Иногда его фантазии становились еще безумнее, она в виде беснующегося ангела пламени окружает его со всех сторон, а он — металлический ангел, неспособный обжечься, ввергаясь в это пламя. Ее довольные стоны, от того, что он ласкает ее всеми шестью конечностями. Его тело, полное… нет, он не должен думать о таких вещах.
      Он в отчаянии вытащил свою руку из трусов. Он не хотел больше мастурбировать, больше нет — после последнего раза. Его приводила в ужас мысль о том, чем может стать его семя, не говоря уж о той… той твари, появившейся в последний раз, когда он осмелился мастурбировать. К счастью, оно умерло, искаженный крылатый змее-паук, похожий на уродливую жабу, мелкое противное чудовище.
      Но он не мог бороться с этим вечно. Хуже всего было, когда он пытался заснуть. Большую часть дня он думал о других вещах, а вот пытаясь заснуть, он мог думать только об Аске. Если только он не оплакивал своего отца.
      Он попытался заставить себя думать о своем отце, надеясь, что это убьет его эрекцию. Но он уже выплакал все слезы о нем чуть раньше. Он вытянулся на кровати, с музыкой в ушах, пытаясь отвлечься, но его мысли возвращались к Аске. Все его тело жаждало ее, хоть он и не знал, как это должно быть на самом деле.
      Он сосредоточился на этом, думая, что он должен был быть более внимательным, когда Кенсуке показывал ему порнофильм. Но он был слишком взволнован. Он знал основную идею с уроков биологии, но не был уверен, как это использовать в данном случае.
      Синдзи встал с кровати с надеждой найти какие-нибудь книги на эту тему. Библиотека базы на ночь закрывалась. На пути обратно, повернув за угол, он встретил Рей, которая выглядела немного озабочено.
      — Как ты? — спросила она.
      — У меня все хорошо, — солгал он. Он удивился, как точно она чувствует его настроение. Иногда, он мог подумать, что она любит его. Но наедине с Рей нельзя быть уверенным, что она вообще что-то чувствует.
      — Ты уверен? — спросила она.
      — Все хорошо, — сказал он.
      Пару секунд она смотрела в пол, потом неуверенно сказала,
      — Я тоже скучаю по нему.
      Он почувствовал, как сжалось его сердце.
      — Отец? — тихо спросил он.
      — Да, — ответила Рей. Она подошла чуть ближе к нему.
      На секунду, он представил, что она делает с ним то, что он хотел от Аски, или чего он боялся. Но он смог справиться с собой.
      — Я очень скучаю по нему.
      Она подошла вплотную и молча взяла его за руку. Они простояли так какое-то время. Ее присутствие успокаивало, и он чувствовал, как его разум перестает тревожиться.
      — Мне, наверное, пора спать.
      — Спокойной ночи, — ответила она, смотря ему вслед.
      Наконец-то, он смог заснуть, молясь, чтобы ему не приспичило мастурбировать на Симитаре. Но такие молитвы редко выполняются.

* * *

      Доктор Химмилфарб стояла на площадке, глядя на последнюю группу людей, направляющихся к Симитару. Она снова подумала, а было ли разумным со стороны Фуюцуки назначить репортера прикрывать базу на время сражения. Не то что бы ей было известно что-то плохое о Мегуми Канзама, но, таким образом, существовал риск дурной огласки того или иного рода. У NERV и так хватало проблем; ходили слухи, что ООН скоро урежет им финансирование или еще хуже.
      Раздался салют, пока они поднимались на корабль. Она надеялась на удачное возвращение. Этот «Ктулху» вроде бы не имел летающих собратьев, то-есть они оставались в относительной безопасности. Только бы Аске не пришлось пережить еще одну трагедию. Вряд ли она справится еще с одной.
      «Бедная девушка, — подумала она. Как бы я хотела что-то для нее сделать». Но, кроме как ободрения во время битвы, она не могла ничего.
      Рицуко что-то тихо сказала, стоя почти на краю площадки.
