Размышления о месте и роли поэзии в обществе и - в связи с этим - о собственной музе нашли продолжение во многих стихах Некрасова середины 50-х гг. Среди них - "Чуть-чуть не говоря...", "Праздник жизни...", "Безвестен я...", "Русскому писателю". Это разные но характеру стихи, но почти все они развивают мотивы предыдущих лет. Так, осуждение "незлобивого поэта", который хочет угодить "толпе" (в стихах на смерть Гоголя), теперь стало более конкретным, оно прямо обращено к "русскому писателю" и звучит как предупреждение:
      Не тщися быть толпе угодней,
      Ты хочешь, поблажая ей...
      (I, 401)
      В черновом варианте начала стихотворения об этом было сказано еще определенней:
      Не тщися быть толпе угодней,
      То льстя, то поблажая ей...
      (I, 504)
      Ту же мысль в другом стихотворении ("Праздник жизни...", 1855) Некрасов уже непосредственно соотнес с собой, со своей позицией, утверждая, что он "...поэтом, баловнем свободы, Другом лени - не был никогда". И тут же, назвав свой стих "суровым" и "неуклюжим", заявив - конечно, из полемических соображений, а не только из скромности - что в нем нет "творящего искусства", он отводит себе роль обличителя толпы, сатирика, проповедующего и ненависть, и любовь; он говорит о своем "стихе":
      Но кипит в тебе живая кровь,
      Торжествует мстительное чувство,
      Догорая, теплится любовь,
      Та любовь, что добрых прославляет,
      Что клеймит злодея ж глупца
      И венком терновым наделяет
      Беззащитного певца...
      (I, 107)
      Здесь угадывается развитие прежней мысли о поэте, вступившем на "тернистый путь", поэте, которому "нет пощады у судьбы" ("Блажен незлобивый поэт..."). Сходная тема лежит и в основе стихотворения "Безвестен я..." (1855), также обращенного к своим стихам; поэт здесь снова оплакивает погибающую музу, принявшую "венец терновый". Перед нами, таким образом, вполне устойчивый образ.
      Можно сделать вывод, что поэтические декларации начала 50-х гг., порой отвлеченные и не лишенные романтического оттенка, к середине десятилетия приобрели исповедальный характер, превратились в волнующие признания, пронизанные стремлением сказать читателю горячее слово о своих стихах, вооружить его автооценкой - в предвидении враждебных суждений и кривотолков. Пессимистическая окраска этих характерных для Некрасова исповедей, выраженные в них горькие мысли и чувства в большой мере связаны с мрачным настроением, с не покидавшими поэта в те годы мыслями о смерти; в прямой форме они отразились в "Последних элегиях" (1855), в стихотворении "Я сегодня так грустно настроен..." (1855), в "Несжатой полосе" (1854), с ее щемящими нотами неверия в свои силы ("...не по силам работу затеял").
      5
      Но не только о музе и о себе писал Некрасов в годы политической реакции. Он касался в стихах самых острых ж запретных тем, надеясь, что настанет время, когда их можно будет напечатать. Вдохновенные строки стихотворения "Памяти Белинского" (1851) смогли появиться только в 1855 г. (под названием "Памяти приятеля"), в том же номере журнала, где были помещены сведения о смерти Николая I. Некрасов писал эти стихи, зная, что имя критика находится под строгим запретом. В стихотворении "Филантроп" (1853) он язвительно осмеял одну из черт времени - фальшивую благотворительность, за которой стояло полное пренебрежение к честным и обездоленным, к "маленьким людям".
      Сатира "Отрывки из путевых записок графа Гаранского" (1853). стихотворение "В деревне" (1854) - плач одинокой старухи, потерявшей сына-кормильца, - приоткрывали завесу над такими мрачными сторонами деревенской жизни, что эти стихи не с чем было сравнить в тогдашней литературе. Первую из названных вещей Некрасов даже и не пытался напечатать, она смогла появиться только после ослабления цензурного гнета (в сборнике 1856 г.), да и то в искалеченном виде. А рассказ ямщика (из тех же "путевых записок") о расправе крестьян с помещиком ("Да сделали из барина-то тесто") увидел свет только в советское время.
