Харшоу заметил, что нагота, так покоробившая Бена во время его первого визита в Гнездо, здесь не практикуется, хотя обстановка достаточно интимная. И когда появился обнаженный человек, Джабл не сразу обратил на него внимание: он проникся семейной атмосферой, в которой безразлично – кто одет, а кто раздет. Поначалу Харшоу обратил внимание даже не на голое тело, а на густую черную гриву. Ее обладательница с кем-то поговорила, послав Бену воздушный поцелуй, одарила Харшоу взглядом царицы и вышла. Только тогда Джабл понял, что она была одета лишь в королевское величие… и что она далеко не оригинальна в выборе наряда.
      Бен проследил за его взглядом.
      – Это Рут. Они с мужем были в Новом Свете, подготавливали почву для нового Гнезда. Хорошо, что вернулись. Теперь вся семья в сборе.
      – Какая шевелюра! Жаль, что она так быстро ушла.
      – Что же ты ее не задержал? Она заглянула специально, чтобы посмотреть на тебя. Ты не заметил, что тебя не особенно беспокоят?
      – В самом деле, – Харшоу вдруг стало ясно, что его принимают радушно, но скорее с кошачьей вежливостью, чем с собачьим дружелюбием.
      – Все ужасно рады, что ты приехал, но они тебя боятся.
      – Боятся?
      – Я тебе это еще в прошлом году говорил. Майк сделал из тебя живую легенду. Он сказал, что ты единственный человек, способный «вникнуть полностью» в Истину, не зная марсианского. Все думают, что ты читаешь мысли не хуже Майка.
      – Какая ерунда! Надеюсь, ты их разубедил?
      – Вправе ли я развеять легенду? И в силах ли? Они едва ли не думают, что на завтрак ты ешь младенцев, а когда рычишь, земля дрожит. Любой из них был бы в восторге, если бы ты заговорил с ним. Навязываться же не решаются. Знают, что даже Майк встает по стойке «смирно», когда ты говоришь.
      Джабл заклеймил столь позорное заблуждение коротким словом.
      – Безусловно, – согласился Бен. – Но Майк тоже человек, а человеку свойственно заблуждаться. Тебе придется смириться с чином святого.
      – Ага, старая знакомая! Джилл! Джилл, иди сюда, дорогая!
      – Меня зовут Дон, – женщина нерешительно приблизилась, – но все равно спасибо.
      Она подошла еще ближе, и Харшоу показалось, что она собирается его поцеловать. Но она опустилась на колено, и приложила губы к его руке. – Мы приветствуем тебя, отец Джабл, и рады разделить с тобой воду. Харшоу отдернул руку.
      – Ради Бога, деточка, встань с колен и сядь рядом со мной.
      – Хорошо, отец.
      – Называй меня просто Джабл и скажи всем, что я не люблю, когда со мной обращаются, как с прокаженным. Хотелось бы думать, что я попал в лоно своей семьи.
      – Так оно и есть… Джабл.
      – Значит, называйте меня по имени и считайте братом: ни больше, ни меньше. Первый же, кто обратится ко мне почтительно, останется после уроков без обеда. Вникла?
      – Хорошо, Джабл, – согласилась она. – Я уже всем сказала.
      – Дон, очевидно, сообщила Пэтти, – пояснил Бен, – а Пэтти передает другим, тем, кому можно передать мысли, а они расскажут двоечникам, вроде меня, словами.
      – Почти угадал, – подтвердила Дон, – только я говорила с Джилл, а не с Пэтти: Пэтти вышла куда-то по поручению Майка. Джабл, ты смотрел стерео? Передавали интересные новости.
      – Не смотрел.
      – Ты имеешь в виду побег из тюрьмы, Дон?
      – Да, Бен.
      – Джабл об этом не знает. Майк не просто разобрал свою камеру и ушел.
      Он разнес в щепки все тюрьмы в округе и разоружил всю полицию. С одной стороны, для того, чтобы они недельку-другую поработали, а с другой – потому что не любит, когда человека сажают под замок. Он считает это величайшим злом.
