– Что ж, – Шамаш огляделся. На миг его взгляд остановился на Ларсе, который, ослабев от потери крови и боли ран, пошатывался, с трудом держась на ногах. – Ты сможешь идти? – спросил он его.
Молодому магу хотелось бы просто сказать "да", но он не мог, боясь, что своим обманом и скрытой за ним слабостью подведет бога солнца, который будет рассчитывать на его силу.
– Смотря куда, – тяжело дыша, хриплым, срывающимся в сип голосом проговорил он. – Если недалеко – то да, – он, уже прошедший людское испытание, знал, что за его гранью все чувства меняются, боль и немощь тела забываются. Полагая, что новое испытание будет чем-то напоминать прежнее, он надеялся, что не будет обузой в испытании. Но если оно иное…
– Нам нужно лишь подняться к храму. Дальше пойдет душа.
– Доберусь, – Ларс уверено кивнул. Он убрал руки с плеч поддерживавших его людей, сделал шаг вперед, подтверждая свои слова.
С сомнением взглянув на горожанина, его посеревшее лицо, тусклые бесцветные губы и покрывавшие тело повязки, Шамаш качнул головой, но сказал лишь: – Идите за мной.
– Мы можем пойти с вами? – окликнул его Евсей.
– Только до храма.
Караванщики переглянулись. С одной стороны, им было немного обидно, что это чудо обходит их стороной. Все-таки, божественный обряд… Но с другой… Ведь они уже прошли испытание, получили свою судьбу, которой были вполне довольны. Поэтому они не стали упрашивать Его изменить свое решение. И, все же, они хотели сделать хоть что-нибудь.
– Мы можем помочь, – качнув головой в сторону раненого горожанина, проговорил Лис.
– Нет. Наш путь начинается уже здесь. И он должен быть пройден как единое целое.
Караванщики понимающе кивнули, смиряясь со своей долей и подчиняясь воле богов.
– Я пойду впереди. На тот случай, если навстречу попадется кто-нибудь из слуг прежнего хозяина города, – проговорил Лис.
Шамаш не возражал, хотя и не видел в подобной предосторожности никакого смысла, зная, что на этом пути им не встретится ни один смертный, будь то друг или враг.
Но караванщик хотел быть полезным, ему это было необходимо, чтобы не чувствовать себя бесполезным.
– Я где-то обронил меч, – взглянув на Лиса, проговорил он. – Пожалуйста, найди его. И пусть он побудет у тебя, пока я не вернусь.
– Конечно! – радостно проговорил воин, с готовностью бросившись выполнять поручение повелителя небес, который тем временем повернулся к Евсею.
– Возьми Ану за руку. Не давай ей убежать, но и не будь чрезмерно строг.
– Я понимаю: она нуждается в доброте и заботе, – караванщик огляделся, быстро найдя взглядом девушку – олениху, державшуюся в стороне от незнакомых ей людей, и, в то же время, стараясь не отходить далеко от бога солнца.
Спустя какое-то время они подошли к двери, которая прежде лишь отделяла храм от подземелья, сейчас же должна была стать самой гранью судьбы. Перед глазами ожидавших чуда, и, все же, оказавшихся не готовыми к тому, что их предстояло увидеть на самом деле, спутников серые каменные створки замерцали, теряя очертания. Дверь не открылась, а, скорее, спала тонким туманным пологом, открывая серую бесцветную пустоту, в которой не было ничего, движение сковал вечный покой, не оставлявший места ни запахам, ни звукам – ничему. Это пустота притягивала к себе взгляд и поглощала, словно бескрайняя пустыня маленькую хрупкую снежинку. Она не знала истины создания, лишенная творца и его творения.
Казалось, что за тонкой расплывчатой чертой, проведенной на земле, знаменуя собой конец мироздания, нет более ничего…
Лис и Евсей остановились, зная, что дальше им дороги нет. Вряд ли они признались бы в этом даже самим себе, но в этот миг они испытали несказанное облегчение от мысли, что им не надо перешагивать через грань пустоты, когда они не чувствовали в себе силы сделать это.