      "Записки" графа Гаранского - одна из самых острых некрасовских сатир. Характерное социальное явление тех лет - оторванность от родины либеральных помещиков, прожигающих жизнь в Париже, - не раз привлекало внимание Некрасова. Он коснулся этой темы в незаконченной повести "Тонкий человек" (1854?), где описан помещик Грачов, едва ли не впервые посетивший свою деревню и заслуживший упрек другого персонажа повести: " - Что ты знаешь о своем имении? <...> Ты больше знаешь о Париже, чем о своем Грачове" (VI, 412). С еще большим сарказмом представлен Некрасовым другой "русский иностранец" - граф Гаранский, решивший познакомиться с забытым отечеством из окна своей кареты. Его "впечатления", весьма далекие от всякой реальности, Некрасов использовал, чтобы показать рабский труд крестьян на полях (графу мерещится, что они ради корысти изнуряют себя излишней работой), чтобы вывести фигуру немца-управителя с нагайкой в руке (граф считает, что он выглядит среди мужиков как "отец и благодетель"); все эти сцены - образец некрасовской иронии как последовательно проведенного художественного приема. И наконец, ему важно было, чтобы граф выслушал рассказы крестьян про дикие нравы помещиков-крепостников и действия управителей-лиходеев, осудив "дурных" помещиков и призвав на помощь сатиру: "Чего же медлишь ты, сатиры грозный бич?..".
      Столь же мрачной предстает крестьянская жизнь и в "Забытой деревне" (1855), как бы увенчивающей собою деревенскую тему в лирике Некрасова этих лет. Здесь та же ситуация, типичная для предреформенной поры, когда помещики, забросив свои наследственные имения, сохраняли только один вид связи с ними - получение оброка. Деревня нередко годами ждала неведомою барина, веря, что именно он решит все наболевшие вопросы. В стихотворении запечатлены три эпизода - три таких случая из деревенской жизни, когда, по убеждению крестьян, никто, кроме барина, не может им помочь: "..."Вот приедет барин!"-повторяют хором...". Известно, чем закончилось это ожидание:
      Старого отпели, новый слезы вытер,
      Сел в свою карету - и уехал в Питер.
      (I, 156)
      Политически злободневный смысл стихотворения, ныне уже неощутимый, состоял в том, что автор как бы говорил: крестьянам нечего надеяться па доброго барина, барин ее заступник, ему нет дела до крестьянских горестей. Известно и другое - некоторые современники видели в этих стихах аллегорию. Они предполагали - и, быть может, не напрасно, - что в стихах содержался намек на смену двух царей: место только что умершего Николая I занял его сын Александр II, но от этого ничего не переменилось в заброшенной стране, ибо старый и новый правители одинаково равнодушны к нуждам народа.
      Как бы то ни было, но "Забытая деревня" принадлежала к числу тех некрасовских стихов, которые считались запретными, ходили по рукам в списках и подвергались преследованию со стороны цензуры.
      Новые стихи Некрасова - и те, что он писал в надежде па лучшие времена, и те, что ему удалось напечатать, - неоспоримо свидетельствовали о взлете его дарования. Стихи о деревне отличались не только остротой проблематики, но и новаторством формы, разнообразием жанров, переплетением лирических и эпических элементов, сочетанием сатиры, иронии, юмора. И вполне закономерно, что именно в это время поэт принимается за большую работу, обращается к эпическому жанру. Он пишет первую свою поэму "Саша" (1854-1855) и в ней касается животрепещущих вопросов времени.
      Только на первый взгляд может показаться, что "Саша" появилась неожиданно; на самом деле этот "рассказ в стихах", как называл "Сашу" автор, подводил итог предыдущим трудам и самым своим появлением говорил о зрелости мысли и таланта его создателя. Необычным был светлый лирический колорит поэмы, наглядно опровергающий упреки, которые часто приходилось слышать Некрасову, - в чрезмерности "отрицания" в его стихах, в мрачности воспроизводимых картин, в сатирическом сгущении красок. Начиная с первых строф, обращенных к природе, к родине, и кончая финалом поэмы, где самое потрясение, испытанное Сашей, раскрывается как благотворное,
      Знайте и верьте, друзья: благодатна
      Всякая буря душе молодой
      Зреет и крепнет душа под грозой.
      (I, 129)
      - Некрасов умело создает поэтический фон, на котором происходит развитие событий и характеров. Этот фон составляют и мысли о себе ("Злобою сердце питаться устало..."), и радостные картины природы ("Солнце смеется... Ликует природа!"), и мирный труд поселян, и отзвуки войны, сотрясавшей в то время Крымский полуостров. Незаметно вкладывается в поэме характер главной героини с ее стихийной любовью к людям, к труду, с ее жаждой новой жизни. Рисуя пробуждение сознания провинциальной девушки, поэт как бы приоткрывает завесу над будущим, предсказывая близкое появление "новых людей", тогда еще неведомых литературе.