      – Майк деликатный человек, – согласился Харшоу. – Он никого не стал бы запирать.
      Бен покачал головой.
      – Майка можно обвинить в чем угодно, кроме деликатности. Он может убить человека без тени сомнения. Но он крайний анархист и считает, что запирать человека нельзя. Его кредо: полная свобода и полная ответственность за свои поступки. Ты есть Бог. – В чем же вы усмотрели противоречие, сэр? Иногда бывает действительно необходимо убить человека. А запереть его – значит, совершить преступление против его суверенитета, а также, и своей личности. – Майк прав. Ты действительно вникаешь в жизнь по-марсиански. Я так не могу. Я только учусь. Ну, и что они делают, Дон?
      – Носятся, как ошпаренные. Мэр попросил помощи у Президента и у Федерации – обещали оказать и не обманули. Прилетели машины с войсками. Солдаты выходят из машин и вдруг оказываются голые, а машины исчезают.
      – Теперь понятно, почему он так долго не возвращается. Ему нужно было сосредоточить все внимание, чтобы уследить за таким множеством объектов. Если войска не перестанут прибывать, боюсь, Майк навечно останется в трансе.
      Дон с сомнением проговорила:
      – Мне так не кажется, Бен. Я бы с таким количеством объектов никогда не справилась, а Майк справится и при этом еще сумеет ехать на велосипеде вниз головой.
      – Н-не знаю. Мне иногда становится страшно с вами, чудотворцами. Пойду посмотрю стерео. А ты развлеки папу Джабла, он любит маленьких девочек.
      Кэкстон пошел прочь, за ним полетела пачка сигарет и вскочила в карман.
      – Это Бен сделал или ты? – спросил Джабл.
      – Бен. Он все время забывает сигареты, и они гоняются за ним по всему Гнезду.
      – Ишь ты, а скромничал!
      – Бен постигает истину гораздо быстрее, чем ему кажется. Он святой человек.
      – Хм… Дон, ты не та ли Дон Ардент, которую я видел у фостеритов?
      – О, ты не забыл? – у нее был такой вид, будто Джабл угостил ее конфетой.
      – Конечно, нет. Но ты переменилась. Стала гораздо красивее.
      – Действительно, стала. Ты даже принял меня за Джиллиан, которая, кстати, еще красивее.
      – Где она? Я думал, она первая выбежит меня встречать.
      – Она работает, – Дон помолчала. – Я позвала ее, она скоро придет, а я сменю ее, если ты позволишь.
      – Беги, девочка.
      Не успела она выйти, как к Джаблу подсел доктор Махмуд.
      – Как тебе не стыдно! – напустился на него Харшоу. – Не предупредил, что приезжаешь, и внучку мне представляла змея!
      – Джабл, вы непростительно торопитесь!
      – Сэр, когда человек… – тут кто-то, подойдя сзади, закрыл Харшоу ладонями глаза.
      – Угадай, кто, – прозвучал голос.
      – Вельзевул!
      – Холодно!
      – Леди Макбет.
      – Теплее. Даю третью, последнюю попытку.
      – Джиллиан, перестань шалить и сядь рядом со мной.
      – Слушаюсь, отец.
      – А отцом меня можно называть только дома, в Поконосе. Так вот, сэр, я остановился на том, что когда человек доживает до моих лет, он неминуемо начинает торопиться. Для него каждый рассвет – подарок судьбы, ведь за ним может не последовать закат.
      – Джабл, вы, кажется, думаете, что если вы перестанете поставлять миру рассказы, земля перестанет вращаться?
      – Разумеется, сэр.
      Подошла Мириам, втиснулась между мужем и Харшоу.
      – Я ведь мог умереть и больше не увидеть твоей гадкой физиономии, а также более приемлемого лица моей бывшей секретарши…
      – Босс, не напрашивайтесь на шлепок! – прошептала Мириам ему на ухо.
      – Я исключительно красива и имею этому божественное подтверждение.
      – Более того, из-за вашего нежелания отправить мне открытку я мог бы не увидеть мою водяную внучку. В этом случае мой призрак преследовал бы вас всю жизнь.