      — Что такое, доктор Акаги? — спросила Химмилфарб. Она не смотрела на Рицуко прямо; надо было сделать над собой усилие, чтобы посмотреть на нее, хотя, на самом деле, не так уж страшно она и выглядела. Просто в ней было что-то… она не знала что.
      — Я надеюсь, что они заодно и убьют мою проклятую мать, — со злостью сказала Рицуко. — Это все ее вина.
      — Ладно, нам лучше вернуться к работе, — сказала Майя, беря ее за руку и уводя за собой.
      Доктор Химмилфарб вздохнула. Бедная женщина. Но, может быть, мы сможем ее излечить как только отточим процесс, используемый для других жертв. И Майя была права. Пора заниматься делом.
      Однако, работа была прервана появлением репортерши. Солнце сияло над ее головой, словно ореол.
      — Она говорила что-то о своей матери?
      «Это не твое дело», — решила доктор.
      — Ее семейные дела вас не касаются.
      Мегуми чуть нахмурилась и сменила тему разговора.
      — Ну, и как идут дела у персонала двух баз в одной?
      — Тесно.
      — Я заметила, что ассистентка доктора Акаги… -
      — …это вас тоже не касается, — сказала доктор Химмилфарб.
      — Но они…
      — Знаешь, я как-то сломала руку человеку только за то, что он был со мной слишком резок, а он был раза в два тяжелее тебя, — выпалила доктор Химмилфарб, тут же пожалев об этом.
      Мегуми сглотнула.
      — Пойду мешать кому-нибудь другому.
      Доктор подумала, что стоило бы извиниться, но эта женщина заслуживала урока.
      — Правильно, иди.
      Она смотрела ей вслед, а потом вздохнула. «Это было мелочно», — подумала она. Но репортеры могут быть чертовски занудными. Что ж, пора вернуться к работе.

* * *

      Акане встала под душ, надеясь, что горячая вода смоет ее беспокойство. Часть ее боялась, что Макото делает ошибку, не торопясь рассказать все о ней остальным. Но, в целом, она была согласна с ним что Король в Желтом, или кто он там на самом деле, не может ничего с ней сделать. Просто его тактика ввела ее в панику. В конце концов, если бы он мог входить во сны и таким образом контролировать людей, он уже давно бы захватил Детей, не так ли? Лучше всего обождать, и рассказать все тогда, когда эта битва будет окончена, вместо того, чтобы заводить всех перед ней. Правильно?
      Она предпочла бы принять душ вместе с Макото, но он уже был на Симитаре; она осталась в его жилище, в безопасности. Ведь база была безопасной.
      Отмывая свою руку, она заметила странное желтое пятнышко, и подумала, а где это она так ушиблась. Это место побаливало. Желтый цвет стал чуть ярче, и тут она поняла, что на ее руке татуировка Желтого Знака. Ее глаза расширились и она принялась оттирать ее.
      Но она не исчезала. Наоборот, их появилось еще больше, на ее руках, плечах, туловище. Они разбегались по ее телу, будто сыпь, и никаким мылом в мире их не свести.
      В шоке, она схватила полотенце и вылетела из душа, пытаясь найти свою одежду. Она могла бы придти к Фуюцуки и признаться ему прямо сейчас, пока дела не стали хуже. «Я была такой дурой, — подумала она. Я должна была настоять, а я хотела спрятаться, потому что я боялась презрения».
      Она взглянула в зеркало, и увидела мужчину из своих снов, он смотрел на нее, его капюшон был обрамлен звездами космоса. Звезды переместились, и стали улыбкой.
      Улыбкой, без радости или надежды, но полной триумфа.
      Для крика было слишком поздно.

* * *

      Рей очутилась в классе, за партой, одетая в школьную форму; одноклассники, заходя в класс, махали ей рукой и говорили «привет», прежде чем рассесться по местам.
      Она смотрела в окно, наблюдая за голубым небом. Сакура цвела вовсю, обдавая землю дождем розовых лепестков. Зашел Синдзи, помахал и улыбнулся, затем сел за свою парту. Зашла Аска, помахала и улыбнулась, и тоже села за парту.
      Рей уже поняла, что это такое.