      Зрелой мыслью отмечена в поэме и фигура Агарина. Некрасов называет его "современным героем", добавляя, что его "создало время". Это один из первых характерно некрасовских персонажей, о которых позднее поэт скажет проницательно и точно: "Суждены им благие порывы, Но свершить ничего не дано". Таков и Агарин:
      Книги читает да по свету рыщет
      Дела себе исполинского ищет,
      Благо наследье богатых отцов
      Освободило от малых трудов...
      (I, 126)
      Некрасов (недвусмысленно осуждает "героя", иронически описывает его внешность, переменчивость взглядов, отсутствие решительности в поступках, хотя признает его способность пробудить "нетронутые силы" в Саше. При этом поэт склонен исторически объяснять недостатки дворянского интеллигента (наследника "богатых отцов"), порожденные воспитанием и средой. Он говорит об этом вполне откровенно:
      В ком не воспитано чувство свободы,
      Тот не займет его; нужны по годы
      Нужны столетья, и кровь, и борьба,
      Чтоб человека создать из раба.
      (I, 127)
      Одна эта мысль должна была разделить читателей поэмы на два лагеря. И действительно, мнения современников резко разошлись. Если критик-почвенник А. Григорьев, дав в журнале "Время" высокую оценку поэмы "Саша", выделил картины природы и вовсе не заметил суровой оценки "современного героя", то критики-демократы использовали поэму совсем иначе. Добролюбов в статье "Что такое обломовщина?" отнес Агарина к числу "лишних людей", отмеченных печатью обломовщины. Чернышевский увидел в этом образе обличение дворянского либерализма, осуждение двоедушия, (неспособности на "дело", оторванности от народа. Наметив в своей поэме черты такого героя, Некрасов вступал на путь борьбы с дворянским либерализмом, начинавшим занимать все большее место в идейно-политической жизни дворянского общества.
      С другой стороны, поэт остро ощущал назревшую потребность в настоящем герое современности; литература должна была выдвинуть положительный идеал современного деятеля. Таким идеалом для Некрасова всегда был Белинский. Вот откуда его постоянное внимание к памяти великого критика, настойчивое стремление воссоздать поэтический образ борца, учителя, трибуна. В стихах середины 50-х гг. он пропагандирует взгляды Белинского, разрабатывает навеянные им темы. Многие из этих стихов составляют как бы части одного замысла, единого цикла; в него входят: монолог, обращенный к "русскому писателю"; рассказ, который ведет "честный бедняк сочинитель" ("В больнице", 1855); поэтическая биография критика ("В. Г. Белинский", 1855), писавшаяся одновременно с "Сашей"; диалог "Поэт и гражданин" (1856); и еще - горестная история политического ссыльного в незаконченной поэме "Несчастные"; образ героя этой широко задуманной поэмы, человека большой души, способного повести за собой толпу, также овеян воспоминаниями о мятежной натуре Белинского.
      Подтверждением внутренней близости этих произведений служит хотя бы то, что поэт свободно переносил отдельные строки и даже строфы из одной вещи в другую. Так, стихотворение "В больнице" было, по-видимому, задумано как вступительная часть поэмы "В. Г. Белинский"; в ту же поэму первоначально входили слова Гражданина из стихотворного диалога ("Будь гражданин! Служа искусству...") и т. д.
      Весь этот цикл связан с мыслями Некрасова о Белинском и о роли литературы для русского общества. Сходные мысли он развивал не только в стихах, но и в критической прозе этого времени - в обзорных статьях "Заметки о журналах", которые печатал в "Современнике" в период ослабления цензурного гнета. "Нет науки для науки, нет искусства для искусства, - все они существуют для общества, для облагорожения, для возвышения человека...", писал Некрасов в одной из статей (IX, 296).