Замерли и остальные.
– Еще не поздно передумать, – проговорил Шамаш, на миг обернувшись к своим спутникам.
– Нет! – они уже не просто выбрали свой путь, но ступили на него и теперь никакие сомнения и страхи не могли заставить с него сойти.
– Тогда встретимся у Камня, – он первым шагнул в ничто, тотчас растворившись в нем.
За ним последовали остальные. Приняв последнего из странников, пустота замерцала, зашевелилась, словно на мгновение, впитав в себя живые души и тела, обретя частицу бытия. Затем все вокруг озарилось яркой вспышкой, в которой мир ничто исчез без следа.
Перед глазами замерших караванщиков лежала обычная каменная дверь, сквозь приоткрытые створки которой виднелась погруженная в полумрак зала храма.
– Да, дела… – с шумом выдохнул Лис. Прошло несколько мгновений, прежде чем он вновь обрел способность двигаться и мыслить. Он шевельнул пальцами, повел плечами, качнул головой, видя в движении единственное свидетельство тому, что он все еще жив. – Ты видел? – он повернулся к стоявшему с ним рядом Евсею. – Что это было?
– Ничто, – прошептал тот, – первородная Пустота, находящееся за чертой мироздания…
– Но разве мироздание не бесконечно?
– Бесконечно.
– Но как же тогда? – как воин ни старался понять, он был не в силах, когда для этого ему не хватало ни фантазии, ни веры.
– Представь себе снежную пустыню. Где она начинается, где лежит ее конец?
– Ты сам прекрасно знаешь, что пустыня бесконечна.
– Да. Но ведь в ней есть города.
– Это оазисы, существующие лишь сейчас. В будущем их не будет и никто не вспомнит о том, что они когда-то были.
– И бесконечность пустыни станет больше… А потом вообще исчезнет, обернувшись в ничто, когда закончится вечность и придет время пробуждения.
– Все это так сложно…
– Не думай, что я понимаю много больше тебя. Просто…
– Просто ты делаешь вид… И все-таки, вот мне интересно, куда же все ушли?
– Не знаю. Может быть, за увиденной нами гранью была не сама пустота, а лишь приближение к ней – нескончаемая бездна… Мы можем гадать, предполагать, но никогда не дойдем до правильного ответа сами, ибо мы с тобой по эту сторону черты.
– Ты говоришь так, словно жалеешь об этом.
– Сейчас, когда развилка на дороге осталась позади, и я знаю, что не смогу к ней вернуться – да, мне жаль, что я не увижу этого. Но я понимаю и другое – будь выбор лишь впереди, у меня не хватило бы смелости сделать шаг туда…
– Мда, – Лис вздохнул. Несколько мгновений он молчал, глядя на холодные камни стен подземелья, ставшие свидетелями стольких чудес. Он не понял ровным счетом ничего из того, что пытался объяснить ему Евсей. Впрочем, он не испытывал ни беспокойства, ни разочарования по этому поводу. Лис был воином, а не жрецом. Он прекрасно разбирался во всем, что должен был знать воин. Остальное не имело значения… – Пойдем, – он двинулся вперед.
– Куда? – теперь пришло время удивляться Евсею.
– К магическому камню. Шамаш сказал, что мы должны встретится там…
– Мы чужаки, – качнул головой караванщик, – нам не позволят подойти к нему.
– Мы исполняем волю бога солнца. Кто остановит нас? – и воин первым вошел в храм.
Глава 14
Атен не находил себе места. Он метался из стороны в сторону, бессознательно пытаясь вырваться, броситься бежать, не важно куда. И что из того, что он прекрасно знал: его удерживало нечто куда более прочное, чем самая крепкая в мире цепь! Его душа не знала покоя, разрываемая на части мыслью о том, что, возможно, именно в этот миг Шамаш ведет сражение с Губителем! Нергал – Его заклятый враг, который не применит воспользоваться тем, что противник, продолжая верить в реальность сна и считать себя не богом, а лишь смертным, не вернул всей полноты небесной силы…
– Пап! – он и не заметил, как к нему подошла Мати, лишь налетев на девочку, услышав ее испуганно-обиженный вскрик, понял, что она рядом.