      — Сон, — пробормотала она.
      — Да, сон, — услышала она свой собственный голос. — Сон о твоем идеальном мире.
      Рей повернулась к соседнему сиденью, где сидела другая Рей. У этой Рей была простая, человеческая улыбка, не такая, как у нее самой, и она казалась расслабленной, в отличие от самой Рей, которая всегда была зажата собственной неловкостью.
      — Почему ты здесь? — спросила она другую себя.
      — Помочь тебе во всем разобраться.
      — В чем?
      — В том, что ты можешь получить.
      — Что я могу получить?
      — В том, что ты заслуживаешь.
      — И что я заслуживаю?
      Рей пожала плечами.
      — Ну, скажем, все, что ты захочешь.
      — Я хочу быть нормальной.
      — Так будь нормальной.
      — Я не знаю как.
      — Я могу помочь тебе в этом. — Рей подошла и дотронулась до лба Рей. Послышались голоса, незнакомые мысли, которые гудели в ее голове. Мысли о макияже, готовке и смешных собачках. Милая тихая влюбленность в Синдзи и зависть к Аске. И, может быть, немного любви к ней тоже. Боязнь приближающихся экзаменов… И…
      — Стоп.
      Она оттолкнула руку своей второй половины.
      — Что случилось? Слишком много?
      — Нет.
      — Не этого ли ты всегда хотела?
      — Да.
      — Так что же?
      — Мне страшно.
      Она положила руку ей на плечо и чуть-чуть сжала.
      — Не волнуйся. Я буду с тобой, на каждом шаге твоего пути. Мы можем сделать этот мир идеальным. Все, что тебе надо сделать — это собрать свои силы для этого. Мы ведь боги, в конце концов.
      — Это нехорошо.
      — Ты так думаешь?
      — Да.
      Рей задумчиво приложила палец к губам.
      — Ты права. Почему мы должны себя ограничивать? Мы ограничиваем себя той формой, которую мы считаем нормальной, но мы чувствуем себя в ней неудобно. Мы Боги, и должны свободно выражать себя.
      Мир вокруг померк, и она очутилась на скале, глядя на руины города, поглощаемые джунглями. Странная музыка звучала в воздухе, вокруг порхали причудливые крылатые существа, их силуэты метались на фоне красной луны. Рей почувствовала, как ее человеческая форма распадается, и призыв к странствиям зазвучал в ней. Она была лапами волков, что бежали по равнинам, плавниками рыб, плывущих под водой, крыльями неописуемого божества неба.
      Она посмотрела на землю и увидела людей, убегающих от остатков цивилизации, смотрящих на нее с трепетом и восхищением. Они падали на колени и кланялись ей.
      — Свободная от ограничений. Свободная подчинятся своим импульсам. Ты можешь быть собой, и тебя все примут. Подчинись тому, что живет в тебе, и займи свое место, стань божеством этих смертных.
      Рей взглянула на землю, потом на ее вторую половину, что летела рядом с ней.
      Мир, который был ее.
      Почему нет?
      Это было бы так просто.
      Слишком просто.
      — Я пойду по пути, который мне наметил Гендо. Я не собираюсь колебаться.
      — Но почему?! — воспротивилась ее другая половина. — Что хорошего в этом пути?! Он мертв, а ты идешь к своему собственному уничтожению!
      — Я не буду тебя больше слушать. Прощай.
      Рей закрыла глаза, и ее рай пропал во тьме и спокойствии сна.

* * *

      Что-то было не так в этом богослужении. Но Аска не могла точно сказать, в чем проблема. Просто раньше эти службы не доводили ее до мурашек по коже. Или же причиной стал священник. Что-то не так с его голосом. Он вроде бы говорил все верно, но как-то презрительно. Почти.
      Но, тем не менее, в этом было что-то приятное. Она почти безнадежно молилась, пытаясь выкинуть из своей головы всю суету, что ее сейчас наполняла, игнорируя те голоса на задворках разума, уводящие ее от богослужения.