      Поэтический цикл, объединенный мыслью о Белинском, занял значительное место в творчестве Некрасова. Взгляды критика на роль и призвание писателя легли в основу диалога "Поэт и гражданин", помогли создать этот единственный в своем роде манифест русской поэзии 60-х гг., вобравший в себя и гражданственность лирики декабристов, и мятежную ораторскую патетику Лермонтова. Величие некрасовского манифеста еще и в том, что он далеко выходит за пределы литературы: речь идет о политической борьбе, о гражданской доблести, о патриотизме - подлинном и мнимом. Ведь именно здесь заключены сжатые до предела формулы революционно-политической лирики, ставшие крылатыми еще при жизни их автора:
      Иди в огонь за честь отчизны,
      За убежденье, за любовь...
      (II, 11)
      6
      Весной 1855 г., в обстановке общественного подъема, наступившего после смерти Николая I, Некрасов задумал выпустить сборник своих стихов, который должен был подвести итоги всей его поэтической работе. Поэт долго и тщательно трудился над составлением и композицией будущей книги; для нее были отобраны всего 73 произведения разных жанров, в том числе "Колыбельная песня", считавшаяся еще недавно "опасной", и поэма "Саша". Некрасов хотел представить на суд читателей самое значительное из написанного к тому временя. Сборник, вышедший в октябре 1858 г., открывался диалогом "Поэт и гражданин"; эта поэтическая декларация была еще не известна читающей публике и только случайно избежала цензурного вмешательства.
      Собранные вместе стихи Некрасова произвели огромное впечатление на современников, вызвали небывалый интерес и множество откликов. "Теперь Вы дали нам книгу, какой не бывало еще в русской литературе...", - писал Некрасову Чернышевский. [14] "Что ни толкуй его противники - а популярнее его нет теперь у нас писателя...", - говорил в письме Тургенев. [15] В другом письме он же, размышляя о только что прочитанной книге стихов, заметил: "А Некрасова стихотворения, собранные в один фокус, - жгутся". [16] И это была правда. Не только в читательских кругах, но и в литературной среде некрасовский сборник явился откровением и открытием. Ведь многие стихи забылись, затерялись на страницах журналов и сборников, некоторые наиболее острые в социальном отношении вещи не печатались вовсе. Теперь же поэт впервые предстал во весь рост перед обществом. И не заметить его было невозможно. Недаром книга была мгновенно распродана; о ее "неслыханном успехе" твердили и друзья, и враги. Вскоре начались и цензурные репрессии, но - было уже поздно. Единственное, чего могла добиться цензура, - это запрещения писать о книге Некрасова и цитировать ее в печати.
      Сборник "Стихотворений" послужил главным рубежом в творческой эволюции зрелого Некрасова, начавшейся с середины 40-х гг.; он как бы подвел итоги первой половине пути и наметил его продолжение - в книге уже содержались все основные линии дальнейшего развития поэта. В первые годы после выхода сборника написаны: "В столицах шум, гремят витии..." (1857) и "Тишина" (1857), отражающие первые впечатления от встречи с родиной (по возвращении из заграничного путешествия); драматический рассказ в стихах "Убогая и нарядная" (1857), продолжающий постоянную тему "городских" стихов Некрасова, а вскоре и стихотворный рассказ на сходную тему "Папаша" (1859); восьмистрочная зарисовка "Бунт" (1857?), навеянная расправой с крестьянами в Рязанской губернии, - стихотворение, которое не могло увидеть свет при жизни автора; незабываемые "Размышления у парадного подъезда" (1858) и "Песня Еремушке" (1858), столь популярные в кругах передовой молодежи, к ним примыкает и обширный "городской" цикл "О погоде" (1859), удивительный по разнообразию и меткости наблюдений, по обилию горьких мыслей.
      Обратимся к первым из названных, стихотворений. Вот стихи, которые Некрасов послал Тургеневу но приезде:
      В столице шум - гремят витии,
      Бичуя рабство, зло и ложь,
      А там, во глубине России,
      Что там? Бог знает... не поймешь!
      Над всей равниной беспредельной
      Стоит такая тишина,
      Как будто впала в сон смертельный
      Давно дремавшая страна.
      Лишь ветер не дает покою
      Вершинам придорожных ив,
      И выгибаются дугою,
      Целуясь с матерью-землею,
      Колосья бесконечных нив...
      (X, 354)
      Поэта поразил контраст между оживлением, наступившим в столице, и прежней тишиной "во глубине России". Конечно, он имел в виду не подъем общественного движения конца 50-х гг., а непомерный шум, поднятый либеральными журналистами и восторженными поэтами вокруг ожидавшихся "великих" реформ. Об этом говорит хотя бы первая строка - "...гремят витии". Старомодное уже тогда словечко содержало пренебрежительно-иронический оттенок.
