– Со мной все в порядке, – тяжело дыша, проговорила она. – Но город… С ним что-то случилось…
      – Что?
      – Не знаю, Атен. Я чувствую то же, что и ты. Не более того.
      – Тогда пойдем, – он повернулся, направился к чужакам.
      Жители города прятали свои чувства от глаз пришельцев, и, все же, караванщик видел, что они чувствуют нечто, что были не в силах разглядеть странники.
      – Что вас тревожит, чью смерть вы оплакиваете? – спросил он ближайшего из горожан.
      – Неужели ты не понимаешь? – прошептал тот, не спуская взгляда со священного храма.
      – Нет, – Атен качнул головой, безжалостно вырывая из сердца ростки отчаяния, которые всходили всякий раз, когда он думал об опасности, угрожавшей Шамашу, с безумным упрямством убеждая себя в том, что он непременно почувствовал бы, если б беда коснулась Его.
      – Прежний Хранитель мертв, – с безнадежностью обреченного проговорил горожанин.
      Облегченно вздохнув, понимая, что мрачные предчувствия и страхи на сей раз обошли явь стороной, хозяин каравана пробурчал:
      – Туда ему и дорога.
      Он не собирался скорбеть по поводу смерти негодяя, который приносил в жертву людей, обманом заманивал в ловушку чужих детей, а в конце вообще – словно ему было мало всего остального! – воззвал к Губителю, называя Врага всего сущего своим господином!
      – Да… – горожанин вздохнул, смиренно соглашаясь со всем, разве что это "смиренное согласие" несло в себе куда больше боли, чем все раны тела. – Да… – повторил он, а затем, опустив голову, не смея взглянуть на хозяина каравана, понимая, какие чувства им движут и не осуждая за нескрываемое презрение, продолжал: – Но, каким бы он ни был, он был Хранителем этого города и без него все мы обречены…
      Я уже ощущаю дыхание смерти…
      – Вы найдете нового мага, – проговорил Атен, совсем по-иному взглянув на чужака, испытывая теперь жалость и сочувствие.
      – Если бы это было так просто! – мужчина качнул головой. – Я-то ничего, я пожил свое… Но у меня есть дети… Что будет с ними?
      Горожанин умолк, замер, опустив голову на грудь. Караванщик тоже молчал, с печалью глядя на собеседника, не зная, чем утешить его и возможно ли в такой день найти утешение.
      Чужак изменялся, старея и дряхлея прямо на глазах. Волосы, которые еще недавно были лишь слегка тронуты сединой, побелели, кожа приобрела болезненный желтый вид, во взгляде появился лихорадочный блеск. У Атена было такое чувство, что он видит, как человек умирает, будто время понеслось в сотни, тысячи раз быстрее, пробегая годы жизни за краткое мгновение. Казалось еще миг – и все будет кончено.
      Вот сейчас, сейчас…
      Но тут чужак обратил на него свой взор, и караванщик поспешил отвернуться. Атен боялся заглянуть горожанину в глаза, зная, что увидит в них свое отражение, предвидя, каким оно будет, чувствуя, как его собственная кожа, став тонкой и сухой, сухая, глиняной коркой стянула лицо. На плечи навалилась тяжесть, а руки вдруг ослабев, никак не могли сдержать дрожи.
      И вдруг пришло облегчение, словно наступил первый миг пробуждения от тяжелого, дурманного кошмара. Воздух перестал жечь грудь, став свежим и прохладным. Тучи над городом рассеялись, в бесконечных просторах синих небес засияло яркое солнце.
      Место призраков заняли звонкоголосые пичужки.
      Превращение, коснувшееся мира, было таким внезапным, что в первый миг земля замерла, задохнувшись от счастья, не в силах справиться с собой, заставить душу покинуть это счастливейшее мгновение возрождения, чтобы идти дальше, вперед.