      – Вот и посмотрели бы на Мики, как она втирает себе в волосы тертую морковь. Отвратительное зрелище.
      – Я говорил образно.
      – А я буквально. Мики настоящий поросенок.
      – Кстати, босс, – вмешалась Джилл, – почему вы считаете, что говорили образно?
      – Потому что «призрак» – это понятие, которое я использую исключительно в качестве метафоры.
      – Это реальность, – настаивала Джилл.
      – Возможно, но я предпочитаю во плоти наслаждаться видом маленьких девочек.
      – Джабл, вам еще не пора умирать, – сказал Махмуд, – Майк вник в вас и предсказал вам долгую жизнь.
      – Я уже положил себе предел из трех цифр. – А что это за цифры? – с невинным видом поинтересовалась Мириам. Уж не Мафусаиловы ли годы?
      – Бесстыдница!
      – Мой муж говорит, что все женщины бесстыдницы, поэтому их вообще не стоит слушать.
      – Он правильно говорит. Как только мои часы покажут три цифры, я дематериализуюсь: по-марсиански или по-земному – как получится. Этого вы у меня не отнимете. Восхождение на небеса – величайшее событие в жизни человека.
      – Насчет этого вы правы, босс, – медленно сказала Джилл, – но не ждите свершения события скоро. Ваше ожидание еще не исполнилось. Элли на прошлой неделе составляла для вас гороскоп.
      – Гороскоп? Какой кошмар! Кто такая Элли? Как она посмела? Подать ее сюда, я отправлю ее в бюро по найму, путь дадут ей работу, если ей делать нечего.
      – Боюсь, что из этого ничего не выйдет, Джабл, – вступил Махмуд, она работает над нашим словарем. А зовут ее мадам Александра Везан.
      – Бекки? – обрадовался Джабл. – И она с нами?
      – Да, только мы называем ее Элли, потому что у нас есть еще одна Бекки. Не смейтесь над ее гороскопами, Джабл: ей дано видеть.
      – Чепуха! Ты сам знаешь, Вонючка, что астрология – ерунда на постном масле.
      – Разумеется. Сама Элли это тоже признает. Большинство астрологов – шарлатаны. Но Элли занимается гороскопами еще активнее, чем раньше, с применением марсианской астрономии. Таким образом она вникает в жизнь. Все равно куда смотреть – в воду, в хрустальный шар или в куриные внутренности. Главное – видеть. А она видит.
      – Что это значит?
      – Это значит, что она может осмыслить не только то, что ее окружает непосредственно, а охватить гораздо большую область Вселенной. Майка этому научили марсиане, Элли – талантливая самоучка. Ей можно простить глупое орудие труда – астрологию. Четки тоже глупая вещь, но иногда помогает, – он достал из кармана четки и принялся перебирать. – Если человек переворачивает кепку козырьком назад и выигрывает в покер – пусть переворачивает, лишь бы деньги шли. Харшоу поглядел на четки и спросил: – Ты до сих пор правоверный? Или примкнул к церкви Майка!
      – И то, и другое, – сказал Махмуд, отложив четки.
      – Вонючка, это несовместимые мировоззрения.