      Наконец, она встала в очередь на причастие. Проделав большую часть пути, она обнаружила, что все, кто готовились к причастию, похоже, предпочли бы убежать, а не остаться. И с ними тоже что-то было не так. У нее начало ныть под ложечкой.
      Но, она все-таки осталась в строю, уверенная, что это ее фантазии. Да вот только просфора выглядела более похожей на кусочек колбасы, чем на хлеб, и она замерла, уставившись на священника.
      Он был бледным блондином, тонким и худым. Священник с улыбкой взглянул на нее.
      — Ты отвергаешь Тело Христово, девочка? Я умер на этом кресте за всех, к твоему сведению.
      Мир вокруг будто замер вокруг.
      — Но ведь это… это… это… — это был кусок плоти.
      — Не думаешь ли ты, что я состою из хлеба? Я был человеком, в конце концов. Раньше поедание моей плоти тебя не особо беспокоило, — он немного вздернул голову, — Зачем канителиться с ритуальным каннибализмом, если ты можешь получить настоящую плоть? Не беспокойся, оно прожарено. Сырое мясо ведь очень опасно. А кровь моя свободна от заразы.
      Аска отпрянула в отвращении.
      — Это что, какая-то извращенная шутка?
      — Новое время пришло, дитя мое, — сказал он вкрадчиво. — Я шел с человечеством все то время, пока оно прикрывало зверя в себе маской цивилизации, потакая вашей жажде плоти теми способами, которые вы считали социально приемлемыми. Хлеб и вино заменили кровавые жертвы мне. Я ведь добрый и любящий бог, в конце концов. И что-то забавное было в том, как толпы людей творили что-то, не задумываясь. Вы ели мою плоть, и я в однажды съем вашу, когда вы вернетесь ко мне. Мы одно тело, одна кровь, она вера, — он раскинул руки. — А теперь спадут маски, и мы покажем свои истинные лица, лица животных, которыми мы и являемся. Своей силой я освобожу этих людей.
      Аску затошнило, но она умудрилась сглотнуть. Она показала на него пальцем, и ее одежда вспыхнула, превратившись в ее контактный комбинезон.
      — Тебе не обмануть меня! Ты не тот Господь, которому я поклоняюсь! Ты самозванец!
      — Господь, которому поклоняешься ты — это просто одна их моих масок. Имя мне Легион, один Господь с тысячей лиц и форм, их столько, сколько глаз, что смотрят на меня. Троица лишь тень моего существования, способ подготовить вас. Но, я должен признать, это не та форма, которую я принял, когда ходил между вас с ликом Христа, — сказал человек. Он съежился, став более мускулистым и каким-то смуглым, с черными, курчавыми волосами вместо длинной белой гривы. Его глаза потемнели, став из голубых карими, а к его поясу был приторочен молоток.
      — Это было чем-то вроде этого. Я становлюсь всем для всех людей, для того, чтобы они могли придти к правде, и, так как я был и Иудой, я и ходил Иудой. То, что каждая нация видит меня как своего, делает мне честь, а их приближает к пониманию правды, — он улыбнулся.
      — Маски… ты Ньярлахотеп! — Аска осуждающе указала не него.
      — Да, это одно из многих моих имен. Но я был и Христом, которому ты поклоняешься, и, кроме того, многими другими, — он снова протянул ей ломтик. — Ну же, вкуси моей плоти и выпей моей крови, и стань среди святых. Время пришло создавать царствие небесное, где не будет брака и никто не будет ходить под Законом. Где мы будем сжигать, уничтожать и заточать без ограничений, до конца времен. Время Закона ушло, раз и навсегда.
      Снаружи Аска слышала шум борьбы; те, кто шли за нею, ломились вперед, чтобы освободиться от тех кандалов, которые сами на себя одели. Разве так все должно было кончиться? Разве это могло быть правдой?
      Аска колебалась, и думала, а не было ли все это на самом деле ложью, не было ли все христианство еще одним культом Ньярлахотепа. Он на самом деле мог делать все, что делал Иисус, так как сосредотачивал в себе силы всех Внешних Богов. Молекулярная трансмутация, наномолокулярное извлечение заражений и ядов, манипулирование поверхностным натяжением, квантовый контроль за погодой… она знала, как повторить чудо, имея лишь фрагментарные знания тех, кого она убила.