Караванщик тотчас остановился, мотнул головой, пытаясь прогнать то, что считал жутким наваждением, кошмаром, но только не явью.
– Прости меня, милая! – проговорил он, склонившись к Мати.
Та взглянула на отца с удивлением, не понимая, что с ним такое, откуда это отчаяние в глазах и боль в уголках губ.
– Пап… – она, наморщив лоб, на миг замолчала, раздумывая, стоит ли ей расспрашивать отца о том, что его тревожит, или лучше не делать этого.
Она чувствовала: что-то не так. Все, что девочка видела вокруг, говорило ей об этом, когда над караваном нависло напряжение. Несмотря на середину дня площадь оставалась пустынной и немой, и по всему городу в безумном танце, закрывая за собой свет, плясали мрачные тени…
Но, вот что удивительно: все эти знаки близости не просто беды, но самого Губителя не пугали Мати, словно она точно знала: Враг не сможет ничего сделать ни ей самой, ни тем, кто был ей дорог. Эта вера была так сильна, что прогоняла сомнения и страхи раньше, чем они успевали коснуться души.
Она еще какое-то время молча смотрела на отца, а затем заговорила о том, зачем пришла: – Пап, мне нужно молоко.
– Молоко? – он не сразу понял ее просьбу. – Зачем оно тебе?
– Ну, папа! – девочка всплеснула руками. – Пора кормить малышей! А молока нет!
– Попроси у…
– Я просила! Но все ведут себя так, будто я бужу их посреди ночи с какими-то глупыми вопросами! Вели кому-нибудь из рабынь подоить олениху. Или разреши мне сделать это самой!
– Конечно… – караванщик, наконец, пришел в себя достаточно, чтобы понять слова дочери.
Атен не переставал удивляться своей малышке. Он боялся, что девочка станет расспрашивать о Шамаше, о случившемся, в общем, обо всем том, о чем он не мог не то что говорить, но даже думать. Ей же удалось отыскать воистину то единственное, мысли о чем несли облегчение, ложились улыбкой на губы мужчины, когда он вспоминал этих забавных рыжих малышей, таких умильных в своей детской непосредственности. – Они уже проснулись?
– Не-а, – протянула девочка, зевая. Она и сама все еще была в полудреме.
Умиротворенное спокойствие Мати стало постепенно передаваться Атену, который, более не видя вокруг лишь тени, разглядел несколько удивительно ярких, живых лучей солнца, пробивавшихся сквозь низкие тучи и игравших, искрившихся на лике земли, лаская ее, возвращая надежду на жизнь.
– Так мне можно самой подоить олениху?
– Нет, моя дорогая, – он с несказанным облегчением вздохнул, чувствуя, что камень, лежавший на его сердце, стал легче и, перестав давить, не впивается более своими острыми краями в плоть, заставляя ее страдать.
Караванщик несколько мгновений молчал, не спуская взгляда с открытого, ясного личика девочки, не уставая благодарить богов за то, что Они оставили ему малышку, помогли вырастить, сберегли от ранней смерти.
– Это дело рабынь. Не волнуйся, мы сейчас все уладим. Твои питомцы не успеют даже проснуться.
– Хорошо бы так, – исподлобья поглядывая на отца, пробурчала девочка, которой совсем не нравилось, что, вместо того, чтобы отдать быстрый и ясный приказ, отец столько времени тратил на слова и многозначительное молчание.
Видя нетерпение Мати, Атен огляделся.
– Эй, ты! – окликнул он оказавшуюся поблизости рабыню.
