У каждого представителя школы шестидесятников был свой уровень понимания проблемы "человек и социальная среда". Слепцов в ее толковании стоял на позициях революционно-демократических. Его Рязанов хотя и конспиративно, но целенаправленно и результативно воздействует на окружающую обстановку в нужном ему направлении. Под влиянием его пропаганды происходит самоопределение и размежевание социальных сил, развязка отношений. Подобных разночинцев-революционеров, родословная которых восходит к базаровскому или рахметовскому типу, не знали другие беллетристы-шестидесятники. Никто из них не встретился и с Кудеяром или с Савелием - богатырем святорусским. Однако это не помешало определиться общей тенденции, им присущей, - они искали среди разночинцев и в народе людей с пробуждающимся самосознанием, способных сопротивляться обстоятельствам, возвышаться над ними.
      Левитов, например, стремится создать целую галерею активных представителей народа, людей с сильным характером, способных на протест, наделенных яркими талантами ("Бабушка Маслиха", 1864; "Степная дорога днем", 1862, и др.). Находит он и крестьянина-богатыря Ферапонта ("Моя фамилия", 1868). Но вместе с тем Левитову, этому, по словам Горького, "лучшему лирику в прозе", было неясно, как же должны действовать, куда идти его сильные духом герои. Они обычно безрезультатно погибали в борьбе с обстоятельствами, отчаивались и ожесточались, становились озорниками, индивидуалистами. И изображал писатель подобных людей обычно не в социальном плане, а в плане психологическом, моральном, что отражало бессилие, растерянность и самого художника, непонимание им общественных путей борьбы.
      Примечательно, что в произведениях шестидесятников некоторые герои иронизируют по поводу тех, кого "заела среда", кто тоскливо жаловался на нее и только ею объяснял все свои злоключения. В такой презрительной иронии сказалось не только неприязненное отношение к пассивизму дворянского героя, к неудачнику, "лишнему человеку". И в рядах разночинцев были люди, в бессилии своем сваливавшие на среду всю вину за свою горькую судьбу. Подобных людей Помяловский назвал "жалкими, жалкими людьми" ("Андрей Федорович Чебанов"). Он противопоставил примиренчеству Молотова "здоровый скептицизм" Череванина, считавшего, что примирение человека с пошлостью нельзя объяснять влиянием среды. Если же среда плоха, говорил он, "то следует бить ее". Среди рядовых разночинцев часто встречались в жизни натуры энергичные, вступавшие в борьбу со средой, стремившиеся "опустошать душу от личной биографии". Тот же Помяловский, как и Г. Успенский, искал "человека действия". "Душевное отупение"-так определяет автор "Очерков бурсы" сущность бурсацкого воздействия на человека. Подробно рассказанная история Карася выразительно раскрывает всевозможные "калечества", но она же говорит и о том, как бурсацкая обстановка одновременно пробуждает мысль. Происходит процесс закалки человека средой.