      – Это верно лишь на первый взгляд. Можно сказать, что я принял религию Марьям, а она – мою. Но, Джабл, брат мой, я остался рабом Божиим, подвластным его воле, и вместе с тем говорю: «Ты есть Бог. Все, что мыслит и чувствует, есть Бог». Пророк никогда не утверждал, что он последний из пророков, и сказал все, что только можно было. Покоряться воле Бога – не значит быть роботом, неспособным сделать выбор, а, значит, и согрешить. Покорность может подразумевать – непременно подразумевает ответственность за то, что ты несешь в мир. Мы можем превратить мир в райский сад, но можем и разрушить, – он улыбнулся. – Бог может все, кроме одного: он не может уйти от себя, отказаться от своей тотальной ответственности и должен вечно покоряться своей воле. И моей, и вашей, и Майка…
      Джабл вздохнул:
      – Утомила меня твоя теология. Где Бекки? Двадцать лет ее не видел, соскучился…
      – Еще увидите, но чуть позже. Она занята: диктует. Я сейчас объясню. Каждый день я вхожу в мысленный контакт с Майком. Это занимает несколько секунд, но по насыщенности информацией равно восьмичасовому рабочему дню. Все, что я узнаю от него, я диктую на магнитофон. Потом люди, обученные марсианской фонетике, транскрибируют это. Затем Марьям печатает, а мы с Майком, (чаще я, Майку некогда) проверяем. Майк знает, что мы с Марьям собираемся домой. Он готовит нам домашнее задание на несколько лет вперед. Уже готовы ленты с лекциями, которые мы перенесем на бумагу, когда закончим словарь. Очевидно, нам с Марьям скоро захочется домой, потому что Майк стал передавать словарь ускоренным методом. В восьми комнатах стоят магнитофоны и работают одновременно и почти беспрерывно. Майк вводит Джилл, меня, Марьям, Элли, некоторых других по очереди в транс, передает часть словаря, а мы сразу же надиктовываем на магнитофон. Кому попало эту работу поручить нельзя. Нужно, чтобы человек имел хорошее произношение, великолепную память и способность входить в контакт. У Сэма есть все, кроме произношения. Он умудряется говорить по-марсиански с еврейским акцентом. Так вот, Элли сейчас диктует. Для того, чтобы ничего не забыть, она должна находиться в состоянии, близком к трансу. Если ее прервать, она выйдет из этого состояния и все забудет.
      – Я понял, – кивнул Джабл, – хотя мне трудновато представить Бекки в роли адепта марсианской веры. Правда, когда-то она была отличной ясновидящей. Такие мысли читала – зрители только ахали! Вонючка, если для работы нужны покой и уединение, почему бы тебе не приехать ко мне? Я пристроил новое крыло, места хватит.
      – Может быть, приедем. Мы еще в ожидании.
      – Милый, – оживилась Мириам, – я с удовольствием поеду, если Майк выставит нас из Гнезда.
      – Ты хочешь сказать, что когда мы вникнем, придет пора оставить Гнездо?
      – Это одно и то же.
      – Ты говоришь правильно, моя дорогая… А когда нам дадут поесть? Я испытываю в этом до смешного немарсианскую потребность. Что-то Пэтти запаздывает…
      – Ты от нее слишком многого хочешь; она не может одновременно работать над словарем, быть всем нянькой, бегать по поручениям Майка и подавать тебе еду, как только ты проголодаешься. Джабл, Вонючка никогда не станет проповедником: он раб своего желудка.
      – Я от него мало отличаюсь.
      – А вы, женщины, могли бы Пэтти помочь, – сказал Махмуд.
      – Это запрещенный прием. Ты отлично знаешь, что мы стараемся помогать, но нам ничего не дают делать. Тони в кухню вообще никого не пускает. – Мириам встала. – Джабл, пойдем, разведаем, что там на обед. Тони будет польщен вашим визитом.
      Харшоу последовал за ней. Тони сначала скривился, но, увидев, кого привела Мириам, радушно заулыбался и стал показывать свою лабораторию, предавая анафеме негодяев, уничтоживших вместе с гнездом его кухню. Тем временем ложка, без видимой посторонней помощи, размешивала соус. Сесть во главе стола Харшоу отказался. Почетное место осталось свободным. Джабл никак не мог отделаться от чувства, что туда сел Майк, и все его видят, а он Харшоу, нет. Напротив Джабла оказался доктор Нельсон. Джабл удивился бы больше, если бы Нельсона здесь не было.
      – Привет, Джабл! У нас общая вода.
      – Глубокой воды! За доктора здесь?
      Нельсон покачал головой:
      – За студента.
      – Что выучил?
      – Что медицина никому не нужна.
      – Я мог вам это сказать еще двадцать лет назад, если бы вы спросили.
      Вана видели?
      – Он должен быть сегодня ночью или завтра утром. Только прилетел.
      – Он здесь часто бывает? – спросил Джабл.