      Было совсем просто пустить все на самотек, принять его предложение и сдаться тем голосам, что жили в ней, поддаться ее желаниям. Позволить Рей взять ее еще раз, и Синдзи, обеим вместе, сделать мир их игрушкой. Так просто.
      Так трудно было бороться, трудно держаться, когда все идет прахом и столько людей умирают. Она потеряла своих родителей, стольких друзей, Анну… Боль пронзила ее сердце, как только она подумала о ней.
      — Она теперь со мной, — сказал он успокаивающе. — И ты тоже могла бы быть с ней. Не хотела бы снова ее увидеть?
      Аска задрожала. — Ты сломал ее, тварь!
      — Это была ее воля, — сказал он. — Она хотела быть богом, и я дал ей то, чего она хотела. В конце концов, все возвращается ко мне, ведь я Альфа и Омега.
      — Ты НЕ БОГ! — отчаянно, зло, бесстрашно вскричала Аска. — Ты можешь быть Сатаной, но ты точно не Создатель!
      — Я и есть создатель этой вселенной, — ответил он. — Я глас Внешних Богов, от которых все пошло и к которым все вернется. Я маска, которую они носили, для того чтобы нести их Евангелие существам, сидящим в ловушке того, что они зовут «причиной» и «цивилизацией». Я несу свободу от Закона, закона, который ломает все, что ему подчинено, так как нет никого, кто мог бы с ним ужиться. И все, что тебе нужно — это вера, и я освобожу тебя.
      Аска знала свободу, которую он нес, свободу, которую знали те, кто сейчас жил в ней. Свободу зверя, свободу быть монстром. Она не хотела такой свободы. Она не хотела. Все обратное внутри нее, существовало лишь по вине тех жутких существ, которых она убила.
      — Мне не нужна твоя свобода, мне не нужна твоя ложь! Ты просто подгоняешь вещи под себя!
      — Это правда, — сказал он. — Я покажу тебе.
      Она закрыла глаза, но не смогла спрятаться, так как картины, казалось, врезались прямо в глазницы. Смущенный плотник, познавший правду своего убого существования, идущий в пустыню искать мудреца. Его крещение, и его уверенность, которую он так искал, и которая снизошла на него. Ньярлахотеп предложил этому человеку, Иешуа, сыну Иосифа, будущее, которое не было сравнимо с бытием сына человека в своем тихом омуте — он мог быть сыном Бога. Ньярлахотеп снизошел на него в виде голубя, и поселился в его теле.
      Настал период скитания, чудес через познание наук Внешних Богов, их сил и следов, через медитации святого духа в нем. Три года подряд он следовал указаниям голоса в своей голове, голоса Ньярлахотепа, уверенный в собственной божественности, он начал путь к предательству самого себя, к началу предсказаний о падении Рима и пришествии Царства Небесного. Но это был триумф, уготованный ему Ньярлахотепом, а после он погиб, и его душа была поглощена Внешними Богами, которым он посвятил себя.
      Аска вскричала в негодовании, но все это казалось столь реальным, столь вероятным, что отчаяние начало захватывать ее.
      После, Ньярлахотеп появился в облике Иисуса перед своими последователями, и стал формировать свою церковь, церковь, которая подготовит людей к Судному Дню, когда маски человечества будут сброшены, они вернуться к своей настоящее природе, которую они отвергли столько лет тому назад, когда вкусили плода познания добра и зла; тогда они и одели эти маски, скрывающие «зло», которое на самом деле и было их природой. И вот время пришло, Судный День приближался.
      Аска едва не сошла с ума, пытаясь отвергнуть все это. Но ведь они могла это видеть, это все было столь реальным. Неужто все, во что она верила — ложь? Ее религия — всего лишь инструмент Ньярлахотепа для уничижения человечества? Всевозможные картины проносились перед ее глазами, крестоносцы, инквизиция, сожжение ведьм, Холокост, все грехи, совершенные во имя Господа. Для чего все это? Неужто все это для Внимающей Пустоты?