      Характерна в этом же плане воспроизведенная Вороновым в повестях "Мое детство" и "Моя юность" дискуссия о среде и личности. Писатель вообще часто обращается к мысли, которая до него была высказана его учителем Чернышевским в статье "Не начало ли перемены?" (источник многих несчастий народа заключен в нем самом). "Тяжело наше горе, - размышляет автобиографический герой очерка "Арбузовская крепость", - потому что плохи мы сами! И долго, долго будет поедать нас это великое зло, если мы сами будем равнодушны к нему, если мы сами твердо не пожелаем иметь то, без чего мы теперь позорно умираем!". [48] Эти слова Воронова живо напоминают призывы Чернышевского в названной статье, обращенные к самому народу. Подводя итоги судьбам обитателей Арбузовской крепости, Воронов вновь подчеркивает необходимость активного отношения к жизни. [49] Некоторые из его героев преклоняются перед энергией борьбы с обстоятельствами. [50]
      Охарактеризованная тенденция шла от жизни, от идей революционной демократии. Капитализирующиеся социально-экономические отношения несли трудовому народу и разночинной интеллигенции духовное пробуждение, что явилось основой сюжетов многих повестей и романов 60-70-х гг. Эти отношения способствовали формированию энергичных характеров, закаливали трудящихся для борьбы с обстоятельствами, толкали на поиски счастья, заставляли мечтать о человечности обстоятельств. Это пробуждало и воспитывало в трудящихся подлинно человеческие качества. Ф. Энгельс замечательно сказал: "Если <...> рабочему не предоставлено никакого иного поприща для проявления своих человеческих чувств, кроме протеста против своего положения, то вполне естественно, что именно в этом протесте рабочий должен обнаружить свои самые привлекательные, самые благородные, самые человечные черты". [51] Эти слова блестяще подтверждаются русской демократической беллетристикой (романы Решетникова, "Разоренье" Г. Успенского), а затем такими произведениями как "Мать" Горького, "Город в степи" Серафимовича.
      Писатели-демократы открыли, что человека создает, формирует, воспитывает сопротивление окружающей, ему враждебной среде, борьба с обстоятельствами, создание новых условий жизни. Это было большой победой реализма, она имела огромное значение в изображении представителей трудового народа и массовой разночинной интеллигенции, привела к показу того, как пассивное, бездумное или стихийное отношение к жизни сменяется вопросами, раздумьями, критикой, активным отношением к действительности, сопротивлением угнетающей среде, поисками "где лучше". Характерен в этом отношении "тип прелестнейшей русской женщины" [52] Пелагеи Прохоровны, главной героини романа Решетникова "Где лучше?". В связи с этим романом следует указать на одно ошибочное и укоренившееся в историко-литературной науке суждение, заключающееся в том, что будто бы в демократической беллетристике 60-х гг. наблюдается, с одной стороны, упрощенное толкование внутреннего мира человека из народа, а с другой - увлечение внешними описаниями социально-экономических отношений, бытовой обстановки. Б. В. Михайловский, например, в статье "Творческие искания молодого Горького" говорит о том, что у Левитова и Решетникова появился сниженный образ человека, что автор "Горнорабочих" "не раскрыл тех больших возможностей, которые хранятся в душах русских людей, народной массы даже в условиях нестерпимого гнета". [53] Такое мнение противоречит фактам, суждениям Щедрина (в рецензии на ронян "Где лучше?") и Горького, который в письме "Неизвестному" поставил Левитова среди знатоков "души российской". [54]
      Свой путь поисков счастья Пелагея Прохоровна начала безличным, наивным человеком. Затем ей пришлось пройти суровую школу жизни, столкнуться на деле с начальством, с подневольным трудом из-за куска хлеба, с унижением, тюрьмой, искушениями. Но во всех этих тяжких, унизительных обстоятельствах, сопротивляясь им, работница Пелагея Прохоровна сохранила высокий моральный облик, поэтическое отношение к природе, верность трудовым идеалам, человечность в отношениях к людям. Признание нравственной красоты рабочего человека составляет у Решетникова, как позже и у Глеба Успенского, одну из главных морально-эстетических оценок жизни.
      Роман "Где лучше?" по своей идейно-художественной системе отличается от других романов Решетникова именно тем, что в нем в центре внимания беллетриста - всеобщая тяга трудового народа к счастью. Это усилило идеальный элемент в романе, придало ему большую поэтичность. Ужасы жизни, мытарства, трагическая судьба людей, их невежество и заброшенность остались прежними. По через эту плотную кору жизни пробиваются к свету первые ростки нового, подтверждающего, что "инерция" в народе может быть преодолена, что среди представителей народа есть сильные, несгибаемые характеры, что здесь возможны и энергические усилия, и отважные решения. Это подтверждается и романом Решетникова "Свой хлеб", одухотворенным идеями автора "Что делать?". Его сюжет раскрывает драматическую историю борьбы девушки за свою самостоятельность и свободу. Эта борьба за "свой хлеб" ставит Дарью Андреевну в конфликт с семьей, со всем купеческим и чиновничье-мещанским укладом, в котором люди труда унижаются и эксплуатируются. Но этот же конфликт одновременно формирует, закаляет характер героини, пробуждает в ней мысли, идеалы, заставляет обратиться к книге, сближает ее с трудовым народом.