      – Не очень, ему некогда. Учится заочно.
      – Рад буду его повидать, больше года не встречались.
      Нельсон переключил свое внимание на Доркас, сидевшую справа от него, Харшоу тоже заговорил с соседом справа. В воздухе висело еще более плотное ожидание, чем раньше. Внешне же все было совершенно спокойно – обычный семейный обед.
      Пошел по кругу стакан воды. Когда дошла очередь до Харшоу, он сделал глоток и передал стакан соседке слева, от благоговения потерявшей дар речи.
      – Прими от меня воду!
      Она еле вымолвила:
      – Спасибо, оте… Джабл.
      Больше он ничего от нее не добился.
      Стакан, завершая круг, оказался на свободном месте во главе стола. В нем оставалось еще немного воды. Стакан поднялся, опрокинулся, вода исчезла, а стакан опустился на скатерть. Джабл решил, что стакан был выпит в его честь. Почему же церемония не сопровождалась приличествующей случаю вакханалией? Из-за осадного положения или из-за почтения к нему, Харшоу? Джабл склонился в пользу второго предположения и почувствовал досаду. С одной стороны, он был рад, что ему не пришлось отказываться от приглашения, которое в его годы он был не в силах принять, а с другой… Ребята, сегодня на каток не пойдем, развлечем бабушку, поиграем с ней в домино… Нет, лучше на каток, и переломать ноги, чем признать, что годен только для домино.
      От этих размышлений Харшоу отвлек сосед справа, которого звали Сэм.
      – Мы потерпели лишь кажущееся поражение, – говорил он. – На самом деле мы продвигаемся вперед. Конечно, у нас будут неприятности: никакое общество никому не позволит безнаказанно подрывать его устои. А мы отвергаем все его институты – от собственности до брака.
      – Вы отвергаете собственность?
      – Да, в том виде, в котором она существует. В настоящий момент Майкл бросил вызов лишь кучке жуликов. А что будет, когда в стране появятся тысячи, десятки и сотни тысяч людей, которых не смогут остановить замки и стены, которым только самодисциплина сможет приказать не брать чужого? Поверьте, наша самодисциплина будет сильнее всяких законов. Но никакой банкир этого не поймет, пока не повторит наш тернистый путь… и не перестанет быть банкиром. Что станет с рынком, когда всем будет заранее известно, как станут двигаться товары?
      – Сами вы это знаете?
      – Мне это безразлично. Но мой двоюродный брат Саул – вон тот, здоровенный – вместе с Элли пытается в это вникнуть. Майк призывает их к осторожности, не позволяет кого-либо сильно разорять, советует хранить деньги на нескольких счетах… Человек, владеющий нашей дисциплиной, сделает деньги на чем угодно и гораздо успешнее, чем непосвященный. Деньги и собственность не исчезнут, Майк говорит, что это полезные вещи, но они будут действовать по новым правилам. Тот, кто не приспособится к этим правилам – разорится. Что станет с «Лунар Энтерпрайзез», когда люди смогут добираться до Луны способом телепортации?
      – Мне продавать акции или покупать?
      – Спросите Саула. Он может разорить корпорацию, а может не трогать еще лет двести. А как учителя станут справляться с детьми, которые будут знать больше, чем они? Что делать врачам, если люди перестанут болеть? Что станет с текстильной и швейной промышленностью, когда люди перестанут одеваться? А во что превратится сельское хозяйство, когда мы сможем приказать сорнякам не расти, а урожай будет убираться сам собой? Все изменится до неузнаваемости. Теперь о семье. Вы знаете, сколько денег наша страна тратит ежегодно на противозачаточные средства?
      – Знаю. Только на таблетки больше миллиарда.
      – Ах да, вы врач…
      – Любитель.
      – Представляете, что станет с промышленностью, выпускающей контрацептивы, а заодно и с моралистами, когда зачатие будет происходить лишь по желанию женщины, когда она будет защищена от венерических заболеваний, когда она сможет искать любви с откровенностью, о которой не мечтала и Клеопатра? Когда мужчина, намерившийся ее изнасиловать, исчезнет с лица земли в мгновение ока? Женщина освободится от вины и страха, но станет неуязвимой. Не только на фармацевтической промышленности, еще на очень многом будет поставлен крест.