      Но если это так, то вторая строка - "Бичуя рабство, зло и ложь" - вряд ли точно выражала замысел автора: чтобы бичевать главные язвы русской жизни, нужны были не "витии", а совсем иные деятели. И Некрасов скоро почувствовал это. Задумав напечатать стихотворение в журнале, он начал создавать новые редакции текста. Вместо прежней второй строки появилась новая - "Кипит словесная война"; это явилось развитием иронического "витии" и сразу придало стихотворению определенность - речь шла не о реальной борьбе с рабством, а о тех, кто способен лишь на "словесную войну". Неверными показались автору и те строки, где говорилось, что давно дремавшая страна теперь впала в "сон смертельный". Как ни сомнительны были предстоящие реформы, но все же Крымская война, недавно закончившаяся, вызвала оживление в передовых общественных кругах. В таких условиях говорить о погружении страны в "сон смертельный" вряд ли было возможно. И Некрасов, готовя стихи для печати, снял эти строки. Так возникла вторая редакция стихотворения, которую автор спустя год послал в письме М. Н. Лонгинову. Жалуясь на строгости цензуры, он писал ему 23 сентября 1858 г.: "Представь себе, что следующие стихи не увидели света:
      В столицах шум - гремят витии,
      Кипит словесная война,
      А там - во глубине России
      Что там? Немая тишина..."
      (X, 388)
      Но и этот вариант не был последним. Как это часто бывало у Некрасова, каждая новая редакция делала стихотворение более ясным по мысли; оно приобретало ту идейную и художественную завершенность, какой недоставало ему в первом варианте, посланном Тургеневу. Однако напечатать "В столицах шум..." Некрасов сумел только в 1861 г., когда и появилась окончательная редакция, где третья и четвертая строки читались так:
      А там, во глубине России
      Там вековая тишина.
      (II, 40)
      Образ "тишины", конечно, во многом условный, возник у Некрасова впервые в стихотворении "В столицах шум...". Но вскоре он развернул его в поэме, так и озаглавленной - "Тишина". Здесь, обращаясь к родной стране, он в раздумье говорил:
      Не угадать, что знаменует
      Твоя немая тишина...
      (II, 461)
      Так было в "Современнике" (1857). Но уже в следующей публикации поэмы (сборник 1861 г.) эти строки, близко напоминающие первую редакцию стихотворения "В столицах шум..." ("Что там? Бог знает... не поймешь!"), были сняты автором: "немая тишина" опять его не удовлетворяла. Впрочем, это было связано с общей переработкой поэмы - с отказом от примиренческих настроений, сильно сказавшихся в ее первой редакции. В окончательном варианте, обращаясь к завтрашнему дню, поэт воспел "тишину", которая предшествует пробуждению и светится "солнцем правды". Как бы полемизируя с собственными стихами, в свое время посланными Тургеневу ("Как будто впала в сон смертельный Давно дремавшая страна"), Некрасов теперь восклицает
      Над всею Русью тишина,
      Но - не предшественница сна.
      Ей солнце правды в очи блещет
      И думу думает она.
      (II, 45)
      В "Тишине", одной из лучших своих поэм, Некрасов запечатлел тяжелые картины минувшей войны, которая постоянно приковывала его мысли ("Проклятья, стоны и молитвы Носились в воздухе..."). Он воспел подвиг народа, сумевшего выстоять "в борьбе суровой", и выразил надежду, что наступившая тишина после военных гроз - сулит обновление стране. Ее пробуждение он в последующие годы связывал уже не с иллюзиями о "просвещении" или утопическом "пути добра", на который будто бы вступает Русь (как было сказано в первой редакции "Тишины"), а с судьбами русского крестьянства.
      Недаром мысль о духовном пробуждении народа, прежде всего крестьянства, неотвязно преследует поэта и проникает во все его творения предреформенной поры. В одних случаях он обращается к народу с вопросом, как в "Размышлениях у парадного подъезда" (1858, и в этом вопросе звучат и мольба, и призыв:
      Где народ, там и стон... Эх, сердечный!
      Что же значит твой стон бесконечный?
      Ты проснешься ль, исполненный сил...