– Да, хозяин? – женщина поспешно приблизилась, склонилась в низком поклоне. Она прятала глаза, и, все же, к своему немалому удивлению, караванщик разглядел в ее взгляде отсвет радости. Та словно была благодарна хозяину за возможность отрешиться от своих мыслей, забыть за выполнением поручения о действительности, вместо того, чтобы стоять, окаменев, не спуская взгляда со священного холма, думая о том, что ждет впереди и следя за мертвящим мерцанием в глазах подошедшей вплотную беды…
– Надои кувшин молока и отнеси моей дочери.
– Я буду в повозке у Шамаша, с волчатами, – проговорила Мати. – Спасибо, папочка! – и она поспешно убежала к своим питомцам.
"Накануне девочка рано легла спать и поэтому ничего не знает о случившемся, – думал караванщик, глядя ей вослед. – Вряд ли кто-нибудь решится рассказать ей, не желая причинять боль. Однако все это стремление утаить от нее правду ни к чему не приведет, когда истина все равно очень скоро откроется. Мати поймет, что Шамаша нет в повозке, что он ушел. И что она тогда подумает, что станет делать?
Бросится Его искать? Прибежит ко мне с уймой вопросов, на которые я не смогу дать ответ? – на его черты вновь легла тень, губы напряженно сжались. Он повернулся лицом к священному холму, оглядел его, ища какой-нибудь едва заметный знак, что открыл бы ему хоть часть правды о том, что было, есть и будет. – Какая разница? – он скрипнул зубами. Лицо передернулось в гримасе отчаяния и боли. – Если Он вернется – все остальное забудется как страшный сон, если ж нет – ничего, кроме этого сна просто не останется… И почему я не пошел с ними!" – он так сильно сжал кулаки, что ногти вонзились в ладони, раня в кровь.
Нет, караванщик совершенно ясно понял, что если он не займется хоть каким-нибудь делом, пусть даже совершенно бесполезным, то окажется погребенным под чувством вины. Он оглянулся. Ночь пролетела, словно одно краткое мгновение. Но пришедший ему на смену день казался слабым и больным. Тучи, укрывшие своей пеленой небо, делали свет солнца тусклым и бледным, скрадывая его силу. Над площадью стоял сонный дурманящий дух, зевотная дрема не позволяла окончательно отринуть от себя сон.
У торговых рядов было пусто. Караванщики теснились возле повозок, боясь отойти от своих жилищ, которые, не важно, посреди города или в холодных просторах снежной пустыни, казались единственно надежным убежищем, способным если уж не защитить от всех бед мира, то хотя бы укрыть от них. Те немногие горожане, которых события минувшего вечера застали на площади, не расходились, дожидаясь решения судьбы рядом со спутниками бога солнца, которые казались им легендарными героями, наделенными небывалым могуществом.
– Господин Шамаш победит. Как может быть иначе, – доносились до Атена обрывки их разговоров.
– На землю вновь вернется тепло. Снежная пустыня исчезнет. Все расцветет, зазеленеет, как было в эпоху легенд…
И, все же, несмотря на всю их веру, в глазах людей оставался страх, рожденный сомнениями… А что, если… Что если земле, всем, живущим на ней, суждено нечто совсем иное? Что если на сторону Губителя встанут другие боги, демоны и призраки?
Чем тогда обернется это сражение для тех, в чьем городе схлестнутся столь великие силы? Что станется с оазисом и останется ли от него хотя бы след на лике земли, или одна только пустота?
Были и другие сомнения, иные страхи. Бог солнца, проиграет он сражение или победит, вряд ли будет благосклонен к тем, кто, как они сами только что узнали, нарушал Его запрет, принося людей в жертву повелительнице смерти. Даже господин справедливости не станет разбираться, кто осознанно совершал преступление, а кто – лишь жил с ним рядом, ни о чем не зная. В вечности это не будет иметь никакого значения. И, значит, впереди всех их ждет страшная кара… Мир будет жить самой счастливой и светлой эпохой, а они – мучиться в черной пещере госпожи Кигаль…
Поморщившись, караванщик поспешно отвернулся от чужаков. Он понимал: все люди не могут быть одинаково сильны в своей готовности на самопожертвование ради других.
