько игроков вы вчера удалили за грубую игру?
      – Четыреста или пятьсот, не помню точно: город-то большой. И некоторое время будет очень спокойным. Правда, с течением времени преступность возобновится: на Земле так не хватает дисциплины! Именно об этом я и хотел поговорить с тобой, отец. Я боюсь, что ввел братьев в заблуждение.
      – Почему?
      – Они слишком оптимистичны. Они смотрят друг на друга и видят любовь, здоровье, согласие и счастье. И думают, что переход всего человечества к нашему образу жизни – лишь вопрос времени. Они, конечно, понимают, что это случится не завтра, но две тысячи лет – лишь мгновение. Однако они уверены, что когда-нибудь это случится. Поначалу я сам был в этом уверен и передал свою уверенность братьям. Я упустил главное: люди – не марсиане. Я не раз ловил себя на этой ошибке, поправлял и снова ошибался. Что верно для марсиан, не всегда годится для людей. Логика инвариантна, но на Земле и на Марсе оперирует различными данными. Поэтому и результаты оказываются другими. Я не понимал, почему никто из людей добровольно не отдает себя на съедение голодным собратьям. На Марсе это считается честью. Я не понимал, почему здесь так берегут детей. На Марсе таких девочек, как наши, выбрасывают на улицу – в зубы естественному отбору, и девять из десяти погибают в первое же лето. Логика одна, а объекты разные: здесь состязаются взрослые, а на Марсе – дети. Но так или иначе, состязание имеет место, иначе начинается вырождение. Не знаю, был ли я прав в попытке исключить состязание, но понял, что человечество не позволит мне этого.
      В комнату заглянул Дюк.
      – Майк! Ты видел, вокруг отеля собирается толпа?
      – Видел, – ответил Майк, – скажи всем, что еще не окончилось ожидание.
      Дюк вышел, а Майк обратился к Джаблу:
      – Ты есть Бог! Мои слова – не позывные счастья, а напоминание об ответственности. Это вызов, брошенный миру. – Он был печален. – Я редко об этом говорю. Очень немногие понимают глубинный смысл этих слов и готовы разделить со мной не только радость, но и горечь. А остальные – сотни и тысячи – воспринимают их как трофей, доставшийся без боя или не понимают вовсе. Что бы я ни говорил, они продолжают считать, что Бог – это кто-то другой, добренький, который прижмет обманутого дурачка к груди и погладит по головке. Они не хотят признать, что во всех своих бедах виноваты сами, и что счастье не дается им без труда.