      (II, 55)
      Пафос других стихотворений -в осуждении "холопского терпения", в стремлении внушить молодому поколению "необузданную, дикую К угнетателям вражду" (II, 58), как поет об этом "юродской проезжий" в своей песне над колыбелью крестьянского ребенка ("Песня Еремушке", 1858). Наконец, третьи прямо обращены мыслью к угнетенным, к людям труда - таковы пропитанные горечью строки стихотворного отрывка "Ночь. Успели мы всем насладиться..." (1858):
      Пожелаем тому доброй ночи,
      Кто все терпит, во имя Христа,
      Чьи не плачут суровые очи,
      Чьи не ропщут немые уста,
      Чьи работают грубые руки...
      (II, 59)
      Эти слова полны боли за "немые уста" русского народа, но было бы ошибкой предположить, что поэт смирился с его долготерпением. "Отрывок" надо рассматривать вместе с другими стихами 50-х гг. И тогда станет очевидно, что осуждение общественной пассивности, вполне отвечавшее воззрениям революционных демократов, дополнялось у Некрасова верой в силы народа и сознанием неизбежности революционной борьбы. Отсюда и проповедь вражды к угнетателям, и отрицание покорности, и призыв к служению высоким идеалам: "Братством, Равенством, Свободою Называются они" (II, 57).
      Эти мотивы нарастали в поэзии Некрасова по мере того, как в стране складывалась революционная ситуация. Поэт остро ощущал приближение перемен в русской жизни. "Вступила родина на новую дорогу", - восклицал он в одном из стихотворений (II, 60). Но тут же выразил скептическое отношение к предстоящим реформам: поэт охарактеризовал их как "луч света трепетный, сомнительный, чуть зримый", а через несколько лет почти повторил тот же образ в стихотворении "Тургеневу" (II, 121).
      7
      К концу 50-х гг. вполне определились главные черты некрасовского художественного реализма; его основой послужил принцип социально-исторического изображения человека и русской действительности в разнообразных ее проявлениях. В отличие от других писателей-реалистов XIX в. Некрасова интересовала не столько психология отдельной личности, сколько психология социальных слоев и групп, жизнь народа в целом, и прежде всего крестьянства. Прежде всего - ибо крестьянство составляло основную массу угнетенного населения страны и ее материальную опору. Однако нет оснований видеть в Некрасове только певца старой деревни, как это делала народническая критика и ее эпигоны. Сила Некрасова как национального поэта была в широком понимании нужд своей страны, в трезвом сочетании беспредельной любви к народу, веры в его скрытые силы со скорбью, вызванной его бесправием, темнотой, нравственной неразвитостью; при этом слова скорби нередко сменялись в его стихах суровым осуждением терпения, покорности судьбе, пассивности; именно в таком сочетании и заключался истинно патриотический смысл поэтической деятельности Некрасова.
      Особенности его реализма ярко выразились не только в крестьянских, но и в "городских" стихах. Будни большого города с его острыми социальными контрастами нашли в Некрасове своего певца и живописца. После ранней прозы, после беглых зарисовок в стихах "На улице" поэт перешел к своего рода стихотворным очеркам в духе натуральной школы; картины уличной жизни стали в них богаче и объемнее, но от ранних зарисовок, словно эпиграф, сохранилась объединявшая их мысль: "Мерещится мне всюду драма". Эта мысль не покидала поэта, когда он говорил о "приютах нищеты печальных", о туманных столичных рассветах и мглистых вечерах, о погребальных дрогах и тюремных фурах (в поэме "Несчастные"), сознательно отталкиваясь от гордой красоты и строгих линий пушкинского Петербурга. Та же мысль владела Некрасовым, когда он создавал безрадостные очерковые картины городской жизни в цикле "О погоде" (1859), мрачные сцены, где в туманной уличной мгле происходят события одно печальнее другого:
      Начинается день безобразный
      Мутный, ветреный, темный и грязный.
      (II, 61)
      Похороны горемыки-чиновника, тоскливый вид залитого водой кладбища, морозы и пожары, избиение чуть живой клячи ("Под жестокой рукой человека..."), калейдоскопически точный перечень тех, кем заполнена улица:
      Сколько дрожек, колясок, карет!
      Пеших, едущих, праздно-зевающих
      Счету нет!
      Тут квартальный с захваченным пьяницей,
      Как Федотов его срисовал;
      Тут старуха с аптечною скляницей,
      Тут жандармский седой генерал;
      ...........................................
      Тут бедняк-итальянец с фигурами,
      Тут чухна, продающий грибы,
      Тут рассыльный Минай с корректурами.
      - Что, старинушка, много ходьбы?