Многих заботит по большей части лишь собственная судьба. Однако подобные мысли рождали сейчас в его сердце лишь презрение. Он был не в силах понять: как можно находиться рядом с богом и быть при этом столь низменным и пустым?
– Лина! – окликнул он женщину, стоявшую чуть в стороне, не спуская напряженного взгляда с священного холма, превратившись в ожидании возвращения мужа в безмолвную неподвижную статую со скрещенными перед грудью руками, распущенными волосами и напряженным лицом – само олицетворение ожидания и надежды. – Лина! – ему пришлось подойти к ней ближе, окликнуть вновь, на сей раз куда громче. И лишь тогда женщина очнулась.
– Что, Атен? – она на миг повернулась к хозяину каравана, но лишь затем, чтобы, скользнув по нему пустым взглядом, затем, с поспешностью боявшегося опоздать на встречу с судьбой человека, вновь направить все свое внимание на священный холм, с трепетом ожидая того мига, когда, наконец, покажется фигура Лиса. Губы Лины чуть заметно трепетали, повторяя слова молитвы, призванной упросить богов защитить супруга и поскорее вернуть к ней назад.
– Нельзя так мучить себя, – проговорил он те слова, которые еще миг назад кто-то другой мог сказать, глядя на него самого, – отвлекись на миг. Подумай о детях.
Наверное, они уже проснулись, – заметив, что женщина с сомнением оглянулась на свою повозку, хозяин каравана продолжал: – Тебе нужно позаботиться о них. Это долг матери.
– Я… – ее душа разрывалась между желанием пойти к сыновьям, спеша убедиться, что с ними ничего не случилось, и страхом хоть на миг повернуться спиной к тому пути, по которому ушел Лис, словно этим она не только бросала мужа. Наконец, она сделала выбор, сколь бы мучительным он ни был. – Я оставила с сыновьями рабыню.
С ними все будет в порядке… Если это вообще сейчас возможно…
– И, все же, иди к ним. Сколько бы ни было отведено времени, лучше провести его с детьми.
– А ты? Почему ты не с Мати?
– Я не достоин этого.
– А в чем провинилась девочка? За что ты наказываешь ее?
– Мати ничего не знает. Она со своими питомцами. И, хочется мне верить, счастлива в своем неведении… Я же могу очернить ее душу перед лицом конца. Нет, пусть уж лучше все остается так, как есть.
– Атен! О чем ты вообще думаешь? – женщина взглянула на него с осуждением. – О каком конце? Ты что же, сомневаешься в том, что Шамаш… Конечно, Он победит!
Иного просто не может быть, не должно! Слышишь!
– Но что же тогда тревожит тебя? – Атен глядел на женщину, не понимая ее.
– Судьба мужа, конечно! – воскликнула Лина. – Ведь он – простой смертный! – ей потребовалось несколько мгновений, чтобы перевести дух. А потом она продолжала:
– Наверно, это кажется тебе эгоизмом…
– Нет, – с пониманием и сочувствием глядя на нее, проговорил Атен, – это не эгоизм, а забота о близком…
– Все дело в том, что я очень сильно люблю его!…Атен, что же это? Неужели любовь сильнее веры?
– Не сильнее, нет. Она просто другая. Вера успокаивает душу, любовь заставляет ее трепетать… А где трепет, там и страх…
– Спасибо, Атен.
– За что? – удивился тот. – Это ты вернула мне веру, которую я потерял, видя лишь себя в мире, а не мир вокруг себя…
– А ты помог мне понять, что в моем чувстве нет ничего постыдного, как я считала прежде.
– Да… – он вздохнул, оглянулся на горожан. Только что он осуждал их за слабость, теперь же он взглянул на чужаков иначе… Может быть, как и Лина, они беспокоятся не о себе, а о близких? Тогда их можно понять.
