Только нам гулять не довелося
      По полям, по нивам золотым:
      Целый день на фабрике колеса
      Мы вертим - вертим - вертим!
      (II, 104)
      Зато в небольшой поэме "Крестьянские дети" (1861), написанной в деревне, Некрасов с просветленным челом, с умилением рассказал о детях, выросших на воле, в близком соприкосновении с природой; дети для него - как бы часть этой природы. Он показал и картины крестьянского труда, к которому рано приучается ребенок, он отметил, что к нему "даже и труд обернется сначала <...> нарядной своей стороной" (II, 112).
      Признаваясь в любви к детям, противопоставляя деревенского ребенка городскому, Некрасов отнюдь не впадал в идилличность, он оставался верен принципу правдивого изображения народной жизни, отчетливо сознавая, что в условиях крепостничества детство только на время создает для человека иллюзию свободы.
      8
      В годы, предшествующие крестьянской реформе, когда вопрос об отмене крепостного права стал одним из самых злободневных, тема деревни все более мощно звучала в стихах Некрасова. Если в 1859 г. она только изредка вплеталась в его "городские" стихи ("О погоде"), то в следующие два года (1860-1861) уже почти вся лирика посвящена деревне: "Знахарка". "На Волге", "На псарне", "Деревенские новости", "Дума", "Крестьянские дети", "Похороны", "Свобода", поэма "Коробейники"... Этот обширный цикл "крестьянских" стихов порожден непосредственными впечатлениями от пребывания в предреформенной и послереформенной деревне. Некрасов выступил здесь не как пассивный печальник народного горя, а как поэт-гражданин, как художник-реалист, хорошо знающий русскую деревню, ее горе и радости, как певец крестьянского труда, умеющий обнаружить и показать - особенно через фольклор - светлые стороны народного мира, народного характера.
      Жители деревни - пахари, бурлаки, косари, жнецы, охотники, коробейники - заговорили в некрасовских стихах живыми голосами, каждый своим языком. Это потому, что прямо из их уст слушал поэт рожденные самой жизнью темы и сюжеты, вбирая их в свои стихи и поэмы. В "Знахарке" передана затаенная мечта крестьянства о будущей воле:
      Ты нам тогда предскажи нашу долю,
      Как от господ отойдем мы на волю!
      (II, 82)
      В "Деревенских новостях" - та же мечта и тот же вопрос: "Ну, говори поскорей, Что ты слыхал про свободу?". Это стихотворение чисто автобиографическое - встреча поэта с деревенскими земляками. Но не барином вернулся он из столицы, мужики встречают этого горожанина как человека, с которым установлены добрые и короткие отношения: "Все-то знакомый народ. Что ни мужик. то приятель" (II, 98), Но вряд ли он мог порадовать приятелей, отвечая на вопрос о свободе: народ еще надеялся и верил, а поэт тогда же и во второй раз назвал долгожданное освобождение "лучом сомнительного света" ("Тургеневу").
      В стихотворении "На Волге" он коснулся одной из самых темных сторон крепостнической действительности - бурлачества. Он припомнил свои детские впечатления, омраченные зрелищем тяжкого труда бурлаков, их "мерным похоронным криком". Теперь, когда прошли годы, их вечная покорность судьбе вызывала у него не только сострадание, но и чувство возмущения:
      Чем хуже был бы твой удел,
      Когда б ты менее терпел?
      (II, 90)
      Эту горькую мысль разделяла тогда вся демократическая интеллигенция. Некрасов еще не раз вернется к этой всегда волновавшей его теме "холопства" и необходимости борьбы с ним. Но еще до реформы в стихотворном наброске "На псарне" (1860) он сказал о тех, кому не нужна воля, кто свыкся со своим бесправием. В обращении к этой теме видна прозорливость поэта, его глубокое знание деревни и ее противоречий.
      Так с разных сторон и по-разному отражалась в некрасовских стихах важнейшая проблема эпохи. Поэт решал ее с позиций "Современника" и его идейных руководителей.