      Все это было удивительным, и, все же, столь мелким, не важным, в сравнении с тем, что происходило в душе. Она как будто очистилась, освободилась от страхов, сомнений, но не только… Как Атен ни старался, он не мог выразить это словами, облечь пониманием. Да и важно ли это? Главное, он чувствовал, знал наверняка: все происходит на самом деле и не только с другими, но и с ним самим…
      – Что это? – горожанин выглядел ошарашенным, не понимая, что творится вокруг. Он отчаянно крутил головой, оглядывая площадь в поисках если не причины, но хотя бы знака, символа, следа, указывавшего путь туда, где ждал ответ на все незаданные вопросы. Потом, стремясь найти неведомое во внешнем мире внутри себя, он прислушался к тому, что происходило в его собственном сердце, душе. – Странно, – проговорил он, – боль ушла. Это чувство… Я не знаю, как оно называется… близость смерти или что-то в этом роде. Оно больше не заставляет, смирившись с тем, что выглядит неминуемым, падать на колени перед судьбой, приближая конец, стремясь к пустоте… Вот только страх перед будущим… – он качнул головой. – Почему он остался? Стал другим, более гладким, мягким что ли, но все равно – остался?
      – Надежда, – прошептала Лина, которой потребовалось больше времени, чем мужчинам, чтобы прийти в себя после всего случившегося. Вернее – того, что чуть было не произошло. – У нас, у всего мира, который должен был умереть уже сейчас, появилась надежда… Но надежда – это еще не само спасение.
      – Тени исчезли… – запрокинув голову, глядя на небо, проговорил горожанин.
      – Их хозяин ушел, – улыбка чуть тронула губы караванщика, который облегченно вздохнул, чувствуя, видя, зная, что самое страшное уже позади.
      – Губитель повержен?
      – Да… – он хотел сказать что-то еще, но его остановил какой-то звук… Смешок…
      – Странные вы, взрослые, – фыркнув, проговорила девочка, о которой занятые самими собой люди, погруженные в собственные чувства и переживания, совершенно забыли.
      – Вечно что-то выдумываете!
      – Милая, с тобой все в порядке? – Атен поспешно повернулся к дочери. На его лице вновь отразилось беспокойство, стоило караванщику задуматься над тем, что должна была почувствовать, испытать малышка, увидев ужасные превращения, коснувшиеся окружающих и ее саму.
      Но Мати выглядела так, словно вообще ничего не произошло. На ее щеках лежал румянец, губы были сжаты, но не от страха или боли, скорее, от обиды, что взрослые, вместо того, чтобы позаботиться о ней, предались каким-то непонятным рассуждениям.
      И вообще, их страхи казались ей такими глупыми. Ведь она бы обязательно заметила, если б что-нибудь случилось. Но, право же, все выглядело так, словно окружающие просто играли с ней в странную, известную лишь им игру.
      – Ну конечно же, в порядка! – девочка махнула руками. Она уже устала повторять это. Отец сегодня был таким непонятливым! И вообще… – Пап, а Шамаш когда придет? Пойдем к нему навстречу, а? Ну пап, пожалуйста! – заканючила она.
      Атен замешкался, не зная, что сказать, как лучше поступить. Собственно, ему самому хотелось поскорее убедиться, что с Шамашем все в порядке, отыскать брата и хорошенько расспросить его о случившемся.
      Он понимал, что лишь после этого ему станет легче. Окончательно же он успокоится, вернув Ри и Сати их родителям, а Лиса – жене и детям. Ведь он – хозяин каравана, который отвечал перед богами за жизнь каждого из своих спутников.
      – Надо идти в храм… – проговорил горожанин. Не спуская пристального взгляда со священного холма, как завороженный, он двинулся вперед.
      – Постой! – хозяин каравана схватил его за руку, удержал на месте.
      – Твоя спутница права – нам была дана надежда, – незаметно к ним подошли другие жители города, не отрывавшие взгляда завороженных глаз от храма, который, как теперь казалось караванщику, начал медленно погружаться в сон – спокойный, безразлично – отрешенный, забывший о мире яви, чтобы обрести новую жизнь в странах сновидений, – шанс, который мы не можем позволить себе упустить, ведь другого нам даровано не будет.
      – И что вы собираетесь делать?
