Во времена интенсивных поисков новых форм общественной борьбы литературные персонажи, претендующие на роль революционных деятелей, часто выглядят противоречивыми, ходульными, рассудочными. Трудности в выборе типологических ориентаций особенно наглядно проявились в работе Д. Гирса над романом "Старая и юная Россия". Видимо, по этой причине талантливый писатель не сумел завершить свой роман и остановился перед выбором, кому же из своих героев отдать предпочтение: или "рахметовцу" Теленьеву, готовому к революционной пропаганде среди народа, знающему, что бороться нужно только "против настоящего, существенного зла", и надеющемуся в этой борьбе на вооруженное восстание народа, или доктору Маркинсону, стороннику легальных обличений "предрассудков и лжи" современного общества, или опростившемуся помещику Оглобину, отказавшемуся от дворянских привилегий и занявшемуся крестьянским трудом. Несмотря на проявление определенных симпатий к Теленьеву, автор не нашел жизненно обоснованных художественных путей к логическому завершению этого рахметовского типа.
      Зато художественное открытие Оглобина оказалось близким Д. Мордовцеву, который в романе "Знамения времени" противопоставил мирный путь слияния интеллигенции с народом революционному вмешательству шестидесятников в жизнь: "Мы идем в народ не с прокламациями, как делали наши юные и неопытные предшественники в шестидесятых годах <...> мы идем не бунты затевать, не волновать народ и не учить его, а учиться у него терпению, молотьбе и косьбе", [27] - излагает идеи Стожарова и Караманова "бледный юноша". Не случайно для героев Мордовцева современнее всех был именно Оглобин, сменивший "устаревшего" Рахметова.
      Ревизия революционной сути наследия Чернышевского, обусловленная отсутствием революционной ситуации в стране, знаменовала начало тех либерально-народнических концепций в литературе, которые в дальнейшем приведут к идеализации патриархальных общинных отношений в деревне, к появлению в литературе народных заступников с "золотыми сердцами". От Оглобина, Стожарова и Караманова, мечтающих слиться с народом путем опрощения, чтобы сохранить, перевоспитать или создать новую крестьянскую общину, идут пути к Ванюше Башкирову и Кате Усташевой-Масловой (Н. Златовратский, "Золотые сердца"), к Григорию Лаврентьеву (К. Станюкович, "Два брата") и другим персонажам поздней народнической беллетристики.
      В основе ряда произведений начала 70-х гг. лежала полемика вокруг "титанических личностей" и "обыкновенных людей". Например, герой повести К. Долгово "На новом пути" (1871) Николай Болеславич принципиально отвергает аскетизм великих людей. Высказывая свое отношение к роману Ауэрбаха "Дача на Рейне", он заявляет: "Проповедь аскетизма и высокое умственное и нравственное развитие - это что-то плохо вяжется между собой... Что создали фанатики идеи аскетизма? Покажите мне гения-аскета, передовика науки, искусства, коновода-социалиста! - нет их а не будет. Только в здоровом теле живет здоровый дух. Только то хорошо, что естественно". [28]
      Морально-этическое кредо "обыкновенных людей" начала 70-х гг. в этом высказывании Болеславича выражено откровенно и вполне отражает настроения той части разночинной молодежи, которая отказалась не только от рахметовского пути, но не приняла и ранненароднические концепции о выдающихся критически мыслящих личностях, стоящих над массой.
      Таким образом, эволюция литературного героя от Рахметова к "обыкновенным людям" в это время была чрезвычайно сложным явлением. Флагом борьбы за "живого человека" часто прикрывались настроения людей безвольных, общественно инертных (А. Ковнер, "Без ярлыка (вне колеи)", 1872). История беллетристики о "новых людях" дает достаточно примеров того, как спекуляция на "обыкновенности" литературного героя разрушала реализм и прикрывала ренегатство малодушных. Творческие удачи ожидали писателей на путях исторически оправданной и художественно мотивированной диалектической взаимосвязи "обыкновенного" с "героическим", "исключительным", как это было продемонстрировано Чернышевским еще в романе "Что делать?".