      В. И. Ленин указывал, что Чернышевский и Добролюбов "умели говорить правду то молчанием о манифесте 19 февраля 1861 г., то высмеиванием и шельмованием, тогдашних либералов...". [18] Это и была позиция некрасовского "Современника". В мартовском номере журнала не было славословий по поводу манифеста, зато Некрасов как бы невзначай поместил здесь "Песни о неграх" Г. Лонгфелло (в переводе М. Л. Михайлова), где речь игла об ужасах рабовладельчества, статью В. А. Обручева "Невольничество в Северной Америке", а чуть позже - поэму Т. Г. Шевченко "Гайдамаки", рисующую народный бунт. Сам же Некрасов, резко отрицательно (по словам Чернышевского) встретивший манифест, откликнулся на реформу стихотворением "Свобода", в котором, по-видимому, отразились непосредственные наблюдения над переменами в деревне: "Родина мать! По равнинам твоим Я не езжал еще с чувством таким!" (II, 143). Это чувство было вызвано некоторыми надеждами на улучшение участи крестьянина. Отмена крепостного права, при всей половинчатости реформы, значила немало для крестьянской жизни. По определению В. И. Ленина, падение крепостного права встряхнуло весь народ, разбудило его от векового сна. И заключительная строка стихотворения, о котором идет речь, - "Муза! с надеждой приветствуй свободу!" - может показаться излишне оптимистичной, но исторически и психологически она оправдана. Тем более, что трезвый ум поэта продиктовал ему тут же важную оговорку:
      Знаю: на место сетей крепостных
      Люди придумали много иных...
      (II, 143)
      Однако общий мажорный тон стихотворения, лишенного мрачных красок, какими Некрасов обычно рисовал тяжелую крестьянскую жизнь, вступал в известное противоречие с полицией "Современника" по отношению к реформе. Несомненно, что по этой причине Некрасов не счел возможным тогда же напечатать стихи в журнале (позднее он включил их в издание 1869 г., в раздел приложений).
      В течение того же необычайно плодотворного "грешневского лета" 1861 г., когда поэт особенно внимательно вглядывался в открывшуюся перед ним жизнь, находясь в прямом общении с крестьянским миром, были созданы очень значительные, подлинно народные поэтические произведения. Среди них "Похороны" ("Меж высоких хлебов затерялося...") с их несравненной песенной лиричностью, печальная повесть о "молодом стрелке", в которой раскрыто одно из светлых начал народной жизни - великая человечность крестьянства; "Дума" - монолог деревенского парня, человека былинного размаха:
      Повели ты в лето жаркое
      Мне пахать пески сыпучие,
      Повели ты в зиму лютую
      Вырубать леса дремучие...
      (II, 103)
      Примечательно, что многие стихи 1861 г. написаны от первого лица, от имени рассказчиков-крестьян. Это их голос, их речь слышится за некрасовскими строками. Такой принцип разработки темы - свидетельство дальнейшего углубленного изучения народного характера и народного языка - отличает и "Крестьянских детей", и особенно первую из "крестьянских" поэм Некрасова, "Коробейники", посвященную "другу-приятелю" по охотен" деревни Шоды, - его рассказы составили сюжетную основу поэмы из народной жизни.
      Как и в лирике того времени, Некрасов стремится показать большие и малые события глазами своих героев, люди деревни сами говорят в его стихах, поют свои песни, произносят целые монологи. В свободной композиции поэмы, соединяющей эпическое и лирическое начало, в подлинно народном языке и фольклорной насыщенности Сказалось зрелое мастерство штата, пишущего теперь не только о народе, но и для народа. Не ограничиваясь воспроизведением живой крестьянской речи, он наполнил поэму образами и лексикой народнопоэтического творчества. Песни, поговорки, приметы, шутки прочно вошли в ее ткань и помогли автору поэтически воспроизвести миросозерцание народа. Особую роль при этом играют эпиграфы, предпосланные каждой из шести глав; заимствованные из песен, старинных былин, шуток и припевов, они обрамляют поэму, подчеркивая ее народно-песенную основу.