"Они беспокоятся… – караванщик болезненно усмехнулся. – А я о своей дочери даже не подумал. Меня заботило, что будет со мной, что почувствую я, а не каково ей…" -Поверь, – вновь заговорила женщина, но это были своего рода мысли о своем, наболевшем, – мне бы очень хотелось быть рядом с детьми. Но не могу же я разорваться! Атен, он ведь вернется? – спросила она, глядя на хозяина каравана глазами, полными боли и отчаяния.
– Конечно.
– Я боюсь, – на глаза женщины набежали слезы, которые она была уже не в силах скрывать. Душа металась, не находя пути вперед в жгучем холоде белого безмолвия метели. Лине сейчас так нужно было на кого-нибудь опереться!
– Ну, не надо, не плачь, – Атен обнял ее за плечи, она прижалась к его груди, пряча залитое слезами лицо в складках одежды, – ты ведь такая сильная. Я всегда знал, что, если со мною приключится беда, ты не оставишь мою малышку, присмотришь за ней…
– А ты? – она вскинула на него мокрые, покрасневшие глаза. – Ты ведь тоже не оставишь моих сыновей? Обещай мне, Атен, позаботиться о них как о собственных детях, если… Если что…
– Откуда такие мрачные мысли? – странно, но рядом с этими столь человечными и конкретными страхами его ужас перед лицом конца мироздания начал тускнеть.
– Если Лис… Если с ним… – она не договаривала фразы до конца, обрывая их, словно от этого скрытые за словами страхи становились менее реальными. Но нельзя прятаться от самой себя до бесконечности. Рано или поздно приходится признавать, смиряясь с судьбой, то, что на одной из дорог, ведущих вперед, может ждать беда.
– Я не смогу жить без него! – быстро зашептала она. – Ни дня, ни часа! Я… Я уйду за ним…!
– Лина, Лина! – караванщик осуждающе взглянул на нее. – Как ты можешь думать о таком!
– У меня есть на это право! Есть! Ведь я его жена! Боги милостивы. Они разрешат мне не расставаться с тем, кто идет по одному со мной пути!
– Но ты еще и мать!
– Наши сыновья… Они поймут меня, я верю. Ты ведь не бросишь их, поможешь вырасти?
– Конечно, я позабочусь о них. Но, Лина, небожители не одобрят такой выбор. Они… – караванщик хотел еще что-то сказать, но остановился, качнул головой: – Великие боги, да о чем мы с тобой говорим! Не престало раньше времени оплакивать живого!
– Всегда нужно готовится к худшему. Говорят, что скорбь вызывает жалость у бога судьбы и господин Намтар стирает с лица вечности самые ужасные из путей.
– Самые ужасные…
– Тебя ведь тоже что-то тревожит… Что? Расскажи! Тебе станет легче.
– А как же ты? К чему тебе полнить чашу боли еще и моими сомнениями и страхами?
– Ты выслушал меня. Я хочу ответить тебе тем же.
– Если бы знала ответы на те вопросы, которые не дают мне покоя. Что со мной? Что держит меня здесь, не дает пойти к Мати, когда душа знает, что я ей сейчас нужен, как никогда?
– То же, что и всех. Оглянись.
Мужчина повернулся. Его взгляд скользнул по лицам людей – своих и чужих, которые, застыв на месте, стояли, не сводя взгляда со священного храма. В их глазах было ожидание, губы шептали молитвы, на лицах застыло напряжение, когда каждый последующий миг ожидания ложился на них новой морщинкой.
– Это выше нас, – продолжала караванщица. – Ты заметил, что никто из спавших в миг, когда все началось, не проснулся? Ни один новый горожанин не пришел на площадь, и, в то же время, никто из оказавшихся на площади, не покинул ее. Даже время… – она подняла взгляд на небо, его серые бесцветные просторы со скользившими по ним толи облаками, толи тусклыми расплывчатыми тенями, – оно тоже ждет, что случится дальше.
– Да… Возможно, я чувствую это даже лучше, чем все остальные. Сейчас, здесь исполняется судьба. И не только нас, но всего мира… Что будет, если Губитель победит и на этот раз? – спросил он, и сам ответил на свой вопрос: – ничего…
"Но он не может победить! – в отчаянии кричала душа. – Шамаш – великий бог!" "В прошлом это не остановило Губителя", – возражала холодная и бесчувственная память.