      – Пойдем к священному камню, коснемся его, чтобы он смог найти себе нового Хранителя.
      Караванщик, раздумывая, повел плечами.
      Да, так всегда поступали при смерти Хранителя. От простых, понятных слов не веяло угрозой, и, все же… Он сам не знал, откуда шла его уверенность, может быть, все дело в даре предвидения, но Атен чувствовал – это неправильно.
      Караванщик вздохнул, качнул головой, убеждая себя, что ни к чему спорить с чужаками: "Зачем мне вмешиваться? Это их город, их судьба и их путь. Пусть поступают так, как должны".
      И, убедив себя в этом, он отошел в сторону, пропуская горожан, которые медленно, шепча слова молитвы, двинулись к холму.
      Атен уже хотел повернуться к Лине, чтобы задать ей очередной вопрос, который, так и не прозвучав, тотчас забылся, когда хозяин каравана заметил, что вслед за горожанами к храму направилась и Мати.
      "Ну конечно, разве может что-нибудь обойтись без нее? Это любопытное создание ничего не пропустит!" -А ты куда? – Атен не просто окликнул ее, понимая, что девочка может сделать вид, что не услышала, и убежать. Нет, на этот раз он догнал дочку, взял за руку, возвращая назад.
      От храма больше не веяло ни опасностью, ни бедой. Однако это вовсе не означало, что маленькая непоседа не отыщет там неприятностей на свою голову.
      – Искать Шамаша! – исподлобья глянув на него, бросила Мати, раздосадованная новой задержкой, когда она так торопилась! Весь ее вид говорил: пусть ее накажут, да вообще, пусть с ней делают все, что угодно. Но потом, а сейчас она поступит так, как считает нужным!
      – Ох, дочка… – заглянув ей в глаза, вздохнул караванщик. – И что мне с тобой делать? – вместо того, чтобы возражать, настаивать на своем, соединяя просьбы с угрозами, он вдруг как-то сразу смирился с желанием девочки, словно видя в нем неизбежность.
      – Атен, не беспокойся за малышку. Я пойду с ней, – проговорила Лина. В ее глазах была та же решимость. Они словно говорили: "Надеюсь, ты понимаешь, что я должна быть там, как можно ближе к мужу, я должна первой встретить его, когда он вернется…" Караванщик вовсе не собирался возражать. Его мучила сейчас совсем другая проблема: Атену самому страстно хотелось подняться в храм. И единственное, что удерживало его от этого шага, было сомнение, вправе ли он сейчас, когда беда лишь только миновала, не успев далеко отойти в прошлое, покидать караван…
      "Однако… – размышлял он, пожевывая нижнюю губу. – Здесь ничего не произойдет.
      Что бы там ни было, что бы нас ни ждало впереди, все случится там"…
      – Ну, что же, – он повернулся к Мати и Лине, замерших на месте в ожидании его решения. – Раз так, идем.
      Девочка с недоверием взглянула на него. Она-то думала, что отец разозлится, станет ругаться, кричать…
      – Здорово… – прошептала Мати. А затем ее глаза заискрились от радости, маленькие холодные пальцы стиснули руку отца, потянули вперед. – Ну же, пошли скорее!
      – Постой, подожди мгновение…
      – Ну что еще! – та обиженно надула губы. "Ты ведь сам сказал!" – кричали ее глаза.
      Но отец уже повернулся к ней боком. Его взгляд был устремлен на слепую девушку, которая накануне пришла к каравану вместе с вестником.
      – Милая… – окликнул он ее, медленно, на ощупь двигавшуюся в сторону холма. Атен не сразу смог вспомнить ее имя… Он уже было решил, что та его и не называла вовсе, но тут вдруг оно вспыхнуло в памяти яркой искрой. – Тебя ведь, кажется, Ликой зовут?
      – Да, – остановившись, горожанка обратила лицо в ту сторону, с которой до нее доносился голос.
      – Разве тебе не следует оставаться с караваном? Шамаш поручил тебя моим заботам, и я намерен выполнить Его волю.