      Для нее это было слишком много. Она никогда не хотела ничего подобного. Ее пламя вышло потоком; она слышала, как люди за ней обжигаются и умирают, но ей было все равно. Если мир на самом деле таков, то она хотела его уничтожить. Лучше пусть уж ничего не будет, если в этом мире есть только Внешние Боги. Тогда человечеству лучше всего погибнуть.
      Ньярлахотеп попытался заговорить, но ее пламя обрушилось на него, в во мгновение превратило в пепел. Он не умер. Он восстанет, она знала это, и это только раззадоривало ее еще больше.
      Она собрала свои силы. Этот мир должен сгореть. Гореть, гореть, гореть. А если он не сгорит до конца, то она бы умерла, только бы не жить в этом мире.
      — Ты уничтожишь своих друзей вместе с врагами? Не будь дурой, он лжет, — сказал голос, — Еще не слишком поздно вернуться назад.
      Она посмотрела на океан огня, что окружал ее.
      — Кто ты? — осторожно спросила она.
      — Я тот, кто послал тебя и остальных моих Архангелов защитить мир во время кризиса. В скорбный час, когда мир будет страдать в руках тех, кто осмеивал меня. И я послал вас, чтобы вы приняли плотскую форму, как и я когда-то, и стали защитниками мира. Но не теми, кто его уничтожит. Ведь ты — Габриэль, и твой свет откроет правду, сожжет беззаконие, но не тронет невинных и убогих. Неужто ты забыла это, дочь моя? — голос был спокойным, но неузнаваемым, то ли мужским, то ли женским.
      Аска дрожала в нерешительности, боясь, что это был очередной трюк.
      — Кто ты? — повторила она.
      — Я начало конца, создатель всего, тот, кто создал миры и все, что есть в них. А ты мое возлюбленное дитя, Габриэль, она из моих ангелов. Помни это, — голос был полон сострадания, и Аска уцепилась за него как за последнюю соломинку.
      Были вещи… которые она вспоминала… вспыхивающие картины, разговоры с людьми, Его слова. Была ли это она? Она ли шла впереди сынов Израилевых по время исхода из Египта, она ли говорила с пророками? Но ведь она человек, не так ли? Она Аска, а не ангел. Хотя сейчас она скорее была ангелом, чем Аской.
      — Я не могу… я столь потрясена… кто я? — в отчаянии спросила она, и у нее закружилась голова.
      — Одна из посланных мною, посланных защитить человечество в век Хаоса, — сказал голос, и он казался громче, так как она стала к нему прислушиваться. — Ты вспомнишь все, когда придет время. Просто верь в меня так, как я верю в тебя.
      Аска расплакалась. Она хотела верить, хотела, чтобы ее силы имели источником что-то святое, а не грязь. Но все это могло оказаться очередным трюком. Она хотела верить, но это было так трудно, так трудно верить.
      — Я должна… я хочу верить, но я просто… бедная Анна…
      — В конце концов, все вернется ко мне, — сказал голос, уже шепча ей на ухо. — Все поймут, пусть для этого потребуется время, и раскаются, так как нет ничего глупее, чем вечно отрицать правду. Ты увидишь ее еще раз, свободной от той лжи, в которую она ввергла себя. Но я хочу, чтобы ты подняла руки, и несла мое слово, ибо есть многие, кто поверит его лжи, если ты не будешь рядом с ними.
      — Анна… ты имеешь ввиду…
      — Адское пламя сжигает нечистоты. Это твое пламя, открывающее правду. Правда жжет, но, в конце концов, все будет очищено, мир будет единым, как он был когда-то, прежде чем попасть во власть теней и тьмы. Возьмешь ли ты свой меч, Габриэль, и будешь бороться за эту правду?