"Тогда Враг прибег к помощи обмана!" "Что помешает Ему сделать то же и на этот раз?" "Но…" "Шамаш даже не осознает себя богом, он не помнит…" – караванщик скривился от боли. Эти мысли… Они были невыносимы, сводили с ума своей безнадежностью.
Более того: рядом с тем образом, в котором являлось будущее, безумие выглядело сладким сном, светлым избавлением…
– Атен, – качнула головой караванщица, – что бы там ни было мы должны верить в Шамаша, Его мудрость и могущество, – вздохнув, она чуть слышно добавила: – В конце концов, нам ведь больше ничего не остается…
– Да – ничего… Наш мир не выдержит Его смерти.
– Без Него земля обречена. И это понимаем не только мы, но и боги.
– Вряд ли следует надеяться на помощь небожителей. Вспомни госпожу Кигаль.
Конечно, хвала Ей за то, что Она не пошла против брата, но… Она могла бы и помочь Ему… Видимо, богам все равно, что станет с нашим миром.
– Они всегда смогут создать другой.
– Светлый, чистый, полный жизни… Вот только… Жаль, но в этом мире нам места не найдется…
Какое-то время они молчали, глядя на священный холм… Сначала им казалось, что они готовы прождать так целую вечность. Но время тянулось так мучительно медленно! Оно не вносило никакого изменения в полотно пространства, оставляя его пустым и потерянным. Не важно, что из-за туч вышло солнце, ведь даже его свет не мог вернуть в души людей покой и уверенность, может быть потому, что те не видели его, глядя в иную сторону, ожидая возвращения иного святила…
– Что же так долго… – прошептала Лина.
– Для богов время – нечто совершенно иное, чем то, что видят в нем люди. Что для небожителя лишь миг, человеку становится веком.
– И сколько веков пройдут тут за один миг там? – она качнула головой в сторону священного холма.
– На все воля богов, – вот и все, что мог сказать в ответ караванщик. Атен боялся этого времени ожидания, ненавидел его, проклинал и столь же страстно молил…Молил только об одном: если за ним ждет лишь неминуемый конец и бескрайняя пустота, пусть то время, что лежит за мгновение перед концом, продлится вечность…
– Странно… – чуть слышно проговорил Атен.
– Что?
– Если все, кто спал, так и ждут исполнения судьбы за чертой снов, почему Мати проснулась?
Женщина какое-то время молча глядела на него, затем пожала плечами.
– Не знаю, – проговорила она. – Возможно, ее будущее решается не здесь.
– Но как это возможно?
– Атен, – робкая улыбка скользнула по губам у женщины. – А ведь это… – она еще сама до конца не верила в те светлые мысли, которые забрели к ней в голову, но те уже согревали ее своим теплом. – Это означает, что конца света не будет! Ведь законы мироздания не знают исключений и если у малышки есть грядущее, то и другие смогут найти его. Это знак! Знак нам, чтобы мы верили, надеялись в лучшее и не впадали в отчаяние! …Между тем Мати добралась до повозки мага.
– Шамаш? – тихо позвала она. Никто не ответил и девочка чуть приподняла полог, заглядывая внутрь.
Никого. Девочке хватило мгновения, чтобы понять это, когда единственное, что она увидела, были лежавшие в дальнем углу, сжавшись рыжими комочками друг возле друга, сладко посапывая, поскуливая во сне, волчата.
"Но где же Шамаш?" – не давал ей покоя вопрос.
Она повнимательней пригляделась к малышам, веря, что те заметили б, если бы с их хозяином что-нибудь случилось.
"Они бы почувствовали приближение беды и уж конечно не оставались столь спокойны.
Значит, с ним все в порядке".
И, все же, что бы там ни было, она должна была найти Шамаша.
Выбравшись наружу, Мати огляделась, ища, у кого бы спросить. Она уже хотела позвать отца, но тут ей на глаза попалась сидевшая чуть в стороне, возле догоравшего костра девушка в одеждах горожанки. Невзрачная, сероволосая, она замерла, склонив голову на грудь, сжавшись в комок. Несмотря на жару оазиса, чужачка дрожала, как от страшного холода снежной пустыни.
– Здравствуй, – Мати осторожно приблизившись к ней.
– Ой! – горожанка в страхе вскочила на ноги.
– Ты слепая… – заглянув ей в лицо, вдруг поняла девочка, которой сразу стало жаль горожанку. – Не бойся, я не причиню тебе вреда.
– Кто ты? – спросила та.
– Дочь хозяина каравана, Мати. А ты?
– Лика… – она немного успокоилась, осознав, что с ней говорит всего лишь маленькая девочка, испуганная ничуть не меньше ее самой. – Господин Шамаш разрешил мне побыть здесь, пока Он не вернется.
– Шамаш ушел? – Мати вскинула голову, недовольно наморщила носик. – Но почему! – обиженно воскликнула она.
– Чтобы помочь пленникам…
– Ри и Сати? – девочка вздохнула. Она слышала, как взрослые говорили между собой о пропаже подростков. Пусть Сати никогда ей не нравилась – зазнайка и вообще, но вот Ри… Мати замерла на миг, спеша заглянуть в свое сердце. Да, действительно, ей было больно думать о том, что Ри угрожает беда. И вообще… – Родители наверно жутко волнуются, – проговорила она, качнув головой.
– С ними мой брат и… – девушка всхлипнула, глотая катившиеся безудержным потоком горькие слезы.
– Не волнуйся, Шамаш спасет их всех, – она подошла к горожанке, несмело коснулась руки. – Все будет хорошо, – сказав это, девочка, которая и сама была близка к тому, чтобы разрыдаться, поджала губы, оглянулась, ища отца и заметив его на том самом месте, где она оставила некоторое время назад, бросилась к нему.
– Па-ап! – издали закричала она.
В ее голосе было столько страха, что хозяин каравана вздрогнул, поспешно обернулся, испугавшись, что дочери угрожает опасность. Он сорвался с места, побежал навстречу, готовый защитить свою дочь от всех бед мироздания.
– Что с тобой? – караванщик подскочил к дочери, опустился рядом с ней на колени, взял за руки.
– Почему ты отпустил его! – на ее глазах были слезы, в голосе – боль.
Расстроенная, разозленная, девочка ударила отца в грудь крепко сжатыми кулаками, вымещая на нем всю свою обиду и отчаяние.
– Мати, милая… – он не знал, что сказать.
И девочка, заглянув в его глаза, вдруг увидела в них страшную боль, с которой не могли сравниться никакие другие страдания тела и души.
– Прости, папочка, – она прижалась к его груди, не замечая слез, покатившихся из глаз.
– Успокойся, моя дорогая. Все будет хорошо.
– Шамаш скоро вернется?
– Конечно, родная.
– Мы должны только верить, правда?
– Да. Верить… – он коснулся ее шелковистых волос, провел рукой по головке, вспоминая свой чудесный сон-мечту, явившийся ему в лучах огня, моля богов сделать его столь же солнечной и счастливой явью.
Он скорее почувствовал, чем заметил, как вздрогнула, зашевелилась толпа за спиной. Сердце вдруг пронзила боль. Она была сильной, и, все же, терпимой.
Однако горожан она заставила согнуться, со всей силой прижимая руки к груди, будто их страдания были куда сильнее. Но если так, почему?
– Пап? – девочка стояла рядом, как ни в чем не бывало. На ее лице были следы удивления, но не боли.
– Как ты, милая? – спросил Атен.
– Нормально. Пап, что со всеми? – она глядела вокруг, не понимая, что происходит.
– Лина? – оставляя без ответа вопрос, на который он все равно не знал, что сказать, караванщик повернулся к женщине.