      – Я это не совсем понимаю. Меня подобные проблемы мало волнуют.
      – Не отомрет лишь институт семьи.
      – В самом деле?
      – Да. Он укрепится, оздоровится. Семья станет источником наслаждения и потому будет нерушимой. Видите вон ту брюнетку?
      – Да, я уже имел возможность ею восхититься.
      – Она знает, что красива и обязана своей красотой новой жизни. Это моя жена. Еще год назад мы с ней грызлись, как собаки. Она была ревнива, а я невнимателен. Семья держалась только на детях и на ее сильном характере. Я знал, что по-хорошему она меня не отпустит, и считал себя уже слишком старым для того, чтобы заводить новую семью. Я погуливал – у преподавателей много соблазнов и есть кое-какие возможности, – а Рут молча страдала. Иногда и не молча… А потом мы соединились, – Сэм просиял. – Я влюбился в свою жену! Она теперь для меня женщина номер один.
      Сэм говорил негромко, и слова тонули в общем гуле. Его жена сидела далеко. Однако в ответ на последнюю фразу мужа она повернула голову и сказала:
      – Он преувеличивает, Джабл. Я где-то на шестом месте.
      – Не подслушивай, моя красавица, – нежно одернул ее Сэм, – у нас мужской разговор. Переключи внимание на Ларри! – И запустил в нее булочкой.
      Она остановила булочку в верхней точке траектории и вернула назад.
      – Так и быть, займусь Ларри. Этот грубиян никогда не дает договорить.
      Я довольна шестым местом. Ведь раньше я не попадала и в первую двадцатку. – Дело в том, что мы стали единомышленниками, – продолжал Сэм. – Мы сблизились друг с другом, сближаясь с другими. Теперь мы все друг другу партнеры. И обмен партнерами перестал быть болезненным. Каждый понимает, что он не теряет ничего, а обретает все. Отношения «разошедшихся» супругов могут стать еще теплее, чем были в супружестве. Больше того, партнеры – не обязательно мужчина и женщина. Взять хотя бы Джилл и Дон: работают, как дуэт акробатов. – Я думал, что они – жены Майка.
      – Не более, чем другие женщины, и не более, чем жены других мужчин. С большим правом женой Майка можно назвать лишь Пэтти, хотя и она, и Майк так заняты, что не успевают вступить в физический контакт, а ограничиваются лишь духовным.
      – Зря ты так думаешь, Сэм, – сказала Пэтти, сидевшая еще дальше, чем Рут.
      – Единственным недостатком наших отношений является то, что человеку не дают спокойно посплетничать, – посетовал Сэм.
      Тут в него полетели разные предметы. Сэм, не делая ни одного движения, отбил все, кроме тарелки спагетти, которая шлепнулась ему прямо в лицо. Джабл заметил, что ее метнула Доркас.
      Несколько секунд Сэм был похож на жертву кораблекрушения, потом все следы катастрофы исчезли, даже капля соуса, упавшая на рубашку Харшоу.
      – Тони, не давай ей больше. Пусть ходит голодная, в следующий раз не будет расшвыривать.
      – Ладно, не последние, – ответил Тони. – А тебе к лицу спагетти, Сэм. Как соус?
      Тарелка Доркас отправилась на кухню и вернулась уже наполненной. – Вкусный, – признался Сэм. – Я съел то, что попало в рот. Что ты туда добавил?
      – Кровь полисмена, – ответил Тони.
      Никто не засмеялся. Сначала Харшоу подумал, что шутка получилась неудачной, но потом вспомнил, что его братья часто улыбаются, но редко смеются, а полисмен, по марсианским понятиям, ничем не хуже другой еды. И все-таки это была шутка: у соуса был не свиной привкус, а говяжий.
      Харшоу решил сменить тему.
      – Больше всего в нашей религии мне нравится…
      – В религии? – удивился Сэм.