      "Коробейники" не только прочно ввели в литературу народную тему, они имели и острополитическое звучание. "Песня убогого странника" с ее знаменитым припевом ("Голодно, странничек, голодно..."), передающим безысходный трагизм деревенской жизни, помогла Чернышевскому - в подцензурной печати - обосновать мысль о том, что крестьянину в пореформенных условиях пора проникнуться сознанием своей силы (статья "Не начало ли перемены?"). Тогда же журнал "Русское слово" (1861, № 12), высоко оценивая поэму, особо выделил "Песню убогого странника": "...что может быть безыскусственнее и проще этой песни! Но простотой-то она и сильна. Это великая и грозная своим величием простота". В творчестве Некрасова "Коробейники" явились первым наброском грандиозного замысла - создать поэму-путешествие, пройти "Русь крещеную <...> из конца в конец" (II, 139), обозреть ее вместе с мужиками. Замысел этот позднее нашел воплощение в эпопее "Кому на Руси жить хорошо".
      После "Коробейников" Некрасов переходит к еще более глубокому и объективному анализу, к всестороннему изображению народной жизни. Диапазон его творчества - тематический и жанровый - расширяется, охватывая самые существенные черты пореформенной действительности. Поэт обнаруживает явное стремление к широким полотнам, к разработке жанров лиро-эпического характера. Отражая реальные общественные процессы эпохи, Некрасов нередко касается темы революционной борьбы в разных ее аспектах. В этой связи усиливается автобиографичность его лирики, запечатлевшей сложный мир передового человека с его стремлением к активному действию и в то же время "покаянными" настроениями. Наконец, в этом же десятилетии по-новому предстает у Некрасова народно-крестьянская тема, она воплощается в новых жанровых формах и обогащается мотивами природы, которые играют теперь все более заметную и своеобразную роль.
      В его лирике первой половины 60-х гг. отразилась напряженная общественная атмосфера того времени: подъем освободительного движения в годы революционной ситуации, нарастание, а затем спад крестьянских волнений после реформы, правительственные репрессии, аресты революционеров, ослабление веры в крестьянство - все это придало в одних случаях мрачный колорит некрасовским стихам, в других наполнило их мятежным пафосом, чувством протеста. Еще в феврале 1861 г. было написано стихотворение "На смерть Шевченко", проникнутое горьким чувством негодования и скрытой боли за погибшего народного певца. Тогда же примерно (судя по содержанию - до реформы) в стихотворении "Что ни год - уменьшаются силы..." поэт, заглядывая в будущее, с тоской и сомнением думал о завтрашнем дне своей родины:
      Мать-отчизна! дойду до могилы,
      Но дождавшись свободы твоей!
      (II, 107)
      Но совсем иная идейно-эмоциональная окраска характерна для стихотворения, которое печатается под названием "Тургеневу". Оно также написано "грешневским летом" 1861 г. Доныне не завершены споры о том, к кому обращены эти стихи - в самом ли деле к Тургеневу, на что указал Некрасов в конце жизни, или к Герцену, поскольку многие строки подходят к нему гораздо больше. Вряд ли возможно решить спор окончательно лишь на основании имеющихся текстов. Попытки связать ото очень значительное стихотворение только с именем Герцена [19] наталкиваются на противоречия. Мог ли Некрасов сказать про Герцена, что ему назначено "быть <...> русских дев кумиром" (II, 122)? Нет, скорее это относится к Тургеневу. Нельзя убедительно объяснить и строки: "Наивно стал ты охранять Спокойствие невежды"; "Щадишь ты важного глупца...". И еще остается непродуманным самое главное: почему же Некрасов вскоре после острого конфликта с Герценом, оскорбленный его недоверием и недоброжелательством, решил посвятить ему патетические стихи, содержащие самые высокие оценки ("...светел был твой ум"; "великое сердце" и т. д.). Да еще начал стихи словами: "Мы вышли вместе...". Психологически это трудно объяснимо, хотя нет сомнений, что Некрасов всегда понимал значение Герцена и его деятельности.
      Скорее всего в стихотворении, в двух его редакциях, Некрасов имел в виду черты обоих русских деятелей. Как это часто у него бывало, поэт вовсе не старался создать биографически точный портрет одного лица. Ему было гораздо важнее нарисовать определенный общественный тип или характер, призвать к политической деятельности, к борьбе, бросить лозунг. Такую же цель преследовал Некрасов, когда позднее прославлял передового и честного деятеля в стихотворении "Памяти Добролюбова" (1864). В патетических стихах, напоминающих торжественную оду, он создал образ борца, самоотверженно преданного высокой идее, он увидел в нем вдохновляющий пример для целого поколения. Но в позднейшем примечании к стихотворению Некрасов указал: "Надо заметить, что я хлопотал не о верности факта, а старался выразить тот идеал общественного деятеля, который одно время лелеял Добролюбов" (II, 679).
      Примерно то же самое можно сказать и о стихотворении, озаглавленном "Тургеневу". Кому бы ни было оно посвящено, весь его идейный смысл сосредоточен в двух заключительных четверостишиях:
      Кто не робел в огонь идти
      За страждущего брата,
      Тому с тернистого пути
      Покамест нет возврата.
      Непримиримый враг цепей
      И верный друг народа,
      До дна святую чашу пей,
      На дне ее - свобода!
      (II, 122)
      По сути дела, перед нами фрагмент стихотворной прокламации, насыщенной лексикой и понятиями ("тернистый путь", "друг народа", "святая чаша"), характерными для революционно-подпольной лирики 60-х гг.
      9
      Наступление реакции, сопровождавшееся арестами соратников и друзей Некрасова, преследование передовой печати, расправы со студенчеством - все это породило небывало мрачные мотивы в его стихах. Знаменательно появление в ото время небольшого стихотворения "Литература с трескучими фразами..." (1862). В двенадцати строчках намечены полные безысходной горечи переживания и размышления поэта, бежавшего из столицы - от казенной литературы с ее античеловечным духом, от указов администрации "о забирании всякого встречного" - и среди мирных полей также не находящего отрады:
      Но и крестьяне с унылыми лицами
      Не услаждают очей;
      Их нищета, их терпенье безмерное
      Только досаду родит...
      (II, 150)
      Вслед за тем написаны стихи "Надрывается сердце от муки..." (1862), где с еще большей остротой выражены чувства поэта; но теперь царящим в мире звукам "барабана, цепей, топора" (II, 151) противопоставлены картины прекрасной и чистой природы, именно здесь поэт ищет "гармонию жизни", возможность освобождения человека. Однако он знает, что эту возможность можно обрести только через борьбу и страдания. Отсюда, от этих мыслей теперь исходят основные линии некрасовской лирики, включающей в себя мир природы, заглушающей "музыку злобы", воскрешающей человека и его веру "в силу добра" (таков гимн весне в стихотворении "Зеленый шум", 1862); мир крестьянства с его нищетой, радостями и горестями, - эту линию открывает эпизод из сельской жизни ("В полном разгаре страда деревенская...", 1862), где воспета крестьянская женщина, "...всёвыносящего русского племени Многострадальная мать" (II, 153), а вслед за тем идут "Кумушки", "Калистрат", "Орина, мать солдатская" (все - 1862), "Мороз, Красный нос"; и, наконец, особый мир, с которым связана лирическая исповедь поэта, заключенная в поэме "Рыцарь на час" (закончена в 1862 г.), сложной и необычной по замыслу. Все названные линии тесно связаны и переплетены между собой как единое художественное целое. В поэме "Рыцарь на час" выражено благородное чувство недовольства поэта собой, своей жизнью. Это чувство испытывали многие лучшие люди того времени, поэтому неверно было бы полностью отождествлять образ лирического героя поэмы с личностью самого автора. В напряженном драматизме поэмы, во всей системе ее образно-стилистических средств нашло художественное выражение настроение демократической интеллигенции 60-х гг. по отношению к революционному подвигу; устами Некрасова здесь высказано суровое осуждение тех, кто не способен на самоотверженные поступки, чьи "благие порывы" не переходят в дело. Поэт отвергает праздную болтовню либералов и рвется в "стан погибающих за великое дело любви". Он завидует их духовной цельности и бесстрашию, тянется к ним, мучась сознанием своей отдаленности от прямой революционной практики. Отсюда скорбная исповедь, самообличение, мольба к тени матери ("Я пою тебе песнь покаяния..."), которую он зовет в минуты сомнений и душевных невзгод:
      Выводи на дорогу тернистую!
      Разучился ходить я по ней,
      Погрузился я в тину нечистую
      Мелких помыслов, мелких страстей.
      (II, 96)
      Здесь опять та же устойчивая метафора - "дорога тернистая", т. е. революционный путь, открывавшийся перед русскими демократами-шестидесятниками. Страстность стремления выйти на этот путь вместе с предельно открытым признанием собственной слабости уже заключали в себе возможность преодоления кризиса и выхода из тупика. Недаром стихи "Рыцаря на час" неизменно волновали умы многих поколений, покоряя их жгучей искренностью исповеди и ее поэтической силой.
      Мир крестьянства и мир природы, соединившись с народно-сказочной фантастикой, особенно тесно переплелись в одной из лучших поэм Некрасова "Мороз, Красный нос" (1863). Поэт задумал изобразить судьбу и характер крестьянской женщины, ее терпение и выносливость, любовь к труду, доброту и поэтичность ее души. Он хотел показать, что дух ее не сломлен, несмотря на все невзгоды, ставшие участью русской крестьянки ("Три тяжкие доли имела судьба..."). Вместе с тем поэт без сентиментальности и фальши обрисовал крестьянскую жизнь с со повседневным трудом, заботами и лишениями. Герои поэмы - великие труженики, искусные в работе ("Я видывал, как она косит: Что взмах, то готова копна!" - II, 169), твердо сознающие, что "все их спасенье в труде". До Некрасова никто в русской поэзии не воспел крестьянский труд как основу жизни. Образы Дарьи, Прокла, его отца овеяны высокой лиричностью, в них воплощен близкий Некрасову народный идеал душевной красоты и человечности.
      Художественное своеобразие и особый колорит придают поэме сказочно-фольклорные мотивы, щедро введенные в текст и ярко обогатившие сюжет этой крестьянской трагедии. Жизнь деревни тесно слита с природой, поэтому картины русской зимы, истолкованные в духе народной поэзии л сказочной мифологии, естественно входят в реалистическую ткань поэмы, они не только не нарушают ее целостности, но придают ей эпическое звучание, обобщенность, эмоциональную выразительность. Образ Мороза, властелина зимней природы, рожденный древним народным сознанием, отражает веками сложившиеся суеверия и фантастические представления о таинственных силах природы. Впрочем, Некрасов здесь только отчасти следовал народной сказке; оп невиданно расширил образ, обогатил его силой своего таланта, опоэтизировал его речь. Образ Мороза органически вошел в среду, окружающую героиню, - в мир народных песен, обрядов, игр, примет и обычаев; тем самым резко усилился национальный колорит поэмы.
      "Мороз, Красный нос" - свидетельство высокого поэтического мастерства автора. Разнообразие и богатство метрики, сочетание разных речевых стихий (бытовые прозаизмы, песенные эпитеты, разговорный стих), песни, плачи и причитания, синтаксические повторы и отрицательные сравнения ("Не ветер бушует над бором...") - все это слилось в поэме в одну разноголосую симфонию и придало ей глубоко народный характер.
      10
      Стремясь к широкому охвату русской действительности, Некрасов легко переходил от изображения одной социальной сферы к описанию другой. Вскоре после "Мороза..." создана небольшая поэма "Железная дорога" (1864), ничем не похожая на предыдущую: жестокая реальность вместо сказки, строгий социальный анализ вместо картин зимней природы, мрачная ирония вместо юмора. Словом все иное, и тем не менее в поэме действуют те же мужики, представлена та же крестьянская Русь, хотя и другой своей стороной. Внимание поэта привлекла острая социальная тема - строительство железных дорог, где процветала безжалостная эксплуатация рабочих, вчерашних крестьян, выгнанных из сел и деревень - "с разных концов государства великого" - голодом и нуждой. Именно в этой поэме Некрасов создал незабываемый "гимн" в честь "царя-голода" ("В мире есть царь..."), единственный в своем роде. Он прозорливо и точно указал на послереформенное разорение деревни и связал его с начавшимся процессом капитализации России.
      Эпиграф, предпосланный поэме, сухо сообщает, что железную дорогу между Петербургом и Москвой строил граф П. А. Клейнмихель, управлявший ведомством путей сообщения при Николае I. Эпиграф насыщен сарказмом, а вся поэма служит страстным опровержением эпиграфа. Тени погибших истинных строителей дороги, бегущие за окном вагона, требуют отмщения и восстановления поруганной справедливости. Художественная выразительность стихов достигает предела, когда слышатся голоса замученных непосильным трудом людей и монотонность их жалоб создает ощущение страшной реальности.
      В соответствии с эпиграфом Некрасов развернул в поэме злободневный в те годы спор о роли парода в создании духовных и материальных ценностей. Для поэта ясно, что именно "народ сотворил" великие исторические памятники. Это и дает опору для оптимистической некрасовской мысли о светлом будущем, для пророческих строк о народе, который
      Вынесет всё - и широкую, ясную
      Грудью дорогу проложит себе.
      (II, 205)
      "Городская" тема в середине 60-х гг. снова широко представлена в некрасовских стихах. Прежде всего ото вторая часть цикла "О погоде" (1865), о котором говорилось выше, это и острая сатира "Газетная", где поэт свел счеты со своим исконным врагом - цензурой: он вывел отталкивающий образ цензора-мракобеса николаевских времен, который по инерции продолжает искать "крамолу" в газетах. В эту сатирическую поэму он включил одну из поэтических деклараций ("Кто живет без печали и гнева, Тот не любит отчизны своей..." II, 222) и тем самым подтвердил яркую особенность своей музы - уменье сочетать лиризм с гражданственностью, любовь с ненавистью, памфлетное разоблачение с высокой патетикой.
      Теме борьбы с цензурой и либерализмом Некрасов посвятил также "Песни о свободном слове" (1865-1866) - обширный цикл сатирических стихов, написанных в ответ на цензурные "реформы", которые ставили в тяжелое положение "Современник". Начиная с заглавия, "Песни..." пропитаны язвительной иронией, хотя автор пытался придать им внешне безобидный характер. В одной из них выражено сочувствие рабочим-наборщикам, занятым тяжелым трудом в "кромешном аду" типографии; в другой некий поят вспоминает короткую жизнь своих "песен" при предварительной цензуре - они существовали только от "типографского станка до цензорской квартиры" (II, 233); в третьей трезвый литератор-скептик качает головой, узнав о тех, кто ликует по поводу отмены предварительной цензуры; строфы четвертой завершаются многозначительно-ироническим рефреном: "Осторожность, осторожность, Осторожность, господа!" (II, 241).
      В "Песнях о свободном слове" Некрасов с неистощимой изобретательностью создал куплеты, фельетоны, притчи, в которых подверг осмеянию цензурную политику правительства, а заодно и либеральную печать, расхваливавшую эту политику. Рядом с "Песнями..." надо поставить сатирический монолог "Из автобиографии генерал-лейтенанта Ф. И. Рудометова 2-го..." (1863), где высмеян тип чиновника-мракобеса, поставленного руководить печатью и литературой; это обобщенный портрет гонителя просвещения, "начальника цензуры", в котором угадываются черты некоторых известных деятелей того времени.
      "Городские" темы, преобладавшие в те годы, не мешали Некрасову обращаться к деревенской жизни, всегда манившей его как поэта. Вслед за сатирическим осмеянием цензуры он написал цикл крестьянских "Песен" (1866), сюжеты которых взяты из самой гущи народного быта и народной поэзии. Они вобрали в себя стилистику и мотивы фольклора - песни о недоступной счастливой жизни ("У людей-то в дому - чистота, лепота..."), о безысходной бедности ("Молодые"), веселый диалог "Сват и жених", искусно построенный на присказках и прибаутках, а также песня "Катерина", где обрисован сильный характер женщины, не желающей покориться семейному деспотизму, - образ, по замыслу автора, противостоящий славянофильской проповеди долготерпения.
      Во время нового наступления реакции после неудавшегося покушения на Александра II (1866) передовая печать и демократические крути подверглись преследованиям. Опасаясь вполне реальной угрозы закрытия "Современника", Некрасов в это время решился на ложный шаг, он прочел на официальном обеде стихи в честь М. Н. Муравьева, осуществлявшего политику репрессий, предполагая, что это может облегчить участь журнала. Опрометчивый, политически ошибочный поступок осудили многие единомышленники поэта, но никто не осудил его так строго, как он сам. В. И. Ленин отметил, что Некрасов "грешил нотками либерального угодничества, но сам же горько оплакивал свои "грехи" и публично каялся в них". [20] В тот же день, когда была прочитана "муравьевская ода", Некрасов понял свою оплошность и написал горькие стихи:
      Ликует враг, молчит в недоуменьи
      Вчерашний друг, качая головой...
      (II, 255)
      Некоторые современники пытались оправдать этот поступок желанием спасти страстно любимый журнал, но сам Некрасов не искал себе оправдания и до конца жизни страдал от сознания непоправимости сделанной ошибки. Однако стихи, осуждающие ошибку, надо отличать от так называемой "покаянной" лирики. гораздо более сложной по заключенным в ней мыслям и переживаниям. Чисто некрасовская тема признания вины или покаяния в "грехах" перед народом возникла гораздо раньше, до "муравьевской оды", она прозвучала еще в поэме "Рыцарь на час". Во второй половине 60-х гг. настроения этого рода вновь овладели мыслящей интеллигенцией, и это с большой экспрессией отразил в своих стихах Некрасов. Спад передового общественного движения, гибель друзей-соратников, крушение надежд на революционное обновление России в близком будущем - все ото привело поэта к стремлению открыть душу перед современниками и потомками, оправдаться перед ними в своих слабостях. В стихотворении "Умру я скоро..." (1867) он сделал это с предельной искренностью и суровостью по отношению к самому себе. Впадая в преувеличения ("жалкое наследство", "песнь моя бесследно пролетела"), он воспроизвел историю своей духовной жизни, картину огромных трудностей, выпавших на его долю и отчасти объясняющих тот "неверный звук", который сам поэт извлек из своей лиры.
      "Гнетущие впечатления" детства и молодости, отсутствие свободы для поэта, для творчества, уход от единомышленников, па которых можно было бы опереться, невольная оторванность от народа, приверженность к "минутным благам" жизни и, наконец, трогательная мольба о прощении, обращенная к родине ("За каплю крови, общую с народом, Прости меня, о родина! прости!..") - вот содержание стихотворной исповеди "Умру я скоро...". Несомненно, сознание своей ошибки, прямой вины, выраженное в стихотворении "Ликует враг...". дало толчок для усиления покаянных настроений; не случайно Некрасов вернулся к "муравьевской" истории в стихотворении "Умру я скоро...", дав здесь чеканно точное определение этой истории и своей вины:
      Не торговал я лирой, но, бывало,
      Когда грозил неумолимый рок,
      У лиры звук неверный исторгала
      Моя рука...
      (II, 261)
      Признание очень важное. В целом же смысл стихотворения неизмеримо шире, чем только ссылка на "неумолимый рок" как один из мотивов прегрешения. Смысл этой страстной и предельно выразительной исповеди-самоанализа - объяснение в любви к народу, осознание долга перед ним, а также скромная, но весомая мысль об общей "капле крови", пролитой вместе с народом.
      11
      Чем больше печалился поэт о своих ошибках, тем беспощаднее обвинял себя в недостаточно последовательном служении народу и нетвердости своего "шага", тем острее становитесь его перо; сознание ответственности поэта-гражданина заставляло его отдавать все больше сил поэтической разработке таких тем, каких коснуться мог только он и никто другой. Темы эти были самые животрепещущие - речь шла о революционной борьбе, о гражданском мужестве и долге, о сатирическом обличении власть имущих и, наконец, о жизни народа, крестьянства в новых пореформенных условиях.
      Разумеется, он не мог прямо писать о революционерах, которых преследовало правительство, и потому искал "обходных" путей воплощения столь острой темы. Так в его стихах опять возник мотив дороги, по которой идут и едут обреченные на каторгу. Еще в 40-х гг. в "пейзажном" стихотворении "Перед дождем" упоминался жандарм с нагайкой в руке; тогда был сделан только намек на арестанта, сидящего в таратайке с закрытым верхом. В более поздних стихах картина стала много полнее. В стихотворении "Благодарение господу богу" (1863) перед седоком и кучером бегут "тени погибших людей", тех, что раньше прошли по этой дороге, - недаром народ зовет се "про торенной цепями"; тут же идут "пешие ссыльные", а в тряской телеге, уже без верха, "два путника пыльные": "Подле лица - молодого, прекрасного С саблей усач..." (II, 161). Через несколько лет - "Еще тройка" (1867), при первой публикации названная "романсом". И действительно, иронические интонации, легкий, даже игривый стих как будто не предвещают серьезного политического содержания, вернее сказать, маскируют его. Однако образы путников обрисованы теперь более подробно, а прежний "усач" прямо назван:
      Жандарм с усищами в аршин,
      И рядом с ним какой-то бледный
      Лет в девятнадцать господин.
      (II, 314)
      Даже из этих стихотворений видно, что образы людей "дела", сознательно принесших себя в жертву высокому долгу, манили поэта, вызывали зависть к тем, кому была по силам такая жертва; мысль о красоте подвига постоянно возникала в его сознании. В стихотворении "Мать" (1868) жена сосланного или казненного с горечью размышляет о судьбе своих детей, внимая словам автора; оп как бы убеждает ее: "Есть времена, есть целые века, В которые нет ничего желанней, Прекраснее - тернового венка..." (II, 316). И вслед за этим столь же патетические стихи, посвященные памяти Писарева ("Не рыдая так безумно над ним...", 1868); поэт ставит его в один ряд с другими честными борцами ("Вспомни, сколькие пали в борьбе" - II, 317), и это заставляет припомнить и давние стихи о Белинском, и недавний реквием-плач по Добролюбову, где был создан героический и мужественный образ рано погибшего борца.
      Наконец, в это же время написано стихотворение "Душно! без счастья и воли..." (1868) - всего восемь строк, но они полны глубокого смысла. Несмотря на тяжелые условия подцензурной печати, Некрасову удалось почти прямо выразить революционный призыв, мысль о назревающей в долгой ночи грозе, которая расплещет "чашу вселенского горя": "Буря бы грянула, что ли? Чаша с краями полна!" (II, 318).