      — Он сказал мне… — она задрожала и обхватила себя за плечи. — Что он… что ты…
      — Он отец лжи, ибо он верит, что существует лишь мир, который он создал по моему приказу; он убедил себя в том, что меня никогда не было, что все, что происходит, происходит согласно его воле. Но он тешит себя собственными иллюзиями; он ослепил самого себя. Но даже он может очиститься. Не слушай его ложь, — сказал голос, непонятно, то ли мужской, то ли женский, и внезапно, Аска узнала эти голоса, это были голоса ее родителей.
      — Я твой отец и твоя мать; они были сосудами, который привели тебя в мир плоти, — сказал голос. — А сейчас они живут во мне, ожидая того времени, когда ты вернешься. Но это время еще не пришло. Ты нужна миру.
      «Вот это должно быть правдой», — решила она. Сатана… Ньярлахотеп…мог создать все что пожелает, заставить ее видеть то, что он хочет, наполнить ее чувства ложью. Это было частью его силы, его власть над миром чувств. Все, что он показал ей — ложь. Он хотел чтобы она забыла свое настоящее «я».
      Теперь все прояснилось. Рафаэль, Уриэль, Ариэль, Микаэль, Бодиэль, она — Габриэль, были посланы человечеству, чтобы открыть новый век, провести людей через скорбь к новому тысячелетию. Они потерялись в своей плоти, и Бодиэль заплатил за всех, поддавшись лжи Демиурга, Ньярлахотепа.
      Этого она не могла вспомнить, но поняла сейчас. Голоса в ее голове, все они были просто иллюзией, наведенной Ньярлахотепом, тени уже павших ангелов, предавших доверие своего создателя, силы которых теперь так нужны небу. В ней эти силы только станут чище и мощнее. Ее сила была святой. Должна быть.
      Она прогнала голоса, заглушив их вновь родившейся верой, и выпрямилась, держа меч чистого пламени.
      — Я сделаю все, что можно для защиты этого мира, мой Господь, — сказала она, поклявшись в этом самой себе. — И помогу другим вспомнить ту правду, ниспосланную нам тобой, — она почувствовала новую силу.
      — Тогда проснись, — сказал ее отец. — Встань, — велела ее мать. — И не греши больше, а иди, озаряемая светом любви.
      Любовь. Она переполняла ее сердце, унося ее страх.
      — Я должна идти, — сказала она, и взмахнула крыльями, улетая в просыпающийся мир, в котором ей суждено было нести божественную миссию.

* * *

      Звезды блестели в отдалении, но воздух вокруг Синдзи был холодным. Осмотревшись, он не увидел земли; он был в глубине космоса, и не было ничего, кроме отдаленных мерцающих звезд. Хлопали его крылья, большие, черные, кожистые крылья; это было так привычно, будто он родился с ними. Он медленно обернулся, пытаясь понять, если ли здесь хоть что-то, стоящее внимания.
      Отдаленное сияние привлекло его взгляд; огромная туманность кружилась вдали, вокруг нее вращалась еще одна, поменьше, а крошечные точки могли быть планетами или кометами. Слышался отдаленный шум, словно биение сердца и тихий шелест ветра. Он двинулся в ту сторону, и начал различать маленькие искорки, образующие плотное облако около ближних туманностей. Сердце каждой туманности было объято пламенем и ярко сияло, как он мог теперь видеть.
      Синдзи приблизился еще чуть-чуть, и звуки ветра стали диссонирующей музыкой. Он чувствовал, как она притягивает его, хотя звучала она ужасно, будто ее играли люди, совсем не имевшие музыкального слуха. Он достал свою виолончель и попытался подыграть их мелодии, но вскоре понял, что порок заложен в самом ритме. И он подлетел еще ближе.
      Он попытался переиграть шум, и его перестало тянуть, как только он заглушил шум музыкой. Он играл какое-то время, потом прекратил, как только устали его руки. Как только он сделал это, он снова начал дрейфовать в сторону музыки, и поэтому снова начал играть, еще сильнее. Окруженный ветром нот, он отдалялся от туманности.
      Наконец, он решил отдохнуть и прекратил играть; и тут же его снова начало притягивать, хотя он и не мог слышать музыку. Но он чувствовал ее.
      — Ты не сможешь убежать, — произнес мужской голос. — Цивилизация, которой вы прикрывали свою сущность, всего лишь облицовка, и вот звучит зов, призыв открыть ваши настоящие «я».