      – Назовем это церковью, если хотите.
      – Да, – согласился Сэм, – наше гнездо выполняет все функции церкви, а наши убеждения совпадают с положениями многих религий. Я перебиваю, потому что хочу полной ясности. Раньше я был убежденный атеист, теперь проповедник, но не могу однозначно сказать, кто я по убеждениям.
      – Вы говорили, что вы иудей.
      – Да, из древнего левитского рода; решил для разнообразия стать атеистом. А Саул и Рут – истинно верующие евреи, можете поговорить с Саулом и убедиться в непоколебимости его веры. Рут также осталась приверженцем иудаизма. Здесь она активистка, потому что думает, в отличие от меня, не головой, а чревом.
      – Мне нравится ваша дисциплина, – продолжил Джабл. – Вера, в которой я был воспитан, не требовала от человека каких-либо знаний. Веруй, исповедуйся, и будешь спасен. Можешь оставаться последним дураком, не способным сосчитать собственных овец, но будешь избранником Божиим с полной гарантией вечного блаженства только потому, что обращен в веру. Можешь даже не читать Библию, хватит того, что ты обращен. У вас же мне нравится то, что вы не признаете такого обращения.
      – Верно.
      – Вы принимаете лишь тех, кто хочет постичь вашу дисциплину и готов для этого работать.
      – Иначе нельзя, – пояснил Сэм. – Нашу Истину нельзя познать, не думая по-марсиански и не соблюдая марсианскую дисциплину. Думая и поступая по-земному, не сможешь жить без войны, не ублажишь как следует жену – и не поймешь себя самого. Счастье живет по тем же законам, что и человек. Этого не объяснишь по-английски. Наши слова либо двусмысленны, либо пусты. Марсианские слова – четкие инструкции всему живому. Я не говорил, что у меня был рак, когда я пришел сюда?
      – Нет.
      – Я этого сам не знал. Майк обнаружил и послал меня на рентген. Его диагноз подтвердился, и мы приступили к лечению верой. Произошло чудо, которое медицина называет «спонтанной ремиссией». А по-марсиански это слышится как «мне хорошо».
      Джабл кивнул.
      – Бывает, что рак проходит, а врачи не знают, почему.
      – Я знаю, почему прошел мой. К тому времени я уже мог потихоньку управлять своим организмом. С помощью Майка я изгнал свой рак. Теперь я смог бы сделать это самостоятельно. Хотите, остановлю сердце?
      – Спасибо, не нужно. Я видел, как это делает Майк. Мой уважаемый коллега Нельсон не сидел бы с вами за одним столом, если бы то, о чем вы говорите, было результатом веры. Это волевое управление. Я вникаю.
      – Простите… Майк предупреждал.
      – Ну, он несколько преувеличил.
      Сэм покачал головой.
      – Я беседовал с вами специально, чтобы проверить его оценку, и вижу, что она верна. Вы действительно во все вникаете. Я представляю, в какие глубины Истины вы проникли бы, если бы знали язык.
      – Я ничего не достиг бы: я старый человек, израсходовавший все свои возможности.
      – Позвольте с вами не согласиться. Всем первозванным, чтобы чего-то добиться, пришлось изучать язык. Тех, кто оставался с нами, мы обучали интенсивным методом, вводя в транс и накачивая информацией. А вам это не нужно. Разве что вы захотите убрать с лица спагетти, не пользуясь полотенцем, но я вникаю, что вас такие детали не интересуют.
      – Почему? Можно было бы попробовать, чтобы знать, каково это.
      Тем временем почти все вышли из-за стола. За спиной Сэма встала Рут. – Вы собираетесь сидеть здесь до утра? Может, вас убрать вместе с объедками?
      – Пора подниматься, Джабл. Я послушный муж. – Сэм поцеловал жену.
      Они задержались у стереовизора.
      – Что нового? – поинтересовался Сэм.
      – Прокурор округа сказал, что все бедствия – наших рук дело, но признался, что не знает, как мы это делаем.
      – Бедняга! Укусил палку, которой его ударили, а теперь у него болят зубы.