      Решетников не скрывает, что во взглядах на счастье у трудового народа было много наивного и утопического, иллюзорного, он еще не знал реальных путей к счастью и не имел руководителей. Да и сам Решетников не знает, как и Г. Успенский, автор "Разоренья", куда вести своих искателей счастья. Но существенно и другое: в мечтах народа о счастье есть и реальное содержание ("Покосы и земля наши!" - так комментируют рабочие царский манифест об отмене крепостного права).
      Шестидесятники проявили интерес к истории "просветления" классового самосознания представителей трудового народа и показали, как на этой почве складывается их внутренний мир, развиваются, расцветают подлинно человеческие качества. Дети Пилы и Сысойки (в повести Решетникова "Подлиповцы"), пройдя школу вольнонаемного труда и городской жизни, начинают осознавать свои интересы и думать над общим устройством жизни. "Пошто не все богаты?" - таким симптоматичным вопросом молодых подлиповцев завершается знаменитая повесть Решетникова. Трагическая история Пилы и Сысойки сменяется в конце повести уже не трагической судьбой их детей, ставших квалифицированными и грамотными рабочими. Оказывается, инертность народной жизни сохраняется лишь до поры до времени. Решетников в романе "Горнорабочие" проявляет интерес к тому, как созревает и растет озлобление рабочего Токменцова, как это инстинктивное озлобление перерастает в осознанное отношение к жизни, в первые проблески классового самосознания пролетария.
      Охарактеризованная трактовка писателями-демократами процесса жизни (среды) и человеческих характеров определяла и их подход к фольклору. Они прежде всего обращаются к таким произведениям устного народного творчества, которые имеют не только этнографическое или узко бытовое, обрядовое значение, но говорят и о социальном, экономическом положении народа, о его стремлениях и идеалах. С одной стороны, в демократической беллетристике широко воспроизведены "ужасные песни", рассказывающие о мрачной жизни трудового народа. Таковы некоторые заводские песни у Решетникова в романе "Горнорабочие", "отчаянная песня" деревенской бабы у Глеба Успенского в очерке "Остановка в дороге" ("Я поставила кисель..."). В то же время разночинцы вводят в свои произведения и такую народную поэзию, в которой выражены мечты о счастье и полноте жизни, протест против гнета, бунтарские настроения. Таковы ямщицкие песни у Слепцова ("Владимирка и Клязьма"), сатирическая песня о попах и начальниках у Решетникова ("Где лучше?").
      Писатели-демократы, если иметь в виду их наследие в целом, изображали, следовательно, жизнь не только с точки зрения ее противоположности стремлениям человеческой природы. Такое рассмотрение дополнялось у них признанием, что жертвы этой противоположности начинают осознавать негодность окружающего, начинают вырабатывать активное отношение к действительности, что вело к вызреванию революционных убеждений. Беллетристика демократов, обобщая опыт народной жизни и народного самосознания пореформенной поры, давала обширный и поучительный материал для тех, кто стремился понять народ, разбудить и воспитать в нем инициативу, кто пытался непосредственно опереться на народ, сблизиться с ним в борьбе за демократические преобразования.
      ----------------------------------------------------------------------
      [1] Горъкий М. Собр. соч. в 30-ти т., т. 25. М., 1953, с. 347.
      [2] Rechetnikov Th. Ceux de Podlipnaia. Roman trad, du russe par Neyroud. Paris, 1888.
      [3] См., например: Ждановский Н. П. Особенности реализма писателей-демократов 60-х годов XIX в - В кн.: Проблемы типологии русского реализма. М., 1969, с. 337 и далее.
      [4] Решетников Ф. М. Полн. собр. соч., т. 6. Свердловск, 1948, с. 350.
      [5] Горький М. История русской литературы. М., 1939, с. 219.
      [6] Воронов М, Болото. Картины петербургской, московской и провинциальной жизни, СПб., 1870, с. 341.
      [7] Левитов А. И. Соч., т. 1. М.-Л., 1932, с. 704.
      [8] Рус. мысль, 1903, кн. 4, отд. 2, с. 148 (письмо И. З. Сурикову 1875 г.).
      [9] Достоевский Ф. М. Письма, т. 2. М.-Л., 1930, с. 365.
      [10] Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем в  28-ми т. Письма, т. 7, М.-Л., 1964, с. 285.
      [11] Там же, т. 5. М.-Л., 1963, с. 159.
      [12] Там же, т. 7, с. 26.
      [13] Типичны два сборника этой литературы: Левитов А. И., Воронов М. А. Московские норы и трущобы. Т. 1, 2. СПб., 1866; Успенский Г. И. В будни я в праздники. Московские нравы. СПб., 1867.
      [14] Некрасов Н. А. Полн. Собр. соч. и писем, т. 6. М., 1950, с. 262.
      [15] Решетников Ф. М. Полн. собр. соч., т. 3 Свордловск, 1937, с. 454.
      [16] Пять его глав опубликованы о "Отечественных записках" за 1871 г.
      [17] Слепцов В. Л. Соч. в 2-х т., т. 2. М., 1957, с. 361.
      [18] См.: там же, т. 1. М., 1957, с. 344 и далее.
      [19] Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч. в 20-ти т., т. 9. М., 1970, с. 323.
      [20] См.: Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 15-ти т., т. 11. М. 1939, с. 255.
      [21] Успенский Н. Повести, рассказы и очерки. М., 1957, с. 174.
      [22] Помяловский Н. Г. Соч. в 2-х т., т. 1. М.-Л., 1965, с. 192.
      [23] Там же, с. 129.
      [24] Чернышевский И. Г. Полн. собр. соч. в 15-ти т, т. 11, с. 121--122.
      [25] Там же, т. 4. М., 1948, с. 288.
      [26] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 2, с. 145-146.
      [27] Слепцов В. А. Соч. в 2-х т., т. 2, с. 145.
      [28] Горький М. Собр. соч. в 30-ти т., т. 25, с. 249.
      [29] Там же, т. 23. М., 1953, с. 356.
      [30] Там же, т. 25, с. 347.
      [31] Левитов А. И. Соч. М, 1956, с. 290.
      [32] Сохранился отрывок романа - "Говорящая обезьяна" (1870).
      [33] Писарев Д. И. Соч. в 4-х т , т. 3. М., 1956, с. 90.
      [34] Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 15-ти т., т. 7. М., 1950, с. 863.
      [35] Успенский Г. И. Полн. собр. соч., т. 3. М.-Л, 1941, с. 34.
      [36] Там же, с. 19.
      [37] Решетников Ф. М. Полн. собр. соч., т. 3, с. 28.
      [38] Левитов А. И. Соч., т. 2. М.-Л., 1933. с. 611.
      [39] Помяловский Н. Г. Соч. в 2-х т., т. 2. М.-Л., 1965, с. 251.
      [40] Левитов А. И. Соч., с. 137.
      [41] Слепцов В. А. Соч. в 2-х т., т. 2, с. 148.
      [42] См.: Горький М. Собр. соч. в 30-ти т., т. 24. М., 1953, с. 224.
      [43] Помяловский Н. Г. Соч. в 2-х т., т. 1, с. 200.
      [44] Там же, с. 362.
      [45] Там же, т. 2, с. 258.
      [46] Горький М. Собр. соч. в 30-ти т., 25, с. 355.
      [47] Писарев Д. И. Соч. в 4-х т., т. 3, с, 190.
      [48] Воронов М. Болото, с. 374. - О Воронове см.: Троицкий В. Ю. Писатель-шестидесятник М. А. Воронов. - В кн.: Русская литература. Статьи, исследования, публикации. М., 1961, с. 259-281 (Учен. зап. Моск. гос. пед.ин-та им. В. И. Ленина, № 160).
      [49] См.: Воронов М. Болото, с. 435.
      [50] См: там же, с. 171-174.
      [51] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 2, с. 438.
      [52] См.: Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч. в 20-ти т., т. 9, с. 323.
      [53] Горьковские чтения, 1947-1948. М.-Л., 1949, с. 48.
      [54] М. Горький. Материалы и "следования, т. 1. Л., 1934, с. 334.
      Глава вторая
      Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКИЙ - РОМАНИСТ
      И "НОВЫЕ ЛЮДИ" В ЛИТЕРАТУРЕ 60-70-х ГОДОВ
      В русском реализме 60-70-х гг. четко выделяется его революционно-демократическое (просветительское) направление, непосредственно восходящее к литературной школе Чернышевского. Оно закрепилось в истории русской литературы прежде всего прозой о "новых людях" и под таким названием часто рассматривается в специальных литературоведческих трудах. К демократической беллетристике о "новых людях" относятся романы и повести Н. Г. Чернышевского, В. А. Слепцова, Н. Ф. Бажина, Н. А. Благовещенского, Д. К. Гирса, И. В. Омулевского, И. А. Кущевского, К. М. Станюковича, А. Осиповича (А. О. Новодворского) и некоторых других писателей-демократов 60-х - начала 70-х годов. Генетически близкими к школе Чернышевского были отдельные произведения народнической беллетристики, созданные Н. А. Арнольди, В. В. Берви (Н. Флеровским), Ф. Н. Юрковским, О. А. Шапир (Кисляковой), С. М. Степняком-Кравчинским. Писатели-демократы испытали огромное воздействие со стороны романа Н. Г. Чернышевского "Что делать?" и стремились в своей художественной практике проверить и подкрепить те типологические тенденции в жизни и социальной психологии "новых людей" из разночинной среды, которые открыл Чернышевский-романист. Не все последователи автора "Что делать?" оказались на высоте, достигнутой их учителем, однако в целом беллетристика о "новых людях" сумела сохранить ценнейший общественно-литературный потенциал периода первой революционной ситуации.
      Роман Н. Г. Чернышевского обогатил русскую литературу новыми средствами художественного познания действительности, расширил границы и возможности реалистического метода. Новаторски сочетая обличительное и утверждающее начала, художественно-образные и научно-логические способы обобщения жизни, писатель внес в литературу идеи социализма, демократии и революции, "открыл" нового героя. Вместе с творческими достижениями других художников-реалистов XIX в. произведения Чернышевского создавали прочные традиции, развитые в литературе социалистического реализма.
      1
      Чернышевский-романист олицетворяет новый тип художественного мышления, запечатлевшего эпохальные сдвиги в жизни общества, в мироощущении и социальной психологии людей, оказавшихся первооткрывателями на крутых поворотах истории. Творческий метод писателя, жанровую специфику и сюжетно-композиционную структуру романа "Что делать?", его стилистику и язык можно "по-читательски" понять, историко-литературно объяснить и эстетически "оправдать", лишь уяснив специфику особого типа художественного мышления, при помощи которого писатель мысль "доводит" до поэзии. В этом случае интеллектуальное, рационалистическое начало, "обработанное" творческим воображением автора, становится поэтическим содержанием и принимает соответствующее ему художественное оформление.
      Автор "Что делать?" хорошо представлял природу своего таланта, особенности своего творческого метода. Едва начав повествование, Чернышевский решительно провозглашает особую эстетическую позицию рассказчика, его понимание художественности. Он нетерпим к произведениям, построенным на внешних эффектах и далеких от современности. С иронией повествователь ведет разговор с "проницательным читателем" по поводу завязки романа и дальнейшего развития действия. Как будто логическим развитием этой иронии является демонстративное заявление, что у него "нет ни тени художественного таланта". [1]
      Сколько споров и недоумений вызвали эти слова! Реакционные критики уже в год появления романа Чернышевского стремились приглушить его революционное звучание, называя произведение слабым в художественном отношении. Советские ученые развеяли эту легенду, признав роман одним из выдающихся социально-философских романов в русской и мировой литературе.
      Эстетическое обоснование нового типа художественного мышления связано с именем В. Г. Белинского, который считал, что "теперь самые пределы романа и повести раздвинулись", поэтому роман и повесть "дают полный простор писателю в отношении преобладающего свойства его таланта, характера, вкуса, направления и т. д.". [2] Стремление теоретически осмыслить новые явления искусства, когда "мыслительный элемент <...> слился даже с художественным", [3] было ценнейшим завоеванием эстетики Белинского.
      Позицию Белинского, защищавшего право художника "довести ум до поэзии", поддерживал Н. П. Огарев. В предисловии к сборнику "Русская потаенная литература XIX века" Огарев пропагандировал книги, поэтизирующие революционный и научный подвиг. Он считал, что предметом поэзии может быть "философское раздумье", "подвиг Брута, восторг Галилея перед великим открытием", "живая жажда знания", "преданность Ньютона своей задаче" и т. д. [4]
      Заявляя, что у него нет "ни тени художественного таланта", рассказчик из "Что делать?" использовал эстетическую терминологию, выработанную еще Белинским. Он рассуждал в духе Белинского, очень хорошо понимая специфику своего таланта: по своей творческой манере он не принадлежал к той группе писателей, к которой принадлежал Гончаров, "талант чисто художественный". Здесь явный намек на то, что по своей манере он ближе к Герцену, а главные силы последнего, по мнению Белинского, - "не в творчестве, не в художественности, а в мысли, глубоко прочувствованной, вполне сознанной и развитой. Могущество этой мысли - главная сила его таланта; художественная манера схватывать верно явления действительности - второстепенная, вспомогательная сила его таланта". [5] Такие таланты для него так же естественны, как и таланты "чисто художественные".
      После такой классификации Белинского понятно, почему рассказчик из романа "Что делать?" заявлял, что у него нет "ни тени художественного таланта". Поэтому понятна настойчивость и последовательность Чернышевского в употреблении этой терминологии: мы ее найдем и в первоначальной редакции романа, и в предисловии к "Повестям в повести". А ранние высказывания Чернышевского о двух типах писателя относятся еще к 1857 г. В статье "Лессинг" он объясняет тип творческого мышления немецкого просветителя, отличного от байроновского или шекспировского: творчество Лессинга, по его мнению, действует "не самопроизвольно, как у Шекспира или в народной поэзии, а только по внушению и под влиянием обсуждающего ума" (IV, 99).
      Отмежевываясь от писателей, далеких от него по своей творческой манере, рассказчик Чернышевского, однако, считает плодотворным свой путь эстетического освоения действительности. Он знает свое место в литературе и с достоинством объясняет "добрейшей публике", что "все достоинства повести даны ей только ее истинностью <...> с прославленными же сочинениями твоих знаменитых писателей ты смело ставь наряду мой рассказ по достоинству исполнения, ставь даже выше их - не ошибешься! В нем все-таки больше художественности, чем в них; можешь быть спокойна на этот счет" (XI, 11).
      В предисловии к "Повестям в повести" (вариант 10 октября 1863 г.) писатель гордо заявляет: "Я пишу романы, как тот мастеровой бьет камни на шоссе: для денег исполняет работу, требуемую общественной пользою. Я знаю, что искры поэзии брызжут при этой работе: кто работает с любовью, тот вносит поэзию во всякую работу, тем более в поэтическую <...> успеху моих романов не мог бы помешать и Гоголь. Я был бы очень заметен и при Диккенсе. Потому я с радостью вижу и теперь, как радовался этому прежде, что в некоторых молодых писателях есть сильный талант. Они мне не соперники <...> Моя карьера, как романиста, не та. Они - сами по себе, я - сам по себе. То люди одной карьеры с Диккенсом, Жоржем Зандом. Я хотел. идти по такой карьере, как Годвин. Чтобы испытать свои силы, Годвин вздумал написать роман без любви. Это замечательный роман. Он читается с таким интересом, как самые роскошные произведения Жоржа Занда. Это "Калеб Вилльямс"" (XII, 682-683).
      Привлекая имя Годвина, Чернышевский несомненно в это время думал о Герцене, художнике-мыслителе, таком же, как и он, по деспотической воле правительства, "государственном преступнике": "Очень может быть, что у меня перед глазами, как человек одной со мной карьеры, не один Годвин, а и еще кто-нибудь, сильнее Годвина. Говорить об этом - неудобно. Не для моего самолюбия, а потому, что это больше дело истории, чем современности. Но вы можете быть уверены, что я вполне понимаю то, что пишу" (XII, 684).
      У Белинского рельефно намечены две разновидности романистов, представляющих разные типы художественного мышления: герценовская и гончаровская. И у Чернышевского в конце концов намечена та же типология: с одной стороны, Годвин, олицетворяющий "логическое" начало в искусстве, и с другой - Жорж Санд, в "роскошных произведениях" которой преобладает творческая фантазия. Таким образом, своими романами, создаваемыми в Петропавловской крепости, Чернышевский намеревался продолжать традиции интеллектуального романа Герцена.
      Разумеется, рационализм, логическое начало в произведениях новых романных жанров не имело ничего общего с холодной рассудочностью и не отрицало законов искусства. Новый тип художественного мышления содействовал воплощению гармонического слияния политики, науки и поэзии, "поэзии мысли" с "поэзией сердца". [6]
      Таким образом, роман Чернышевского по праву можно соотнести с такими выдающимися, эпохальными явлениями мировой литературы, какими были на Западе интеллектуальные социально-философские произведения Вольтера и Годвина, а в России - Герцена. Его творчество - звено в цепи таких форм художественного сознания, как герценовское, щедринское, где главную роль играет группирующее, оценивающее, анализирующее и синтезирующее сознание, не только не скрывающее этой своей работы, а заставляющее переживать эстетически его активность и преодолевать "бессознательность" в восприятии противоречий жизни.
      Чернышевский был подготовлен к осуществлению новых творческих принципов на писательском поприще глубоким эстетическим обоснованием литературы как "учебника жизни", а творческого метода романиста - как сочетания таланта с "живым сердцем" и "с мыслью, дающею силу и смысл таланту, дающею жизнь и красоту его произведениям" (II, 303). Он уже имел писательский опыт, оформляя в университетские годы свой дневник (продолженный в Саратове в 1852-1953 гг.) и первые, оставшиеся незаконченными, повести: "Пониманье", "Рассуждение о воспитании" ("История Жозефины"), "Теория и практика". Нельзя не учитывать огромную литературную практику Чернышевского на посту ведущего публициста и литературного критика "Современника", в ходе которой налаживались знакомые затем по роману "Что делать?" контакты его с читателем-другом и апробировались разные варианты авторской полемики с "проницательным читателем" (введение литературной маски автора-рассказчика, использование в полемическом диалоге большого набора стилистических средств "атаки" - иронии, сарказма, гротеска и т. д.).
      Создателем "Что делать?" стал выдаюшийся революционер, мыслитель и практик русского освободительного движения, человек с богатым внутренним миром. Великое произведение было порождено яркой личностью. Мировоззрение, нравственный облик Чернышевского сейчас широко известны современному читателю по его дневникам, письмам, публицистике. Мы знаем его юношеское признание в том, что он будет "непременно участвовать" в крестьянском "бунте" ("Это непременно будет. Нужно только одну искру, чтобы поджечь все это" - I, 418). Чернышевский не преуменьшал трудностей революционной борьбы ("Исторический путь - не тротуар Невского проспекта" - VII, 923) и, когда эти трудности возникали, мужественно выдерживал испытания - испытания арестом и тюрьмой, длительной "комедией" суда, а потом унизительной "гражданской казнью". В этих условиях работа в Петропавловской крепости над романом "Что делать?", а после его окончания - над повестью "Алферьев" и романом "Повести в повести" была ярким выражением физической и духовной стойкости человека, с честью преодолевшего жизненные невзгоды и вышедшего ил них нравственным победителем.
      Чернышевский был подготовлен к работе романиста с другой стороны: он превосходно знал жизнь своих современников, предвосхищая ведущие тенденции развития русского общества. "Давно известно, - писал в одной из рецензий Чернышевский, - что написать хорошее произведение можно только тогда, когда пишешь о предмете, хорошо известном. При отсутствии же знакомства с делом не спасет пи талант, ни ум" (IV, 561).
      Находясь в застенках Петропавловской крепости, писатель обобщил жизненный опыт нового молодого поколения людей-созидателей (а не только "нигилистов"!), художнически "просветил" их духовный мир, запечатлел интеллектуальный "взрыв" в среде разночинной интеллигенции, прославил социализм, революцию и революционеров.
      Чернышевский был связан с нелегальным движением на том этапе, когда интенсивно проходил процесс объединения изолированных революционных кружков во всероссийскую "партию", разрабатывались организационные, тактические и программные основы "Земли и воли", издавалась серия прокламаций и предпринимались первые шаги к революционной пропаганде среди народа. Среди его друзей были видпейтпие профессиональные революционеры - братья Н. А. и А. А. Серно-Соловъевичи, А. А. Слепцов, М. Л. Михайлов, Н. И. Утин и другие.
      Как известно, план подготовки "землевольцами" всенародного вооруженного восстания, намеченного па весну-лето 1863 г., вынашивался уже с лета 1861 г. Правда, после правительственных репрессий лозунг восстания летом 1863 г. был снят и тайное общество прекратило свою деятельность, а затем и самое свое существование, не выдержав тех драконовских мер репрессии, которыми правительство защищалось от натиска революционной "партии". Однако на первых порах уверенность в успехе борьбы вдохновляла "землевольцев".
      "Но не надо забывать, - писал В. И. Ленин, - что в то время, после тридцатилетия николаевского режима, никто не мог еще предвидеть дальнейшего хода событий, никто не мог определить действительной силы сопротивления у правительства, действительной силы народного возмущения". События в период революционной ситуации создавали такие условия, при которых "самый осторожный и трезвый политик должен был бы признать революционный взрыв вполне возможным и крестьянское восстание - опасностью весьма серьезной". [7]
      В создавшихся исторических условиях жизни России формировалось поколение "новых людей" - разночинцев. В. И. Ленин "появление разночинца, как главного, массового деятеля и освободительного движения вообще и демократической, бесцензурной печати в частности" [8] связывал с эпохой падения крепостного права. На гребне революционной волны появились люди рахметовского типа. Рахметовы в жизни были, Чернышевский их знал. На вопрос, так волновавший современников, - "Что делать?" - писатель в первую очередь должен был ответить образом Рахметова. Его окружали в романе, ему помогали люди недавно зародившегося "типа" - люди "безукоризненной честности", отважные, не колеблющиеся, не отступающие, умеющие взяться за дело и доводящие его до конца.