      Синдзи обернулся и увидел человека. Он был темнокожим, с благородным выражением лица, одет как фараон, с крюком и посохом в руках. За ним шла процессия, несшая гроб фараона; они пели вразнобой и направлялись к дальней туманности. Дюжины картин промелькнули перед глазами Синдзи, от огромного паука-альбиноса до фосфоресцирующего, похожего на спрута, чудовища. Каждая из картин казалась ужасной, но, в то же время, что-то внутри заставило его относится к ним, как к должному.
      — Так близко, — тихо сказал мужчина, и добавил, уже громче, — Зов правителя демонов Азатота можно отсрочить, но нельзя проигнорировать. Все идет от него, и все к нему вернется. Прах к праху, пепел к пеплу.
      Бледный Странник. Тот, Кто Шепчет во Тьме. Темный Мореплаватель. Дюжины имен мелькали в голове Синдзи по мере того, как голоса, жившие в нем, узнавали того, кто стоял перед ним. Глас Внешних Богов, их Дух, Ньярлахотеп. У него было столько форм, сколько существ живет во вселенной, ибо для каждого вида он мог принять его форму, или форму того, чего они боялись больше всего. Он был ястребом, что ловил мышь, волком, охотившимся за оленем, ксерджи, крадущим яйца дсах.
      — Мне просто снится сон, — понял Синдзи.
      — Да, снится, — ответил он. — Сны открывают правду, которую мы скрываем. Но тебе не надо засыпать, чтобы услышать зов. Неужто те не чувствуешь его? Зов Короля Моря силен, но его песня всего лишь отражение этой.
      Скорбная процессия продвигалась вперед, и Синдзи вместе с ней. Он пытался выбрать между нежеланием приближаться к туманности, интересом к происходящему и страхом повернуться к Черному Фараону спиной. Он чувствовал зов.
      — Я не чувствую ничего, — солгал он
      — Что ж, это твое дело, коли ты решил пропустить похороны своего отца.
      — ЧТО? — Синдзи в шоке уставился на гроб.
      — Все души идут от Демона-Султана, как это заведено, и, умирая, ты возвращаешься к нему, чтобы быть поглощенным и стать тем, из чего будут созданы новые души. Это то, что ждет всех. Буддисты правы, как видишь.
      Синдзи никогда особо не обращал внимания на религии. Синто, буддизм, христианство, ислам…для него они все сливались, как пятна. Он имел общее представление об их различиях, однако никогда об этом не задумывался, хотя и не сомневался, что Аска с удовольствием рассказала бы ему что-то о христианстве и хотела бы, чтобы он посещал церковь вместе с ней — если они продолжат встречаться.
      — Я не помню, чтобы они говорили что-то о поедании душ Азатотом, — сказал Синдзи. — И какое это имеет отношение к отцу?
      — Душа — это просто иллюзия, химера, выплюнутая Азатотом, которая вернется к нему, выполнив свое предназначение, ибо мир существует только по его прихоти. А ты лишь маска, что носит он для того, чтобы сравнивать себя с другими масками, и это все лишь история, что он рассказывает сам себе на пути вечности, — почти любезно ответил Черный Фараон. — Твой отец сыграл свою роль, и теперь он мертв, и он вернется в лоно Азатота, чтобы быть поглощенным и родится заново.
      — А мне казалось, что это Шуб-Ниггурат пожирал своих детей, через это давая им новую жизнь, — сказал Синдзи, сам удивляясь, откуда он знает все это.
      — Они едины, — ответил Черный Фараон, идя вместе с Синдзи и всей процессией. — И я с ними. Они кажутся разделенными… ты и я, мы кажемся отдельными существами только потому, что ты не можешь увидеть высший уровень, где есть только одно, частью которого являемся я, и те, кто от Азатота. Это секрет буддистов и философов-индуистов, что весь мир лишь иллюзия, игра, и только освободившись от иллюзии и соединившись с Брахмой, душою этого мира, можно стать свободным от всех горестей.