      (II, 67)
      Похоже, что Некрасов сам, подобно Федотову, срисовал с натуры эту пеструю картину. И не просто срисовал, а попытался проникнуть в глубь уличных сцен и событий, разгадать драму, скрытую за каждым из них. Драма бедности, что "гибельней всякой заразы". Драма гибнущей лошади, с небывалой остротой открывшая одну из больших гуманистических тем русской литературы (мимо нее не прошли ни Толстой, ни Достоевский). "Петербургская драма" таков подзаголовок стихотворения "Дешевая покупка" (1861). Судьба рассыльного Миная, почти полвека таскающего корректуры от цензоров к редакторам, искусно переплетена с печальным рассказом о цензурных мытарствах, выпадающих на долю передовых литераторов. С легкой шутливой интонацией говорит Минай о "Современнике", о Пушкине и о самом Некрасове:
      То носил к Александру Сергеичу,
      А теперь ум тринадцатый год
      Все ношу к Николай Алексеичу
      На Литейной живет.
      (II, 68)
      И наконец, может быть, самая мрачная из городских драм оказывается тесно связанной с деревней: она разыгрывается возле "присутственных мест", где дожидаются "сотни сотен крестьянских дровней" - мужики приехали сдавать сыновей в солдаты. Некрасов постоянно возвращался к волновавшей его теме рекрутчины, справедливо видя в ней страшное зло крестьянской жизни. Он не со стороны судил об этом, а как человек, принимающий близко к сердцу деревенские беды, горе матерей и отцов. Никто в русской литературе не сказал об этом таких проникновенных слов, как Некрасов. Горькие слова, унылые стихи, напоминающие своим ритмом и интонацией народные причитания. Рассказ о том, как, сдав сыновей в рекруты,
      Злость-тоску мужики на лошадках сорвут,
      Коли денежки есть - раскошелятся
      И кручинушку штофом запьют,
      А слезами-то бабы поделятся!
      По ведерочку слез на сестренок уйдет,
      С полведра молодухе достанется,
      А старуха-то мать и без меры возьмет
      И без меры возьмет - что останется!
      (II, 70)
      "Слезы бедных матерей" он вспоминал еще недавно, в стихах о Крымской войне ("Внимая ужасам войны...", 1855). Спустя несколько лет он записал и воплотил в стихи горестный рассказ матери о гибели сына, вернувшегося с военной службы ("Орина, мать солдатская", 1863). И примечательно, что в городской цикл "О погоде" он включил такой чисто деревенский эпизод как сдача рекрутов. Это показывает, что грань между "городской" и "деревенской" темой была условной для поэта (вспомним более позднюю сатиру "Балет" и ее трагический финал: рассказ о столичном балетном спектакле внезапно сменяется картиной снежной зимы и возвращения осиротевших крестьян).
      Урбанистические мотивы широко и многообразно разработаны Некрасовым. Он опередил в художественном воплощении этой темы поэтов-современников и предвосхитил "городскую" поэзию начала XX в. Это было отмечено еще В. Я. Брюсовым, который высоко оцепил заслугу Некрасова в этой области: "После Пушкина Достоевский и Некрасов - первые у нас поэты города...". [17] Французский исследователь Ш. Корбэ в книге "Некрасов как человек и поэт" (1948) пишет, что Некрасов был, в частности, предшественником Ш. Бодлера.
      Город с его шумом и суетой, с черным дымом фабричных труб представлялся Некрасову "омутом", засасывающим людей, очагом всевозможных пороков и бедствий. И сквозь грохот и шум, сквозь этот "ужасный концерт" поэт расслышал то, что его поразило, - "детей раздирающий плач". Кажется, именно отсюда, из стихов цикла "О погоде", берет начало еще одна постоянная некрасовская тема - дети, их печальная участь в условиях города, вдали от природы.
      Этот омут хорош для людей,
      Расставляющих ближнему сети,
      Но не жалко ли бедных детей!
      Вы зачем тут, несчастные дети?
      Неужели душе молодой
      Уж знакомы нужда и неволя?
      Ах, уйдите, уйдите со мной
      В тишину деревенского поля!
      (II, 72)
      Рядом с этими стихами- "Плач детей" (1860), единственная в своем роде картина рабского труда детей на примитивных полукрепостных фабриках. Поэт скорбит об измученных в неволе маленьких рабочих, не знающих ни шума колосьев, ни аромата цветов: