Не то в конце 50-х гг. Нельзя сказать, что Тютчев перестает быть монархистом, но народ, его существование, его "историческая жизнь" становится главной проблемой. В официальной и сдержанной, более сдержанной, чем частные письма, записке "О цензуре в России" Тютчев пишет, что "судьба России уподобляется кораблю, севшему па мель, который никакими усилиями экипажа не может быть сдвинут с места. и лишь только одна приливающая волна народной жизни в состоянии поднять его и пустить в ход". [20] Вот в контексте каких взглядов рождаются стихи:
      Эти бедные селенья,
      Эта скудная природа
      Край родной долготерпенья,
      Край ты русского народа!
      Но поймет и не заметит
      Гордый взор иноплеменный,
      Что сквозит и тайно светит
      В наготе твоей смиренной.
      Удрученный ношей крестной,
      Всю тебя, земля родная,
      В рабском виде царь небесный
      Исходил, благословляя. [21]
      Эти стихи исследователи часто сближали с внешне действительно их напоминающими стихами А. С. Хомякова 1840 г. "России".
      Стихи Тютчева часто рассматривались как апология терпения и смирения, чуть ли не как идеализация такого состояния. Однако эти стихи "с наслаждением" читал и переписывал Шевченко, а Чернышевский говорил о них как о выдающихся: "Давно мы не говорили о стихах - это потому, что давно мы не встречали в наших журналах таких стихотворений, которые заслуживали бы особенного одобрения своими художественными достоинствами, Теперь мы должны указать читателям на прекрасные пьесы, помещенные г. Тютчевым во 2-й книге "Русской беседы", из которых мы приводим первую". [22] Речь идет о стихотворениях "Эти бедные селенья...", "Вот от моря и до моря...", "О вещая душа моя!..". Вряд ли Шевченко и Чернышевский стали бы восхищаться идеализацией покорности и терпения. Их и нет здесь. Уже одно слово "долготерпение" говорит об этом. Долгое - не бесконечное.
      Над этой темною толпой
      Непробужденного народа
      Взойдешь ли ты когда, свобода,
      Блеснет ли луч твой золотой?..
      - пишет Тютчев в эти годы. [23] Стихотворение "О вещая душа моя!.." проникнуто жаждой веры. Принцип веры был и остался живым для Тютчева, но видит он бога не там, где видел раньше. Власть оказалась безбожной, а прибежищем бога на земле стал страдающий народ. Это очень близко настроениям Некрасова той поры. Л. П. Гроссман справедливо заметил в свое время о Тютчеве, что "религиозным путем он идет к признанию демократии". [24] Отсюда переклички Некрасова и Тютчева в стихах тех лет. Стихотворение "Эти бедные соленья..." находит соответствие в "Тишине". Стихотворение "Над этой темною толпой..." близко некрасовскому "Ночь. Успели мы всем насладиться...".
      Конечно, у Некрасова нет ни такого, как у Тютчева, выражения личной жажды веры (у Тютчева: "Душа готова, как Мария, К ногам Христа навек прильнуть"), ни провозглашения веры в качестве пути к всеобщему умиротворению:
      ...Но старые, гнилые раны,
      Рубцы насилий и обид,
      Растленье душ и пустота,
      Что гложет ум и в сердце ноет,
      Кто их излечит, кто прикроет?..
      Ты, риза чистая Христа... [25]
      Тютчев отказывается от анализа, от исследования народной жизни ("Умом Россию не понять"), по-прежнему многое принимает на веру. Но сами символы веры менялись. На место России безнародной, государственной, официальной пришла Россия народная. Теплое, с почти песенным повтором обращение изнутри ("край родной") к "бедным селеньям" пришло на смену обращению извне к "утесу" (в стихотворении "Море и утес"). Вот почему при внешнем сходстве "русские" стихи Тютчева противоположны стихам Хомякова о России, и не только стихам 40-х гг., но и 1854 г. - "России" и "Раскаявшейся России",-и близки стихам Некрасова.
      Некоторые новые интересные явления, сближающие Тютчева с Некрасовым, наблюдаются и в их лирике природы. Знаменитое стихотворение "Есть в осени первоначальной..." приобретает в этом смысле принципиальное значение. Осени и весны вообще близки Тютчеву как начала синтеза, некоего разрешения, своеобразного междуцарствия. Не случайна прямая перекличка очень значимых и устойчивых формул в стихах об осени ("Но далеко еще до первых зимних бурь") и о весне ("Уж близко время летних бурь").
      Есть в осени первоначальной
      Короткая, но дивная пора
      Весь день стоит как бы хрустальный,
      И лучезарны вечера...
      Где бодрый серп гулял и падал колос,
      Теперь уж пусто все - простор везде,
      Лишь паутины тонкий волос
      Блестит на праздной борозде.
      Пустеет воздух, птиц но слышно боле,
      Но далеко еще до первых зимних бурь
      И льется чистая и теплая лазурь
      На отдыхающее поле... [26]
      В этой реальной осени есть нечто от земли обетованной, от светлого царства, от райской обители. Ведь не фотографической же зоркостью, не на основе анализа, а только поэтическим ощущением могут быть рождены - ив свою очередь рождают его - эпитеты "хрустальный", "лучезарный". В то же время образ льющейся лазури поддерживает наглядную реальность хрусталя. "Лишь паутины тонкий волос" - не только точно подмеченная реальная примета. Эта последняя, самая мелкая деталь служит восприятию всей огромности мира, помогает обнять, так сказать, весь его состав. И гармоническая эта картина мира впервые у Тютчева спроецирована на трудовое крестьянское поле:
      И льется чистая и теплая лазурь
      На отдыхающее поле...
      Тютчев не проникает в самую народную крестьянскую Жизнь, не входит в нее изнутри, как Некрасов в "Несжатой полосе" или в том же "Зеленом шуме", где есть народные характеры. Но это и не аллегория типа хомяковского "Труженика", хотя и у Хомякова в 1858 г. сами эти аллегории тоже, видимо, не случайны.
      Поэзия 50-х гг., особенно в их второй половине, интересна и как своеобразный предэпос. Даже в лирике этой поры зрело многое из того, что реализуется собственно в эпосе в 60-е гг. И не только в поэтическом, но и в прозаическом эпосе. Речь идет о взаимодействии и перекличках лирики и прозы. Вообще сами эти взаимодействия усложняются. Поэзия 40-х гг. тесно связывалась с малыми прозаическими жанрами - рассказом и особенно очерком, например в стихах Некрасова, Тургенева. Такое явление имеет место и в 50-е гг. - как в творчестве поэтов некрасовской школы (Никитин), так и у Полонского, Мея. Вместе с тем в лирике наблюдаются процессы, приближающиеся по сложности психологизма, по организации лирических сюжетов к роману. Особенно ясно это проявилось в любовных стихотворных циклах. Недаром самым значительным в любовной лирике Тютчева стал так называемый "денисьевский" цикл. Безотносительно к тому, касаются ли исследователи цикла биографии поэта, само это прикрепление цикла к имени говорит о его цельности, давно осознанной критиками.
      У Некрасова мы находим внутренне цельный цикл-роман, протяженный, динамичный, почти сюжетный и, главное, с одной героиней. Опять-таки, неизбежно обращаясь к биографии поэта, цикл этот давно называют, связывая его с любовью Некрасова к А. Я. Панаевой, "панаевским".
      Оба поэта оказались, каждый по-своему, подготовленными к созданию в интимной лирике не традиционно одного, а двух характеров, из которых женский оказывается чуть ли не главным. Именно наличие характеров отъединяет в этой принципиальной новизне "панаевский" и "денисьевский" циклы от, скажем, "протасовского" цикла Жуковского или "ивановского" цикла Лермонтова. Замечательно, что многие стихи обоих циклов, н "денисьевского", и "панаевского", появлялись почти в одно время па страницах одного и того же некрасовского - журнала.
      Оба цикла объединило еще одно обстоятельство, лежащее за пределами поэзии, но имевшее для этой поэзии громадное значение. Любовь Некрасова к Панаевой, как и любовь Тютчева к Денисьевой, была "незаконна", ставила их в положение необычное, кризисное. Вся атмосфера русской жизни способствовала углублению этой кризисности, в известном смысле оставляла героев с глазу на глаз, один на один. Отзвуки этого драматического положения мы находим у обоих поэтов: у Некрасова в стихотворении "Когда горит в твоей крови...", вошедшем в роман Некрасова и Н. Станицкого (Панаевой) "Три страны света", у Тютчева в стихах "Чему молилась ты с любовью..." и др. Поэтическое исследование характеров в остро кризисном состоянии роднит циклы между собой, а оба - с творчеством Достоевского. При этом не просто создается характер героини в лирическом цикле, что уже само но себе ново, но и создается новый характер в развитии, в разных, неожиданных даже, проявлениях его: он самоотверженный и жестокий, любящий и ревнивый. "Я не люблю иронии твоей..." - уже в одной этой первой фразе вступления есть характеры двух людей и сложность их отношений. Блок воспользуется началом этого стихотворения как эпиграфом к драматической своей статье "Ирония". Вообще же некрасовские вступления - это, как и у Тютчева, продолжения вновь и вновь начинаемого спора, ссоры, диалога: "Я не люблю иронии твоей...", "Да, наша жизнь текла мятежно...", "Так ото шутка, милая моя...".
      Обратим внимание здесь и на многоточия. Ими заканчиваются дочти все произведения некрасовской интимной лирики. Это указание на фрагментарность, на неисчерпанность ситуации, на неразрешенность ее, своеобразное "продолжение следует". Кстати, Фет удивлялся этой неожиданной в лирических стихотворениях особенности, но уже в связи с поэзией Тютчева: "Как-то странно видеть замкнутое стихотворение (речь идет о стихотворении "Итальянская вилла", - Н. С.), начинающееся союзом и, как бы указывающим на связь с предыдущим и сообщающим пьесе отрывочный характер". [27] Целый ряд сквозных примет объединяет стихи Некрасова в единства: такова доминанта мятежности. "Если мучимый страстью мятежной..." переходит в "Да, наша жизнь текла мятежно". Вступления "Тяжелый год - сломил меня недуг..." и "Тяжелый крест достался ей на долю..." тоже сводят эти стихи в некое единство. Устойчивость сообщают и по-тютчевски постоянные эпитеты: "роковой" - у обоих поэтов один из самых; любимых. "Прости" соотносимо с "Прощанием".
      Все эти стихи следуют как бы корректирующими парами, которые поддерживают "сюжет" лирического романа. Мотив писем ("Письма"), аналогичный этому же мотиву в "романе" Тютчева ("Она сидела на полу и груду писем разбирала..."), углубляет перспективу, расширяет роман во времени.
      Тенденцию к созданию цикла романтическою склада обнаружили, осознанно или неосознанно, т. е. преднамеренно организуя или не организуя его, и другие поэты эпохи. Таков цикл стихов Каролины Павловой конца 50-х-начала 60-х гг., посвященный Б. Утину.
      Автор еще одного примечательного стихотворного цикла этой поры "Борьба" (1853-1857) -Аполлон Григорьев в рукописи прямо озаглавил его "лирический роман". В то же время в целом ряде произведений этого цикла Ап. Григорьев в отличие от Тютчева и даже Некрасова вводит народно-песенную фольклорную стихию в ее своеобразном "цыганском" изводе ("О, говори хоть ты со мной..."), дополняя общее решение проблемы демократизации и народности русской литературы и по сути открывая в русской поэзии очень плодотворную и перспективную линию, которая найдет продолжение у Блока. Но следует сказать о том, что лирика этой поры готовила и эпос 60-х гг. как таковой. И прежде всего это относится опять-таки к Фету.
      В лирике Фета (во всяком случае в значительной ее части) есть своеобразная первобытность, о которой хорошо сказал В. Боткин: "Такую наивную внимательность чувства и глаза найдешь разве только у первобытных поэтов. Он не задумывается над жизнью, а безотчетно радуется. Это какое-то простодушие чувства, какой-то первобытный праздничный взгляд на явления жизни, свойственный первоначальной эпохе человеческого сознания". [28] Характеристике этой нельзя придавать значения всеобъемлющего для поэзии Фета, да и давалась она в 1856 г., т. е. относится к ее первому периоду, но именно ощущением жизни, о котором говорит Боткин, Фет и близок толстовскому эпосу и Некрасову, автору поэм начала 60-х гг.
      Но для того чтобы создать эпическое произведение (которое всегда народно) в новых условиях, на новой основе, нужно было решать проблему народного характера. В отличие от Толстого и Некрасова Фет этого сделать не мог. Но Фет, выражавший ощущение жизни свежей, ненадломленной, возвращавший к основным, начальным элементам бытия, выяснявший в своей лирике первичные бесконечно малые величины, этому помогал. И в этом смысле, скажем, устанавливается связь ее не с русским романом прежде всего, а с эпосом, поэтому Фет ближе всего не лирике Некрасова, а, как ни странно на первый взгляд, некрасовскому эпосу, особенно поэме "Мороз, Красный нос". Однако Фет оказался неспособен "интегрировать". Это почти никогда ему не удается ни в толстовском, ни в некрасовском смысле. Есть у Фета произведение 1858 г. на "некрасовскую" тему и с тем же, что у Некрасова, названием - "Псовая охота". Оно очень показательно для понимания пределов, которыми ограничен Фет, тем более что это и не полемическая по отношению к Некрасову апология помещичьей жизни, хотя, конечно, оно не имеет ничего общего и с откровенной сатирой у Некрасова, к тому же и разработанной в рамках литературной пародии. Некрасовские социальные обобщения для Фета принципиально неприемлемы. Задачу "интегрирования" в 60-е гг. выполнял в русской поэзии Некрасов. Вообще к началу 60-х гг. поэзия в целом снова вступает в полосу определенного спада, и чем дальше, тем больше. Вновь ослабляется интерес к поэзии в журналистике - как по месту, которое предоставляется ей на страницах журналов, так и по характеру критических оценок. Многие поэты просто умолкают на долгие годы. Особенно характерно, может быть, почти полное молчание такого "чистого" поэта, "чистого" лирика, как Фет. И было бы поверхностным видеть причину этого лишь в резкой критике Фета на страницах демократических изданий, особенно "Русского слова" и "Искры". Еще более, может быть, ожесточенные нападки на Некрасова на страницах реакционных изданий ничуть не ослабили его поэтического напора. Кризис в поэзии захватил отнюдь не только "чистое" искусство. Во второй половине 60-х гг. его столь же ощутимо переживает и демократическая поэзия. Причина, очевидно, коренится в том, что 60-е гг. - это расцвет эпоса. Любопытно, что тяготевшие к эпосу поэты даже из лагеря "чистого" искусства интенсивно творят: так, возвращается к созданию баллад на народной основе А. К. Толстой. Но настоящего расцвета достигает лишь эпическая поэзия Некрасова. В 60-е гг. пробудившаяся, тронувшаяся с места крестьянская страна, не растерявшая еще, однако, нравственных и эстетических устоев, сложившихся в условиях патриархальной жизни, и определила возможность удивительно органичного слияния социально-аналитического элемента с устной народной поэзией, которое мы находим в поэзии Некрасова этой поры. Именно в 60-е гг. создается лучшее из некрасовского эпоса - "Коробейники", "Мороз, Красный нос", начинается работа над "Кому на Руси жить хорошо". Собственно, и большинство его стихотворений возникает на эпической же основе. Таковы его "Песни". Да и о жанре таких стихотворений, как, например, "Железная дорога", до сих пор спорят: не поэма ли это? Эпическое поэмное творчество Некрасова увенчивает "поэтическую" эпоху середины века и заканчивает ее.
      ----------------------------------------------------------------------
      [1] Кожинов В. В. О поэтической эпохе 1850-х годов. - Рус. лит., I960, № 3, с. 24-36.
      [2] Чуйко В. В. Современная русская поэзия в ее представителях. СПб., 1885, с. 59.
      [3] Общность Некрасова и Фета в их отношении к Бенедиктову устанавливается в статье: Шимкевич К. Бенедиктов, Некрасов, Фет. - В кн.: Поэтика, т. 5. Л., 1929, с. 125-134.
      [4] Для Некрасова это была вторая книга. Фет же издал еще один поэтический сборник в 1850 г.
      [5] Фет А. А. Полн. собр. стихотворений. Л., 1959, с. 266.
      [6] Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем, т. 1. М., 1948, с. 61. (Ниже все ссылки в тексте даются по этому изданию).
      [7] См.: Литературное наследство, т. 49-50. М., 1949, с. 641.
      [8] Гоголь Н. В. Полн. собр. соч., т. 8. М., 1952, с. 108.
      [9] Малютин И. Незабываемые встречи. Челябинск, 1957, с. 37.
      [10] Пушкин А. С. Полн. собр. соч., т. 3, кн. 1. М.-Л., 1948, с. 424.
      [11] Там же, с. 142.
      [12] Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 15-ти т., т. 14. М., 1949,с. 314.
      [13] Чайковский М. Жизнь Петра Ильича Чайковского, т. 3. Москва-Лейпциг, 1902, с. 266-267.
      [14] Григорьев А. Литературная критика. М., 1967, с. 166.
      [15] Блок А. Собр. соч. в 8-ми т., т. 6. М.-Л., 1962, с 141.
      [16] Полонский Я. П. Стихотворения. Л., 1954, с. 312.
      [17] Дело, 1868, № 1, с. 29.
      [18] Рус. слово, 1861, № 12, с. 62-63.
      [19] Обращает на себя внимание интерес Тютчева в эту пору к народному творчеству. Так, его привлекают стихи Мея, образующие "как бы законченный цикл русской народной демонологии" (см.: Мурановский сборник, вып. 1. Мураново, 1928, с. 55).
      [20] Тютчев Ф. И. Полн. собр. соч. Изд. 6-е. СПб., 1911, с. 510.
      [21] Тютчев Ф. И. Полн. собр. стихотворений. Л., 1957, с. 201.
      [22] Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 15-ти т., т. 4. М., 1948, с. 964.
      [23] Тютчев Ф. И. Полн. собр. стихотворений, с. 205.
      [24] Гроссман. Три современника. Тютчев - Достоевский - Аполлон Григорьев. М., 1922, с. 29.
      [25] Тютчев Ф. И. Полн. собр. стихотворений, с. 206.
      [26] Там же.
      [27] Фет А. О стихотворениях Ф. Тютчева. - Рус. слово, 1859, № 2, отд. II, с. 79.
      [28] Боткин В. Соч., т. 1. СПб., 1890, с. 379.
      Глава девятая
      Н. А. НЕКРАСОВ
      1
      Николай Алексеевич Некрасов (1821-1877) занимает особое место в истории русской литературы и резко выделяется среди писателей-гуманистов второй половины XIX в. Его поэзия, бесспорно, связана множеством нитей с предшествующим литературным развитием и с творчеством великих современников - с Тургеневым, Фетом, Тютчевым, Достоевским, Толстым. [1] При всех личных разногласиях, при всех идейных противоречиях, разделявших Некрасова и этих писателей, все они были участниками единого литературного процесса, служили своим пером народу и находились в многообразной, сложной творческой зависимости друг от друга. И в то же время очевидно исключительное своеобразие Некрасова. Он не только сочувствовал народу, он отождествлял себя с ним, с крестьянской Россией, говорил от ее имени и ее языком. Он стал выразителем пробуждавшегося самосознания народных масс, и это определило идейные и художественные особенности его творчества и его поэзии.
      Некрасов решительно отрекся от породившей его поместной среды, с гневом и проклятием осудил прошлое своего дворянского рода. "Хлеб полей, возделанных рабами, Нейдет мне впрок", - заявил он в стихотворении 1855 г. А в конце жизни он продиктовал слова, в которых высказал ту же мысль: "Судьбе угодно было, что я пользовался крепостным хлебом только до 16 лет, далее я не только никогда не владел крепостными, но, будучи наследником своих отцов <...> не был ни одного дня даже владельцем клочка родовой земли...". [2]
      С юных лет для него началась трудовая жизнь - жизнь разночинца-бедняка, голодного литератора, столкнувшегося лицом к лицу с неприглядной действительностью. Впечатления ранних лет в той или иной мере окрасили первый период творческой деятельности Некрасова - период ученичества, начавшийся по сути дела еще в ip дни, когда 16-летний ярославский гимназист стал записывать первые свои стихи в домашнюю тетрадку. Затем последовали годы непрерывного труда над прозой, стихами, водевилями, публицистикой, критикой ("Господи, сколько я работал!..") - вплоть до середины 40-х гг., когда появились стихи ("В дороге" и др.), положившие начало второму и главному периоду творчества Некрасова. В его лирических стихах, поэмах и сатирах нашла выражение историческая эпоха подъема революционно-разночинского движения, крушения феодально-крепостнических устоев, подготовки буржуазно-демократической революции в России, эпоха утверждения личности "нового человека", борца и деятеля, носителя новых эстетических и нравственных идеалов. Как поэт и журналист, как редактор лучших русских журналов XIX в. Некрасов почти четыре десятилетия стоял в самом центре сложного переплетения общественных сил своего времени.
      Ранние стихи и проза, еще незрелые, отмеченные романтической подражательностью, во многом подготовили дальнейшее, необычайно целеустремленное развитие некрасовского реалистического метода. Немалую роль в этом процессе сыграл Белинский, наложивший отпечаток на самое направление и всю творческую судьбу поэта, - в этой судьбе не было резких перемен, крутых идейных поворотов, пересмотра однажды избранных идеалов.
      Даже самые ранние его стихи (сборник "Мечты и звуки", 1840), вызвавшие отрицательный отзыв Белинского, при всей своей незрелости позволяют заметить, что уже в те годы он искал свою тему, прикасался к серьезным вопросам. Так, стихотворение "Жизнь" содержит упреки обществу в "бездейственной лени": стихотворение "Тот не поэт..." обнаруживает верное и широкое понимание цели и смысла поэзии; в "Пире ведьмы" слышны отголоски народных мотивов; в некоторых ранних стихах уже заметны будущие "некрасовские" размеры. У Белинского, при всей суровости его мнения, были основания упомянуть в рецензии на сборник "Мечты и звуки" о стихах, "вышедших из души" и обнаруженных им "в куче рифмованных строчек".
      Однако неудача поэтического дебюта была очевидна. Осознав это, Некрасов попробовал взяться за прозу. В его ранних повестях и рассказах отразился жизненный опыт начинающего автора и его первые петербургские впечатления. Здесь действуют молодые люди из разночинцев, голодные поэты, ютящиеся в углах и подвалах, забитые нуждой чиновники, бедные девушки, обманутые столичными хлыщами, ростовщики, опутывающие своими сетями бедняков... При всем художественном несовершенстве ранняя некрасовская проза явно примыкала к реалистической школе 40-х гг., во главе которой стояли Белинский и Гоголь. Автор "Шинели" дал русской литературе столь нужную ей в те годы гуманистическую тему "маленького человека", а в "Невском проспекте" утвердил тему большого города с его контрастами бедности и богатства. Некрасов, как и другие писатели 40-х гг., развивая гоголевскую традицию, обратился к изображению "низов" общества и к таким сторонам жизни, какие еще недавно считались недостойными искусства. Лучшие страницы его рассказов окрашены отчетливо выраженной социальной тенденцией, стремлением овладеть принципами реалистического изображения жизни действительной. Без рассказов и повестей Некрасова 40-х гг. нельзя представить себе полную картину художественной прозы гоголевского направления - так называемой "натуральной школы". Вот почему они заслуживают серьезного внимания.
      Особое место в опытах Некрасова ранних лет занимает роман из современной жизни, известный теперь под названием "Жизнь и похождения Тихона Тростнякова". Начатый в 1843 г., он создавался на пороге творческой зрелости, что сказалось и в его стиле и в самом содержании. Некоторые страницы романа написаны неопытной рукой и хранят следы непреодоленных романтических увлечений, другие же написаны гораздо более уверенно, в них дана острая и выразительная характеристика городского "дна", мира нищеты и порока. Это относится прежде всего к главе "Петербургские углы", представляющей собой по сути дела самостоятельную повесть очеркового характера, одно из лучших произведений "натуральной школы". Именно эту повесть Некрасов счел возможным напечатать отдельно (в альманахе "Физиология Петербурга", 1845), а Белинский не поскупился на похвалы, указав (в рецензии на альманах), что зарисовки Некрасова "отличаются необыкновенною наблюдательностью и необыкновенным мастерством...". И далее критик продолжал: "Это живая картина особого мира жизни, который не всем известен, но тем не менее существует, - картина, проникнутая мыслию". [3]
      Сам Некрасов, весьма требовательный к себе, почти не перепечатывал своих ранних произведений и особенно сурово относился к прозе, допуская лишь немногие исключения. Он нашел нужным даже специально предупредить будущих издателей и читателей: "Прозы моей надо касаться осторожно. Я писал из хлеба много дряни, особенно повести мои, даже поздние, очень плохи - просто глупы; возобновления их не желаю, исключая "Петербургские углы" <...> и, разве, "Тонкий человек"" (XII, 24). Позднее Некрасов твердо осознал, что работа над прозой явилась одним из стимулов, способствовавших его утверждению на позициях реализма.
      Так, водевили молодого Некрасова, несколько сезонов шедшие па сцене Александрийского театра, явно выделялись среди других произведений этого наиболее условного из всех видов комедии, где господствовали банальные сюжеты, традиционная путаница, незамысловатые остроты и куплеты. В одном из некрасовских водевилей возник образ обездоленного чиновника, "маленького человека" ("Феоклист Онуфрич Боб..."); в другом прозвучала мысль о высоком призвании журналиста, литератора ("Утро в редакции"); в третьем молодой автор, остроумно использовав излюбленный водевильный прием переодевания, взял под защиту благородную профессию служителя сцены ("Актер".); наконец, в последнем своем водевиле он вывел на подмостки фигуру алчного скряги ("Петербургский ростовщик"), необычную для легковесных и бессодержательных пьес, к которым был приучен зритель Александринки.
      Очевидно, что в условные рамки водевиля уже не могли уложиться ставшие гораздо более глубокими представления автора об окружающей жизни и об искусстве. Обнаружились новые стороны его дарования - склонность к сатире, критическому осмеянию пороков. К тому же жизнь ставила перед ним все более сложные задачи, непосильные для водевиля. Вот почему ему вскоре пришлось навсегда расстаться с этим жанром. Начинался процесс осознания Некрасовым себя как художника.
      Много важного заключает в себе и критическая деятельность Некрасова, начавшаяся очень рано, в 1841 г., в изданиях Ф. А. Кони "Пантеон" и "Литературная газета" и уже на первых порах носившая аптибулгаринский характер. В рецензиях, критических фельетонах и театральных обозрениях молодой литератор вел непринужденный разговор с читателем; в свободной манере, часто прибегая к ироническим интонациям, рассказывал о пьесах и спектаклях, высмеивал псевдоисторические повести, казенный лжепатриотизм и реакционно-охранительное направление в литературе. Критический памфлет, который Некрасов посвятил драматургии Н. А. Полевого (1842-1843), имел целью показать, что ложные идеи, предвзятость и угодничество не могут быть основой искусства, лишают его правды и приводят к сухой риторике.
      Столь же серьезным было выступление Некрасова в 1843 г. по поводу "Очерков русских нравов" Ф. В. Булгарина (в "Отечественных записках", где критику вел Белинский); он стремился развенчать продажного журналиста, создать у читателей представление о художественной беспомощности литературного направления, противостоящего "натуральной школе". Эту важную тенденцию острых критических выступлений Некрасова не мог не оценить Белинский. Спустя несколько лет он вспомнил об этом в письме к К. Д. Кавелину: "...Некрасов - это талант, да еще какой! Я помню, кажется, в 42 или 43 году он написал в "Отечественных записках" разбор какого-то булгаринского изделия с такой злостью, ядовитостию, с таким мастерством что читать наслажденье и удивленье". [4]
      Некрасов-критик, защищавший принципы "натуральной школы", с первых же шагов явился активным союзником Белинского. Эта сторона деятельности Некрасова, как и работа над "петербургской" прозой, послужила одной из необходимых ступеней, подготовивших новый период его творчества. С большой точностью он сам определил эту ступень как "поворот к правде". В конце жизни, в одной из своих автобиографий, вспоминая 40-е гг., Некрасов сделал такую конспективную запись: "Поворот к правде, явившийся отчасти от писания прозой, критических статей Белинского, Боткина, Анненкова и др." (XII, 2324). Подразумевался переход от неопытности к зрелости, от ученичества к мастерству и - главное - стремление к правде в искусстве, осознание правды как подлинной основы художественного творчества.
      2
      Становление Некрасова-поэта в 40-е гг. определяется во многом его связью с кругами петербургской разночинной интеллигенции, с прогрессивной печатью, что вскоре с неизбежностью привело его в кружок "Отечественных записок" и Белинского. Стихийный демократизм, присущий Некрасову, уже в эти годы соединился с отвращением к крепостничеству, с ненавистью к привилегированным слоям общества, чиновно-дворянской знати. Этим объясняется преобладание критического и сатирического начала даже в стихах, предшествующих "повороту к правде". Склонность к сатире в дальнейшем оказалась важнейшей особенностью некрасовского дарования, совпадающей с главным направлением его творчества. И знаменательно, что, овладев всеми жанрами поэзии, создав проникновенные лирические стихи и большие эпические поэмы, он никогда не забывал сатиры - пафосом обличения, критического осмеяния у него порой окрашены самые неожиданные темы и сюжеты, на первый взгляд, казалось бы, не заключающие в себе ничего сатирического. Впрочем, жанры у зрелого Некрасова часто условны и с трудом поддаются привычной классификации.
      Белинский, умевший безошибочно определять таланты, быстро понял, что человек, прошедший через суровые жизненные испытания, наделенный таким умом и такой энергией, как Некрасов, может много сделать для отечественной литературы. Критик первым угадал его истинное призвание; он полюбил Некрасова "за его резкий, несколько ожесточенный ум, за те страдания, которые он испытал так рано, добиваясь куска насущного хлеба, и за тот смелый практический взгляд, не по летам, который вынес он из своей труженической и страдальческой жизни...". [5]
      Общение с Белинским сыграло решающую роль в духовном развитии Некрасова.
      Думы о положении народа, утверждение гуманизма как мировоззрения, лозунги Великой французской революции о равенстве, братстве и свободе - все это не могло не оказать влияния на образ мыслей Некрасова и его поэзию. Это осветило новым светом представления о жизни, сложившиеся в душе будущего поэта еще в юные годы, когда мир социальной несправедливости обступил его со всех сторон, когда ему пришлось увидеть и деспотизм крепостников, и нищету деревни, и тяжкий труд бурлаков на Волге, и каторжников в кандалах, бредущих по большой дороге...