      – Но я должна быть там! – воскликнула она, не сдержавшись. – Прости меня, – поспешила извиниться Лика, понимая, что не может так говорить со спутником бога солнца.
      – Мы понимаем тебя, девочка, – улыбнулась Лина, подойдя к горожанке. Она осторожно взяла ее за руку, погладила по ладони, успокаивая. – Там те, чья судьба тебе небезразлична, – она обратила свой взгляд на Атена.
      – Лика, я не могу не думать о данном слова… – он видел, как его собеседница напряглась, готовясь настаивать на своем, и, спеша ее успокоить, продолжал: – Но, так как я сам собираюсь подняться в храм, не стану мешать и тебе сделать это.
      Просто будет лучше, если ты пойдешь с нами, раз уж наши пути совпадают. Мы поможем тебе.
      – Спасибо! – Лика улыбнулась, с радостью принимая помощь от этих милых, добрых людей, который избрал в свои спутники величайший из небожителей…
      – Вот и хорошо, – проговорила Лина, беря девушку под руку.
      – Ну, теперь мы, наконец, можем идти? – спросила Мати.
      – Вперед! – караванщик махнул рукой в сторону холма.
      Они поднялись к храму, вошли внутрь.
      То, что открылось их глазам, было воистину восхитительно: огромные просторные залы, ни с чем не сравнимая красота внутреннего убранства, дух чего-то непонятного и от того еще более великого, наполнявший все вокруг.
      А зала, в которой покоился магический камень… Казалось, что она принадлежала не миру людей, а божественным странам. Конечно, Атен понимал, что ничто на земле не могло в точности повторить небесное, когда неземной свет ослепит, пламень сожжет, дыхание умертвит то, что не в силах перенести истинного присутствия небожителей. Разве не в этом состояла главная причина того, почему боги в те редкие мгновения, когда Они посещали землю, старались являться не в своих истинных обличиях, а принимая образ смертных? Но и то, что предстало перед пришельцами, было воистину достойным отражением чуда.
      В основании залы лежал круг. Пол покрывало золото, являя собой огромный солнечный диск. Стены возносились высоко вверх, к самому небу, которое ложилось на них словно свод, при этом не скрывая путей в небесные страны, а, наоборот, открывая их взору всех, притягивая к себе взгляд. Здесь становилось отчетливо видно, что обреченное судьбой ходить по земле смертное тело никогда не достигнет холодных высот, ибо этот путь не по силам ничему живому. Человек чувствовал себя маленькой песчинкой, одной из множества таких же, лежащих в пыли и не смеющих даже думать, мечтать о том, чтобы подняться в небеса…
      И, все же, осознание этого не впивалось в сердце болью, чувством собственной ущербности. Даже зависть к небожителям, забредавшая на мгновение в душу, умирала, едва взгляд касался талисмана города – огромного камня, под чьим черным покровом, подобным пологу ночных небес, среди бесконечных глубин мрака мерцали отблесками неведомых далеких звезд искорки-вздохи.
      При виде его мысли наполнялись гордостью: "Пусть мы – лишь жалкие смертные, но у нас есть нечто, чего нет более нигде – ни в небесных странах, ни в подземных владениях, ибо только здесь, на земле людей возможно существование величайшего из чудес – магического камня, в котором слиты все стихии, жизнь и смерть, сила и слабость, душа и плоть…" Он притягивал к себе взгляд, чтобы более не отпустить никогда, завораживал, заставлял на какое-то время оцепенеть, лишившись способности не то что видеть, но даже думать о чем-либо ином. Должно было пройти время, прежде чем, выходя из-под власти первого, наиболее сильного и властного впечатления, пришедшие к магическому камню смогли оторвать от него взгляд и оглядеться вокруг.
      Когда караванщики вошли в зал, в нем было где-то с две дюжины горожан. Но даже окажись их в три, пять, десять раз больше, это не создало бы впечатления толпы, когда каждый чувствовал себя стоящим в одиночестве посреди бесконечности.
      – Пап… – Мати прижалась к отцу, чувствуя, как в ее сердце прокрался страх. Она не понимала, откуда он пришел и почему, ведь в этой зале было так прекрасно! И от этого непонимания страх становился еще сильней.
      – Что, милая? – Атен положил ей на плечо руку, с удивлением замечая, что девочка, остававшаяся невозмутимой во время испытания, которое чуть было не сломило его самого, теперь, когда все осталось позади, вдруг задрожала как лист на ветру.
      – Этот камень… неправильный, – глядя на талисман, проговорила Мати.
      – С чего ты взяла? – Атену самому довелось увидеть магический камень лишь раз, и то в далеком детстве, которое, как теперь казалось, было частью совершенно иной жизни. Когда умер старый Хранитель Эшгара, ему было лет пять, не больше. Он плохо помнил, что происходило, единственное, что намертво запечатлелось в памяти, был образ камня – такого же черного, с яркими огненными прожилками. Нынешний от него мало чем отличался, может быть только это чувство… Камень в Эшгаре звал к себе, манил, просил коснуться своей поверхности, обещая за это весь свет и исполнение самой заветной мечты в придачу. Этот же влек взгляд, душу, но не плоть. Его не хотелось потрогать в стремлении ощутить внутри себя хотя бы отсвет скрытого в нем пламени. Но… Да какая, в сущности, разница? Скорее всего, дело вовсе не в камне, а в том, что теперь Атен – караванщик, который не имел с талисманом никакой связи.
      "Мати родилась в пустыне, – пришла ему в голову мысль, которая могла все объяснить. – Она не слышит зов камня, потому что чужая ему не только по жизни, но и от рождения".
      Он перевел взгляд на дочку, спеша убедиться в верности своего предположения.
      Глаза девочки были настороженно сощурены, губы плотно сжаты, лоб нахмурен. Она сосредоточенно смотрела на магический камень, думая о чем-то, известном только ей, не спеша делиться сокровенным даже с отцом.
      Это была ее тайна, последняя из оставшихся, о которой не знал никто, кроме Шамаша. Рука поднялась к груди, нашарила камешек-талисман, прижалась к нему…
      От него веяло теплом и покоем, казалось, что он бьется в такт с ее сердцем, то ровно – когда она поворачивалась к стенам, откидывала голову назад, чтобы взглянуть на купол небес, то убыстренно – взволнованно – стоило ей пусть даже неосмысленно скользнуть взглядом по священному камню.
      После того случая с чужим караваном Мати стала во многом полагаться на мнение камня. Когда он говорил: остановись, она замирала, сколько бы всего любопытного ни ждало ее там, за поворотом. Когда ее тело замораживал ужас, а талисман убеждал: "не бойся", она верила ему, а не своему страху… Как-то девочка рассказала об этом Шамашу. Тот пожал плечами, взглянул задумчиво, однако без тени укора или несогласия. "Камень – хороший советчик и верный друг, – проговорил он. – Слушайся его. Он может многому тебя научить. Только помни – ты его хозяйка, а не он господин твоей воли…" Он всегда говорил с ней, как со взрослой. Мати это нравилось. Даже когда она никак не могла понять, что он имел в виду. Она научилась всякий раз превращать это в своего рода игру – череду вопросов и ответов, с помощью которых она находила разгадку – конфетку в мешке с подарками…
      Мати улыбнулась своим мыслям. Но тут… Девочка вздрогнула, почувствовав, как забился, затрепетал камень у нее на груди. Она огляделась вокруг, ища причину, возможно – знак приближения опасности.
      Но единственное, что она увидела, был какой-то горожанин, подходивший в священному камню.
      Мати открыла рот, собираясь сказать… И так и застыла, не спуская взгляда с мужчины, с трепетом ожидая, что будет дальше. Ею овладело странное оцепенение, словно боги лишили ее возможности двигаться, говорить, даже думать, чтобы она не смогла вмешаться в судьбу, изменяя то, что уже было записано в книгу госпожи Гештинанны.