      Вынужденное и временное снижение "рахметовского" начала до "лопуховского" и "базаровского" своеобразно проявилось в деятельности Александра Светлова. Герои И. Омулевского ("Шаг за шагом") поставлен "во множество незначительных положений". У человека рахметовской закалки, привыкшего заколачивать "гвоздики" в слабости своего характера, появилось что-то "мягкое" и "железное" вместе; сейчас он вынужден пока устраивать лишь бесплатную школу для бедных людей и воскресные уроки для чернорабочих, идя к цели "шаг за шагом". Разумеется, он не откажется и от "скачков", когда для них придет время (это подтверждается его решительными действиями во время рабочего волнения на Ельцинской фабрике).
      В переходное время проявление героического в "обыкновенном" для писателей, желавших сохранить традиции Чернышевского, не потерять "колею", имело довольно устойчивые формы. Организация бесплатных школ и в особенности воскресных школ для взрослых, устройство трудовых ассоциаций и товариществ, пропагандистская деятельность среди рабочих и ремесленников, "хождение в народ" в качестве фельдшера или сельской учительницы - вот те немногие варианты общественно полезной деятельности, которые предлагались литературой в это время. Конечно, пройдет немного времени, и некоторые из этих "малых дел" перестанут быть идеалом общественной жизни. Исторически перспективным станет участие "новых людей" в организационной и пропагандистской работе с фабричными и заводскими рабочими (Г. Успенский, "Разоренье"; И. Омулевский, "Шаг за шагом"; К. Станюкович, "Без исхода"; В. Берви-Флеровский, "На жизнь и смерть", и др.). Несомненной заслугой демократической беллетристики было разоблачение политического предательства бур-жуазно-либеральных деятелей, логическим следствием которого стало наступление эпохи "белого террора" (Н. Благовещенский, "Перед рассветом"; И. Кущевский, "Николай Негорев, или Благополучный россиянин", и др.). На рубеже 60-70-х гг. некоторых писателей настораживали авантюристские действия бакунистов - "вспышкопускателей", не подкрепленные кропотливой черновой деятельностью среди крестьянства (Н. Бажин, "Зовет").
      7
      В условиях сложнейшей литературно-общественной обстановки, сложившейся на рубеже 60-70-х гг., своевременной и актуальной была работа сосланного в Сибирь Н. Г. Чернышевского над романом "Пролог". Новое произведение писателя-революционера учитывало смену общественно-политической ситуации в стране и за рубежом, опасность тайных бакунинских призывов возбудить неподготовленные крестьянские выступления и нацеливало внимание молодого поколения борцов на политические аспекты борьбы с царизмом.
      Сюжетно-композиционная структура романа состоит из двух частей, из которых вторая часть, выдвинутая "наружу из своего обрамления, из первой части", "непосредственно обращена к современности" 70-х гг. (из наблюдений А. В. Карякиной над композицией "Пролога"). Впрочем, ориентирует читателя на поиски "шансов будущего" не только "Дневник Левицкого". Вообще весь роман, ретроспективно осмысливающий опыт крушения надежд на социальные перемены в России во времена первой революционной ситуации, был программным для наступающего десятилетия. Этим обстоятельством обусловлены и жанровая структура "Пролога", и новые конфликтные ситуации в его сюжете, и отличные от "Что делать?" типологические решения образа революционера, предусматривающие иные акценты в художественной трактовке "особенного" и "обыкновенного".
      Разные творческие замыслы писателя, обусловленные историческими обстоятельствами деятельности русских революционеров, привели к созданию двух романов, не схожих в жанровом отношении. В условиях созревания революционной ситуации начала 60-х гг. Чернышевский обращается к жанру социально-философского романа ("Что делать?"), а в период крушения революционной ситуации, когда возможностей для осуществления социальной революции уже не было, когда, невзирая на это, в среде народнической молодежи продолжал проводиться курс на немедленную крестьянскую революцию ("бунт"), он сознательно переставляет идейно-художественные акценты, создавая роман несколько иного жанра - роман историко-политический. Используя исторический опыт десятилетней давности, писатель на этот раз - в романе "Пролог" - на первый план выдвигает события политической борьбы, отказываясь от художественной разработки социально-экономических конфликтов и идеи немедленной социальной революции. Этим объясняются принципиальные различия между революционером-подпольщиком Рахметовым, подготовляющим революцию в нелегальных условиях (при которых встречи и идейные столкновения с "просвещенными, мужами" исключены), и общественным деятелем Волгиным, ведущим в легальных условиях открытую политическую борьбу с сановными противниками. Все ото в конечном итоге обусловило и идейно-художественную самобытность Рахметова и Волгина, внешнюю несхожесть "исключительности" "особенного человека" и "обыкновенности" журналиста-семьянина, наделенного "простыми, человеческими качествами".
      Путь политической деятельности Волгина, оказавшийся наиболее подходящим во времена, когда нет открытого революционного выступления народных масс, однако, нельзя канонизировать в качестве единственного и обязательного при всех быстро меняющихся обстоятельствах освободительной борьбы. Чернышевский и в "Прологе" не упускает из виду рахметовского варианта. Он предвидит приход новой революционной ситуации, когда потребность в профессиональных революционерах-подпольщиках типа Рахметова будет вновь острой. Правильное уяснение воззрений Волгина на перспективы общественного движения проливает дополнительный свет на несколько загадочную фигуру Левицкого, революционера рахметовского типа, видимо, потерпевшего неудачу в попытке возглавить стихийный % крестьянский бунт (что доказывало дальновидность Волгина в их спорах). Взаимоотношения Волгина с Левицким развиваются в направлении воплощения революционной программы первого из них, предусматривающего единство политических и социальных действий.
      Скептицизм Волгина в отношении перспектив революционного движения в России носит временный и локальный характер. Он восходит непосредственно лишь к очередному, а не завершающему этапу политической борьбы по крестьянскому вопросу. Дворянству, либералам пока удалось отодвинуть угрозу крестьянской революции на какой-то срок, до тех пор, пока народ не убедится ,в том, что его обманывают. Следовательно, политическая борьба, направленная на разоблачение грабительской сущности царской реформы, приобретает первоочередное значение. Новое "разочарование общества" - один из "шансов будущего" (XIII, 244).
      При определении объективных исторических закономерностей нового революционного подъема в России Волгин, помимо учета политической обстановки в русском обществе, имеет в виду ж революционные события в Западной Европе. Укрепление революционных связей с Европой - второй "шанс будущего". Эта программа взаимосвязи передовой России с западноевропейским революционным движением, выдвинутая на рубеже 60-70-х гг., вносит качественно новый момент в эволюцию образа революционера от Рахметова к Волгину. Она исторически оправдывалась подъемом пролетарского движения в Западной Европе (в частности, во Франции), деятельностью Первого Интернационала и тем интересом ко всем этим событиям, который проявили ученики Чернышевского из Русской секции Интернационала. Рассматривая ее с учетом тех новых задач, которые встали перед "новыми людьми" на рубеже 60-70-х гг., мы увидим в этой эволюции не выражение кризиса революционно-демократической идеологии Чернышевского, а, наоборот, стремление автора "Пролога" поднять ее на новую ступень, наметить перспективу общественного подъема в стране. Ориентировка Чернышевского на усиление и расширение политических форм борьбы с царизмом, на укрепление связей с революционным Западом как раз явилась творческим развитием революционно-демократической идеологии шестидесятников на рубеже 60-70-х гг.
      Эволюция образа революционера от Рахметова к Волгину имеет относительный характер. Она не означает отказа от идейно-художественных завоеваний романа "Что делать?". В идеале революционер нового типа должен сочетать рахметовское и волгин-ское начала. Однако в русском революционном движении социальные и политические действия длительное время проводились в отрыве друг от друга, и это не давало жизненных предпосылок для создания такого синтетического образа. И все-таки тенденции художественного воплощения героического, "исключительного" в "обыкновенном" (с разным сочетанием "рахметовских" и "волгинских" типологических разновидностей) в демократической литературе 70-80-х гг. были весьма заметными.
      8
      Поиски героя нового времени в период расцвета революционного народничества шли в сложных общественно-литературных условиях. После неудач, вызванных "хождением в народ" (1873-1875), передовой демократической беллетристике пришлось преодолевать две тенденции, далекие от художественных традиций Чернышевского: с одной стороны, идеализации общинных деревенских порядков и возведения в ранг настоящих героев людей с "золотыми сердцами", опростившихся мечтателей-романтиков; с другой стороны, - возрождения тургеневского типа интеллигента с рудинским красноречием и гамлетовской раздвоенностью. Писатели-демократы в своих произведениях отразили крушение иллюзий, навеянных лавристами и бакунистами (П. Засодимский, "Хроника села Смурина"; А. Осипович-Новодворский, "Эпизод из жизни ни павы, ни вороны"; В. Берви-Флеровский, "На жизнь и смерть" - третья часть книги). Диалектическое осмысление "исторических иллюзий" позволило новым героям освободиться от растерянности и уныния, состояний, характерных для людей типа "ни павы, ни вороны", искать действенные пути борьбы. В этом процессе преодоления кризисного состояния, навеянного неудачей "хождения в народ", спасительным оказался художественный метод Чернышевского. Идеал человека рахметовского типа вдохновляет на борьбу и лишения Веру Неладову (В. Л., "По разным дорогам", 1880) и "невесту" революционера Женичку (А. Осипович-Новодворский, "Тетушка", 1880). В революционное подполье идут герои А. Осиповича-Новодворского, Ив. Ивановича (Сведенцова), С. Смирновой, О. Шапир, К. Станюковича, П. Засодимского.
      Рахметов продолжал оставаться литературно-художественным ориентиром для многих писателей-"семидесятников" периода второй революционной ситуации. И это соответствовало революционной практике "землевольцев" и "народовольцев", среди которых выделялись организаторы рахметовского склада - Дмитрий Лизогуб, Александр Михайлов, Степан Халтурин, Софья Перовская, Андрей Желябов, - художественно запечатленные С. Степняком-Кравчинским в "Подпольной России" именно в рахметовском варианте.
      "В романе, претендующем на современное значение, положительный герой должен быть героичным, вернее - он непременно будет таким", [29] утверждает революционер Алексей Иванович у А. Осиповича-Новодворского. Вместе с тем в воплощении героического характера демократическая (народническая) беллетристика на рубеже 70-80-х гг. усилила "чувство жертвенности, обреченности и одиночества". [30] Героическое соединялось с трагическим, усилилось романтическое начало в передаче неравного поединка героев-одиночек с самодержавием ("Андрей Кожухов" С. Степняка-Кравчинского). Эстетическая переоценка понятий о героическом социально и психологически обоснована революционной практикой "народовольцев", оторванной от массового народного движения.
      Писатель-"семидесятник" стремится снять условные границы между "особенным человеком" и "обыкновенными людьми" и поднять рядового участника движения до высоты главного героя своего времени. Возрождение рахметовских и волгинских. традиций в их единстве заметно в некоторых очерках С. Степняка-Кравчинского ("Дмитрий Клеменц", "Вера Засулич", "Тайная типография", "Поездка в Петербург"), в его же романе "Андрей Кожухов", в незаконченном произведении Ф. Юрковского "Булгаков", создаваемом на карийской каторге (1881-1882) и в Шлиссельбурге (начало 90-х гг.).
      Переход революционеров к политическим формам борьбы с царизмом нашел отражение в новых сюжетных ситуациях, в изменении всей художественной структуры романа о "новых людях". Раньше двигателем сюжета произведения выступали стремления и поступки нового героя в области осуществления социальных преобразований: устройство производственных ассоциаций, сберегательных касс и других предприятий, направленных на воплощение социалистического идеала (в демократической литературе на рубеже 60-70-х гг.), или пропагандистская деятельность разночинца-интеллигента в народной среде, нередко направленная и на возбуждение крестьянского бунта (в литературе, отразившей события "хождения в народ"). С нарастанием же революционной ситуации в стране новый герой вступает в открытое политическое столкновение с властями. Это воплощалось в форме конфликта в доме представителя власти - станового, тюремного смотрителя, прокурора, - в зало судебного заседания между судьями и "государственным преступником", или в теоретической полемике в области юриспруденции, происходящей и в семье юноши, отказавшегося от юридической карьеры, и в университетской аудитории, или в форме бескомпромиссного столкновения революционера с либералами и ренегатами (Ив. Иванович, "Исправницкая дочь", "Сердце велело", "Пришел, да не туда" (1882); А. Осипович-Новодворский, "Тетушка", "Мечтатели" (1881); С. Смирнова, "У пристани" (1879); N. W. (Н. В. Молчановский), "Горениус" (1881); С. Ковалевская, "Нигилистка" (1892), и др.).
      Влияние политических процессов 70-х гг. на литературу сказалось в обращении писателей к изображению героического подвига русских женщин, добровольно последовавших за своими "женихами"-революционерами в Сибирь (А. Осипович-Новодворский, "Тетушка"; С. Ковалевская, "Нигилистка"). Примечательно, что ни Некрасов в 1872-1873 гг. ("Русские женщины"), ни Берви-Флеровский в 1877 г. ("На жизнь и смерть") еще не связывали жизненную судьбу своих героинь, нашедших истинный долг и счастье в сибирских "пустынях", с женщинами-"семидесятницами", хотя влияние революционной эпохи 70-х гг. на них несомненно. И только после политических процессов 1877-1878 гг. современница и участница "хождения в народ" сменила в этом смысле в литературе декабристок и "шестидесятниц". С. Ковалевская в своей повести явно следует традициям Некрасова, А. Осипович верен творческой школе Чернышевского. Понятие "невеста" в рассказе "Тетушка" незаметно приобретает помимо его прямого значения символическое звучание, хорошо знакомое читателям "снов" из романа "Что делать?", в которых главная роль принадлежит "невесте" -революции.
      Как известно, В. И. Ленин высоко ценил Л. Н. Толстого за "разоблачение правительственных насилий, комедии суда и государственного управления". [31] Великий художник слова в своей критике был не одинок. Его современники - М. Салтыков-Щедрин и А. Островский, Ф. Достоевский и А. Чехов, В. Короленко и П. Якубович (Мельшин) - разоблачали беззаконие царского суда, мир каторги и ссылки. Беллетристика о "новых людях" органически вошла в этот мощный поток русской классической литературы на правах передового бойца.
      9
      Беллетристику о "новых людях" 60-70-х гг. XIX в. по праву можно назвать литературной школой Чернышевского.
      Произведения писателей этой школы, задуманные и созданные на крутых поворотах истории, отвечали жизненным потребностям русского революционно-освободительного движения. Углубление и расширение представлений о перспективах общественного движения, о многообразии форм и методов революционной борьбы создавали историческую основу для дальнейшего совершенствования "поэзии мысли", у истоков которой стояли Герцен и Чернышевский, о расцвете которой мечтал еще Белинский. Появляются новые жизненные источники для художественных замыслов, литература становится многообразнее в жанровом отношении, обогащается творческий метод писателя.
      Произведения писателей-демократов расширили жанровые границы русского реализма. Вслед за социально-философским романом "Что делать?" публикуются социальные повести Бажина, социально-политические произведения Кущевского и Осиповича-Новодворского. Создание историко-политического романа "Пролог" предвещало появление произведений, сочетающих специфику жанра политического романа с его нравственно-психологической разновидностью ("Василиса", "Булгаков", "Андрей Кожухов"). Мемуары, воссоздающие "революционные профили" выдающихся деятелей освободительного движения ("Подпольная Россия"), соседствовали с романами-биографиями ("Перед рассветом", "Шаг за шагом") и публицистическим романом-трактатом ("На жизнь и смерть").
      Несомненна историко-литературная заслуга писателей-демократов в воссоздании и утверждении героического характера передового деятеля своего времени. В их произведениях осуществилось известное предвидение Чернышевского, предрекавшего перспективу возрождения нового типа революционного деятеля "в более многочисленных людях, в лучших формах" (XI, 145).
      Эволюция образа революционера шла в направлении диалектической взаимосвязи "особенного" и "обыкновенного" в поведении и психологии литературного героя, предусмотренной автором "Что делать?".
      В частности, писатели-демократы нашли разные творческие решения, изображая деятельность революционеров, не поддержанных народом, ввели новые сюжетные ситуации, подсказанные потребностями политической борьбы с царизмом и практикой пропагандистской деятельности "новых людей" среди крестьянства и в первых рабочих кружках.
      Творческие поиски только что нарождающихся в жизни социальных и политических конфликтов, новых героев, художественных средств их изображения у писателей-чернышевцев не были оторваны от реализма. Беллетристика о "новых людях" еще более рельефно оттенила тягу больших художников слова (Л. Толстой, Ф. Достоевский, И. Тургенев и др.) к жгучим проблемам современности, к "романам идей", к интеллектуальным героям, посвятившим аналитическую философскую мысль разгадке "тайн" общественного прогресса и народного характера. Художественные открытия новой литературной школы обогащали русский реализм в социологическом плане, внося представления о реальных достижениях и неудачах, о сложностях и противоречиях, присущих поступательному ходу освободительного движения.
      Историческая заслуга Чернышевского-романиста не только в том, что он был главой демократической школы писателей-разночинцев. Яркая творческая индивидуальность Чернышевского оказалась сильным "раздражителем" для многих крупных мастеров слова, его творческих оппонентов и союзников по острейшим проблемам современности (И. Тургенев, И. Гончаров, Н. Лесков, Ф. Достоевский, Л. Толстой и др.). Многостороннее воздействие Чернышевского на развитие русской литературы несомненно. Его курс на расширение сферы художественно-эстетического освоения действительности, на внесение в произведение политики, философии, морали и социальной практики оказался перспективным и плодотворным для поступательного движения русского реализма. Это в свою очередь предопределило богатство жанрообразующих форм и сюжетно-композиционных связей русского романа.
      Общественно-нравственный облик нового героического человека, открытый Чернышевским, оказался притягательным для многих зарубежных писателей: Золя ("Дамское счастье", "Жерминаль"), Доде ("Тартарен на Альпах"), Мопассана ("В пути"), Войнич ("Оливия Лэтам"), Уайльда ("Вера или нигилисты"), Д. Томпсона ("Деспотизм, устрашенный динамитом"), Шпильгагена ("Один в поле не воин"), М. Твена ("Американский претендент") и др.
      Творческие завоевания Н. Г. Чернышевского и беллетристики о "новых людях" найдут дальнейшее воплощение в художественных типах пролетарских революционеров. У новых героев - героев социалистической литературы появятся в новом качестве организаторское и конспиративное мастерство революционеров-подпольщиков Рахметова, Григория Северцова, Андрея Кожухова, Александра Михайлова и Софьи Перовской, политическая мудрость Волгина, Рязанова, Булгакова и Борисова, навыки пропагандистской деятельности среди рабочих Лопухова, Светлова, Испоти, Мирзоева, Нежинского и Степана Халтурина, беззаветная преданность народу, свойственная всем "новым людям", героям демократической литературы
      ----------------------------------------------------------------------
      [1] Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 15-ти т., т. 11. М., 1939, С. 11. (Ниже ссылки в тексте даются по этому изданию).
      [2] Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. 10. М, 1956, с. 316.
      [3] Там же, т. 6. М., 1955, с. 271.
      [4] Огарев Н. П. Избранные социально-политические и философские произведения, т. 1. М., 1952, с. 416.
      [5] Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. 10, с. 318.
      [6] Терминология самого Н. Г. Чернышевского из его письма Н. А. Некрасову от 5 ноября 1856 г. (XIV, 322).
      [7] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 5, с. 28-29, 30.
      [8] Там же, т. 25, с. 94.
      [9] История СССР, 1963, № 5, с. 226.
      [10] Лотман Л. М. Реализм русской литературы 60-х годов XIX века. Л., 1974, с. 214.
      [11] Литературное наследство, т. 62. М., 1955, с. 642.
      [12] Щепкина Е. П. Из истории женской личности в России. Лекции статьи. Пг., 1914, с. 301.
      [13] Буланова-Трубникова О. К. Три поколения, М.-Л., 1928, с. 81.
      [14] Там же, с. 82.
      [15] Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч. в 20-ти т., т. 6. М., 1968, с. 324.
      [16] Луначарский А. В. Собр. соч. в 8-ми т., т. 1. М., 1963, с. 267.
      [17] Коновалов В. Н. Особенности художественного метода романов о "новых людях" (60-70-е гг. XIX в.). -В кн.: Романтизм в русской и советской литературе, вып. 6. Казань, 1973, с. 108.
      [18] ЦГАОР, ф. 112, од. 2, ед. хр. 2334, л. 64; Ковальский И. М. Что такое светловщина? - Там же, ед. хр. 1086; Щеголев Л. М. Программа. - Там же, ед. хр. 2548, л. 120; Ободовская А. Я. Неустрашимко - Там же, ед. хр. 2137.
      [19] См.: Лотман Л. М. Динамика взаимодействия романа и повести. - В кн.: Русская повесть XIX века. Л., 1973, с. 397.
      [20] Лекция "землевольца" С. С. Рымаренко о романе "Отцы и дети". Предисловие и публикация Р. А. Тубина. - Литературное наследство, т. 76. М., 1967, с. 158.
      [21] См.: Звенья, т. 2. М.-Л., 1933, с. 407.
      [22] Дебагорий-Мокриевич Вл. Воспоминания. СПб., 1906, с. 39.
      [23] Трощанский В. Ф. Идеалы наших общественных деятелей. - ЦГАОР, ф. 112, т. 2, ед. хр. 2334, л. 64.
      [24] См.: В. И. Ленин о литературе и искусстве. Изд. 5-е. М., 1976, с. 25.
      [25] Бажин Н. Ф. Из огня да в полымя. - Дело, 1867, № 5, с. 19.
      [26] Ковальский И. М. Что такое светловщина? - ЦГАОР, ф. 112, оп. 2, ед. хр. 1086, л. 12 об.
      [27] Мордовцев Д. Л. Знамения времени. М., 1957, с. 312.
      [28] Дело, 1871, № 3, с. 99, 100.
      [29] Осипович А. (Новодворский А. О.). Собр. соч.  СПб., 1897, с. 219
      [30] .Пруцков Н. И. Народнический роман. - В кн.: История русского романа в 2-х т., т. 2. М.-Л., 1964, с. 462.
      [31] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 17, с, 209.
      Глава третья
      И. С. ТУРГЕНЕВ
      Иван Сергеевич Тургенев (1818-1883) принадлежит к числу писателей, внесших наиболее значительный вклад в развитие русской литературы второй половины XIX в.
      Реальная картина современной жизни в произведениях Тургенева овеяна глубоким гуманизмом, верой в творческие и нравственные силы родного народа, в прогрессивное развитие русского общества. Писатель знал, что историческое движение сопровождается борьбой сил, интересов и устремлений. Он был убежден, что литература помогает обществу осознать свои цели. Выражая мысли, чувства и чаяния современников, литература запечатлевает и передает грядущим поколениям духовный опыт эпохи, имеющий непреходящую ценность, как и характеры людей, порожденные временем. Внимание Тургенева было постоянно приковано к новым явлениям жизни общества. Глубоко уважая традиции национальной культуры, черпая в них творческие импульсы, Тургенев с интересом и сочувствием следил за намечающимися, еще не заметными для большинства современников изменениями общественной психологии, за вновь возникающими идеологическими течениями и социальными типами. В художественном осмыслении действительности он отличался исключительной прозорливостью и чуткостью.
      Тургенев первый в русской литературе создал книгу, в которой через картины ежедневного современного деревенского быта и многочисленные образы крестьян была выражена мысль о том, что закрепощенный народ составляет корень, живую душу нации ("Записки охотника").
      Первым сделал он и попытку воплотить идеал человека эпохи падения крепостного права - 60-х гг. - идеал активного деятеля, борца, убежденного демократа ("Накануне"). Тургеневу же принадлежит инициатива анализа личности "нового человека" - шестидесятника, оценки его нравственных качеств и психологических особенностей. Изобразив демократа-материалиста, сурово отвергающего устои дворянской культуры и под декларации о полноте отрицания, о своем "нигилизме" утверждающего новые принципы взаимоотношений между людьми, Тургенев показал высокое общечеловеческое содержание этих новых идеалов, находящихся в процессе становления. Образ Базарова не был нормативен. Он будоражил умы, вызывая на спор. Сразу после своего появления тургеневский герой стал предметом страстного обсуждения, борьбы мнений. [1]
      Разнородность интерпретаций и оценок, данных ему в критике и в читательских отзывах, усилила многомерность, "объемность", живую противоречивость этого образа в восприятии современников. Базаров оказал большое влияние на самосознание демократии, с одной стороны, и на изображение ее в литературе - с другой.
      Тургенев первый оценил значение и другого проявления- социальных сдвигов, которые происходили в России в 60-х гг. XIX в., - изменения роли женщины в жизни общества и самого типа передовых женщин. Писатель заметил, что разрушению крепостнических дворянских гнезд и патриархальных крестьянских общин сопутствует стремление лучших людей России, в том числе и женщин, к расширению своего кругозора, увеличению арены своей деятельности. Окончательно отходит в прошлое идеал "теремной" женщины, помыслы которой ограничены кругом семьи, и именно в процессе приобщения женщины к разнородным интересам времени, включения ее в интеллектуальную, творческую жизнь поколения и даже в политическую борьбу открывается все богатство ее натуры, в полной мере обнаруживается то гуманное влияние, которое она может оказать на современников ("Накануне", "Новь", "Памяти Ю.