      Сэм и Джабл отыскали пустую комнату.
      – Я говорил, – Сэм вернулся к прерванной беседе, – что мы неминуемо столкнемся с более серьезными неприятностями, чем те, которые мы уже пережили. Нам предстоит немало поработать, чтобы общественное мнение примирилось с нами. Но Майк не торопится. Мы основали Вселенскую церковь – ее закрыли. Мы переберемся в другое место и организуем Церковь Единой веры. Закроют – опять переберемся и откроем Церковь Великой Пирамиды. Сразу же прибегут жирные разряженные дамы. Многие из них вскоре похудеют и сбросят наряды. Когда мы увидим, что местная адвокатская коллегия, медицинское общество или полиция собираются схватить нас за хвост и там – поедем куда-нибудь еще и организуем Общество Братьев-баптистов. Везде будут оставаться наши последователи. Майк начинал два года назад с тремя помощницами. Теперь у нас большое Гнездо и еще больше сочувствующих, которых мы сможем привлечь в нужный момент. Когда-нибудь мы станем настолько сильными, что нас перестанут преследовать.
      – Да, Иисус начинал с двенадцатью учениками, и в конце концов его учение победило.
      – О, это наш мальчик, – Сэм расцвел. – Спасибо, что вспомнили его: он украшение нашей нации. Мы все этим гордимся, хотя не все об этом говорим. Он, между прочим, тоже не рассчитывал закончить дело за три дня. Он создал организацию и расширял ее. И Майк проявляет терпение – это органическая часть нашей дисциплины, мы уже не воспринимаем терпение как смирение. Просто мы никуда не торопимся.
      – Весьма разумная позиция.
      – Это не позиция. Это почти рефлекс… Джабл, вы, кажется, устали. Может, сбросите усталость или приляжете отдохнуть? Если не уснете, вас всю ночь будут развлекать разговорами. Мы почти не спим.
      Джабл зевнул.
      – Нет, я лучше посижу в ванне и завалюсь спать. А с братьями поговорю завтра и в другие дни.
      – Действительно, куда спешить? – согласился Сэм.
      Джабл нашел свою комнату, там тотчас же очутилась Пэтти. Она включила в ванной воду, раскрыла постель, не касаясь ее руками, поставила на столик напитки, приготовила один коктейль и отнесла его в ванну. Джабл не просил ее уйти, и вскоре она вошла в ванну, готовая к демонстрации картин. Джабл знал, что заставляет людей полностью покрывать свое тело татуировкой, и сейчас чувствовал: если не рассмотреть картины, Пэтти обидится.
      Харшоу не испытывал раздражения, которое ощутил Бен, впервые увидав Пэтти; он разделся и с гордостью обнаружил, что не стесняется, хотя уже давно ни перед кем не обнажался. Пэтти тоже не смутилась, подошла к ванне и проверила, достаточно ли воды и не холодная ли она.
      Затем принялась рассказывать, в какой последовательности следует рассматривать картины и что означает каждая из них. Джабл произносил слова, которые полагается произносить искусствоведу во время знакомства с произведением искусства. Татуировка была шикарная! Его приятельница-японка рядом с Пэтти показалась бы дешевой куклой.
      – Рисунки немного сместились, – посетовала Пэтти. – Вот, взгляни на сцену рождения. Задняя стена прогнулась, а кровать стала похожа на хирургический стол. С тех пор, как Джордж покинул этот мир, меня не касалась ничья игла. Значит, Джордж сам пожелал изменить картину.
      Джабл подумал, что Пэтти, хоть и не совсем нормальная, но очень милая. Ему даже больше нравились ненормальные люди, чем люди с абсолютно здоровой психикой. А Пэтти достаточно здорова для того, чтобы вести хозяйство: вот, не забыла же отправить в шкаф брошенную им одежду. Неплохая штука эта марсианская дисциплина, если не обязательно быть совсем нормальной, чтоб ею овладеть.
      Он почувствовал момент, когда ей надоело показывать картины, и попросил передать от него привет внучкам и боа-констриктору.