      Горожане замерли на своих местах. Никто не оспаривал права того человека первым испытать свою судьбу. И дело здесь было не в признании его первенства, а отсутствии у других мужества сделать первыми решающий шаг. С нетерпением и тревогой, с надеждой и, в то же время, с робкой мыслью – "Может, все-таки новым Хранителем станет не он, а я…", они ждали, что будет дальше.
      – Нет! – вдруг вскрикнула Лика, сжав вмиг ставшими холоднее льда пальцами руку караванщицы. – Не делай этого!
      Мужчина остановился, повернул к ней лицо, удивленный странным поведением девушки и одновременно разгневанный тем, что кому-то вздумалось остановить его в шаге от цели.
      – На камне лежит кровь! Он не примет силу жизни! Он жаждет лишь новых жертв!
      – Это богиня смерти тебе сказала? – резко бросил ей горожанин.
      – Я… – она растерялась, расслышав в голосе не только недовольство, но и недоверие, словно мужчина полагал, будто та, на ком лежит покровительство госпожи Кигаль, выполняя волю своей хозяйки, специально мешает жителям города избрать судьбу, которая вела бы их прочь от мрачного алтаря повелительницы подземных земель.
      В глазах Лики зажглись слезы.
      – Ну что ты? Успокойся, дорогая, – зашептал ей на ухо добрый, заботливый голос караванщицы, мягкие теплые пальцы коснулись плеча.
      – Почему они так? Я ведь не виновата, что госпожа Кигаль выбрала меня!
      – Конечно, милая. Такова была воля богини и не дело смертному идти Ей наперекор!
      – Я просто хочу помочь! – она вновь повернулась к женщине. Если бы Лина не знала, что ее спутница слепа, она бы подумала, что девушка не просто смотрела ей в глаза, но заглядывала в самую душу. – Пожалуйста, уговорите его остановиться!
      Сейчас нельзя касаться камня!
      – Пап, – Мати потянула отца за руку. – Она права, – лицо девочки стало холодным, словно его обдуло дыханием метели. Глаза, глядевшие на камень, потемнели.
      – Дочка, откуда нам с тобой знать это? Мы ведь караванщики.
      – Я знаю, – упрямо настаивала на своем девочка. – Останови его!
      Атен заглянул ей в глаза. В них была такая убежденности, что в душу караванщика закрались сомнения.
      "Малышка столько времени проводит с богом солнца… Возможно, Он обучил ее чувствовать такие вещи…" – мелькнуло у него в голове.
      – Послушайте, – повернувшись к горожанам, неуверенно проговорил он, – может вам действительно не стоит торопиться… Времени еще достаточно, и…
      Шедший к камню даже не взглянул на чужака. Его глаза были прикованы к камню, чье мерцание передавалось им, наполняясь отсветами пламени, как ледяная корка, отражавшая свет далеких звезд. Рука потянулась… Или это камень подался вперед, навстречу человеку. Так или иначе, они соприкоснулись… И в тот же миг залу озарила яркая вспышка, заставившая всех зажмуриться. Неведомая, безжалостная сила, вырвавшись молнией из бесконечности, скрытой под черной поверхностью талисмана, вонзилась в тело горожанина, отбросила к стене, заставив собравшихся в зале в ужасе отпрянуть в стороны, с силой ударила о камни, разбросав вокруг кровавые брызги, затем, оставляя алый след, протащила назад, чтобы камень омылся кровью своей жертвы, принял ее последний вздох.
      Прошло несколько мгновений тягостного, оцепеневшего от ужаса увиденного молчания.
      В тишине не было слышно даже дыхания, словно люди были не в силах заставить себя вдохнуть наполнившийся смертью воздух.
      Затем, ощутив страх куда раньше понимания, толпа низко зашипела, загудела, словно осиный рой.
      – Уходим отсюда! Скорее, прочь! – никто больше и думать не мог о том, чтобы приблизиться к камню, коснуться его. После того, что совершилось у них на глазах, это казалось немыслимым.
      Но, как они ни старались, как ни спешили, им не удалось сдвинуться с места. Ноги приросли к полу, тело отказалось повиноваться, а камень, не спуская с пришедших к нему бесконечного множества своих пристальных сверлящих насквозь глаз, взял полную власть не только над душами, но и телами и теперь смеялся над теми, в ком видел лишь жертв.
      – Пап, – вывел Атена из оцепенения голос дочери, – я знаю, что сама напросилась сюда. Но… – она огляделась, недовольно сморщилась, – давай уйдем. Мне здесь не нравится.
      – Конечно, дорогая, – караванщик замотал головой, стараясь прогнать тот кошмар, который отступил, но не исчез совсем… – Сейчас… – наконец, ему удалось отвести взгляд от талисмана, отлепить ступню от пола…
      – Лина, – он потряс женщину за плечо.
      – Что? – та с трудом очнулась, шевельнулась. – Великие боги, что же здесь происходит?
      – Не знаю, – он с опаской поглядывал в сторону камня, боясь, что тот постарается вернуть беглецов. – Давайте выясним это как-нибудь в другой раз. И в другом месте. Пора выбираться отсюда.
      – Да, – та кивнула, огляделась, схватила за руку стоявшую рядом с нею Лику, потянула ее за собой. – Милая, нужно уходить…
      – Караванщик! – до них донесся полный боли и отчаяния голос горожанина. Атен узнал его – это был тот самый мужчин, с которым он говорил на площади.
      Жителю оазиса пришлось собрать воедино все свои силы, напрячься, так что на лбу выступили капельки пота. Как бы ни было сильно притяжение талисмана, ему удалось его ослабить достаточно, чтобы губы смогли шевельнуться, роняя вымученные вздохи – слова.
      – Помоги! Я понимаю, мы никто для тебя, и все же…
      – Что я могу? – вздохнул Атен.- Я всего лишь торговец…
      – Ты спутник бога солнца! – горожанин взглянул на него с сомнением, удивляясь тому, что караванщик не понимает этого… Или… В его глазах отразились сомнения. Что если все дело в том, что чужак лишь прятался за этим неведением, не желая делиться своей удачей, помогая тому, с кем его более никогда не сведет дорога жизни? Чужая душа – потемки. Можно найти тысячу причин, начиная с простой обиды за дерзкие слова того, кто уже поплатился за них жизнью. Разве караванщик не предостерегал их о приближающейся беде? Они сами не захотели его слушать. Что ж, за то боги им судьи.
      Атен прочел тоску в глазах горожанина, понял его мысли, которые отозвались болью в сердце – Я постараюсь, – сглотнув комок, вдруг подкатившийся к горлу, проговорил он, – помочь вам, – он говорил с той искренностью, в которой было невозможно усомниться.
      – Спасибо тебе… – пленники камня глядели на него с такой благодарностью, словно караванщик уже спас их. – Воистину, ты достоин своей судьбы.
      "Достоин ли?" – на миг в его сердце вновь вернулись былые сомнения, но уже совсем скоро от них не осталось и следа, стоило хозяину каравана задуматься о другом.
      Он дал слово, принимая на себя ответственность за чужие жизни перед лицом богов.
      Но как его исполнить?
      И тут его ладонь сжали холодные пальчики девочки, возвращая уверенность и силу.
      В голову озарением пришла мысль: "К камню подходят по одному. В этом зале каждый человек чувствует себя одиноким. У этого есть своя причина – талисман дает жизнь всем, живущим на окружающей его земле, однако видит, осознает, признает только одного человека – Хранителя…А этот, наверное, одурманенный смертью, еще и жертву… Все, кто не маг, для него – жертва… Все. Но не все вместе, а каждый по отдельности…" -Скорее беритесь за руки! – крикнул Атен. – И повернитесь к камню спиной. Не смотрите на него, – на всякий случай добавил он.
      Караванщик хотел как можно скорее выбраться из залы, ставшей вдруг ловушкой.
      Вряд ли горожане испытывали в эти мгновения иное желание, но их движения продолжали оставаться чрезвычайно замедленными. Атен понимал, что виной тому камень, и, все же, в его груди всколыхнулось недовольство.
      – Поторопитесь! – не выдержав, бросил он, хоть и прекрасно понимал, что нет никакого смысла подгонять тех, кто и так делал все от них зависящее, чтобы поскорее покинуть это ужасное место.
      И тут вдруг…
      – Лис! – вскрикнула караванщица. Забыв обо всем, она выпустила руку Атена и бросилась к входившему в залу мужу.
      – Лина, постой! – попытался остановить ее хозяин каравана. – Это может быть мираж…
      Но женщина не слышала его. Она не видела ничего вокруг, словно весь мир перестал существовать. Лишь когда, запыхавшаяся, она упала на грудь мужу, согреваясь его теплом, улыбка коснулась ее губ, с которых сорвался сладостный вздох облегчения.
      – Лина, Лина…- караванщик растерянно смотрел на нее, не зная, как успокоить жену, которая казалась ему всегда такой сильной, мужественной, а в этот миг предстала беззащитной и хрупкой, словно цветок на приграничье между городом и снежной пустыней.
      Лис, смущенно улыбаясь, повернулся к Атену, развел руками, словно говоря: "Ну что с ней поделаешь? Как поймешь? Кажется, радоваться надо, плясать, смеяться, а она вдруг расплакалась у всех на виду".
      – Дядя Евсей! – девочка вырвала ладошку из рук отца и бросилась ко второму из входивших в залу. – Хорошо, что с тобой все в порядке. Я беспокоилась за тебя… – она закрутила головой, глянула за спину караванщику. – А где Шамаш? Разве вы не вместе уходили?
      Вслед за ней к вошедшему в зал поспешно подошел Атен, встал между дочерью и братом, словно заслоняя малышку собой, как от врага… или демона.
      – Это не призраки! – донесся до него полный счастья и блаженного покоя голос Лины.
      – Это они, действительно они! – ее устремленные на мужа глаза сияли. – Из плоти и крови… И они живы!
      – Что с тобой, приятель? – Евсей смотрел на Атена, не скрывая улыбки. – Родного брата решил не признавать? Неужели я так изменился? – караванщик огляделся вокруг. Его взгляд скользнул по испуганным лицам горожан, в глазах которых сохранившийся с прежних мгновений ужас смешался с удивлением нового времени. – Почему вы не радуетесь, люди? Или вы не знаете – господин Шамаш победил Губителя!
      – Мы знаем, – поспешно проговорил Атен, а затем продолжал: – Это замечательно.
      Просто великолепно. И я с радостью послушаю твой рассказ… Но потом, Евсей. Не здесь, – он с опаской оглянулся на камень, – не рядом с ним…
      – Талисман города, – караванщик понимающе кивнул. Только теперь он заметил тело жертвы, лежавшее в луже черной крови. Его лицо тотчас помрачнело, брови сошлись на переносице. – Но я думал, что жертва этого года не была принесена…
      – Это все камень. Он убил того, кто осмелился к нему прикоснуться.
      – Да… Маг говорил, что он отравлен жертвенной кровью…
      – Маг? – Атен взглянул на брата с долей удивления. Уверовав, что Шамаш – бог солнца, караванщики перестали называть Его наделенным даром. "Странно… После боя, победы властелина небес над Губителем Евсей должен был бы оставить все сомнения в Его божественной природе…" -Да, ее брат, – тот качнул головой в сторону Лики.
      – Ларс? – девушка встрепенулась, едва услышав это: – Он жив? С ним все в порядке?
      – Да, – Евсей не видел смысла причинять боль душе девочки рассказами о ранах горожанина.
      – Но где он? Почему не пришел с вами?
      – Действительно, Евсей, – Атен бросил на брата хмурый взгляд. – Где все остальные? – более всего ему хотелось узнать, куда ушел Шамаш. Но он не мог спросить об этом, понимая, что боги не объясняют смертным своих поступков. Если Он решил уйти – что ж, на то Его воля. Караванщик был готов ждать возвращения сколь угодно долго, даже всю вечность, лишь бы знать, что ее конец вновь пересечет пути небожителя и каравана.