Совсем иначе живут те же самые поэтические слова-образы в контексте поэзии Некрасова, Вторая часть цикла "О погоде" (1865), например, открывается известной главою "Крещенские морозы". И "мороз" символизирует собою у Некрасова очень разные стихии русской жизни. За ним встают суровые судьбы народа, капризы русской истории. И одновременно этот образ вызывает более конкретные ассоциации с эпохой конца 60-х гг., разгулом правительственной реакции. Наконец, образ "мороза" в цикле "О погоде" выступает и в бытовом, конкретном качестве - морозная зима 1865 г., живые уличные происшествия:
      - Государь мой! Куда вы бежите?
      "В канцелярию; что за вопрос?
      Я не знаю вас!" - Трите же, трите
      Поскорей, бога ради, ваш нос!
      (II, 210)
      Поэтический образ кристаллизуется у Некрасова в процессе утонченного анализа действительности в пределах данного произведения и в контексте всего предшествующего творчества.
      Народники берут его в готовом виде и придают ему публицистическую однозначность, обеззвучивая в нем собственно поэтическую образность: "Мороз кует в последний раз природу" - прямая аллегория обессилевшей правительственной реакции, которая уже не в силах сдержать грядущий "весенний гром".
      Поэзия революционных народников живет отраженным светом, ничуть этого не скрывая и нисколько этим не смущаясь, так как она и не претендует на новаторство. Ей важно быть популярной и массовой. Она питается комплексом популярной поэтической культуры, перепевая традиционные и ходовые поэтические формулы на свой, революционный лад, наполняя их новым, революционным содержанием. Так, романтическая формула "колени трепетно склоняет", в традиционном поэтическом контексте ассоциирующаяся с образом романтической девы, в стихотворении Лаврова "Апостол" (1876) адресована миру людей, погрязшему в буржуазности: "Где все пред денежным мешком Колени трепетно склоняет...". [24] А в стихотворении Синегуба "Гроза" (1873) свобода является поэту "С любовной улыбкой на чудных устах", ее "черные очи пылают огнем". [25]
      Но тем самым поэзия народников, порой неразборчивая в заимствовании поэтических формул, по-своему готовила почву для нового этапа русской поэтической культуры начала XX в., синтезирующей полярные, враждовавшие друг с другом поэтические направления.
      Творчество революционных народников разнообразно в жанровом отношении: лирические медитации, стихотворные повести, стилизованные под фольклор сказки, песни, былины. Однако и в выборе жанра поэты-народники руководствуются в первую очередь внелитературными, агитационно-пропагандистскими целями. Изданный в 1873 г. Д. А. Клеменцом "Сборник новых песен и стихов" весь состоял из революционных стихов, стилизованных под народные или "перепевающих" на революционный лад популярные песни. Да и наиболее долговечные произведения поэтов-народников, вошедшие в поэтическую культуру последующих поколений, питаются народными песенными истоками: таковы "Новая песня" ("Отречемся от старого мира...", 1875) Лаврова, "Последнее прости" ("Замучен тяжелой неволей...", 1876) Г. А. Мачтета и др.
      Тематически поэзия народников весьма разнообразна. Не в центре ее идеальные образы русских борцов-подвижников, мучеников за революционную идею, причем в отличие от поэзии демократов-шестидесятников образ революционного борца здесь часто изображается в ореоле христианского страдальца. Поэты-народники как 'будто возрождают религиозные реминисценции, свойственные поэзии позднего декабризма я творчеству М. Ю. Лермонтова. Однако звучат религиозные мотивы у народников совсем иначе. Они лишены какого бы то ни было мистицизма. Легендарный образ евангельского героя Христа привлекает народников этической высотой, готовностью принять любые страдания за идею, сочувствием бедным и угнетенным. [26] Поэтизация мученичества, свойственная в той или иной мере всем поэтам-народникам, являлась следствием тех реальных трудностей, с которыми столкнулись русские революционеры-практики. Она же была и попыткой преодолеть эти трудности: непреклонность и стойкость по отношению к царским властям, с одной стороны, и образец героизма, близкий по духу русскому крестьянству, - с другой. Не потому ли Александр Блок вопреки очевидным "профессиональным" несовершенствам увидел в лав-ровской "Новой иесне" стихи хоть и "прескверные", но тем не менее "корнями вросшие в русское сердце; не вырвешь иначе, как с кровью...". [27]
      5
      В 1872 г. в Москве выходит "Рассвет. Сборник (нигде не бывавших в печати) произведений писателей-самоучек". Душою первого творческого объединения писателей и поэтов из народа явился И. 3. Суриков (1841-1880). В суриковский круг вошли поэты А. Я. Бакулин (1813-1894), С. А. Григорьев (1839- 1874), С. Я. Дерунов (1830-1909), Д. Е. Жаров (1845?-1874), М. А. Козырев (1852-1912), Е. И. Назаров (1847-1900), А. Е. Разоренов (1819-1891), И. Е. Тарусин (1834-1885). В конце 70-х гг. к суриковцам примкнул известный поэт С. Д. Дрожжин (1848-1930), творчество которого стало известно широкому читателю уже в 80-е гг. Поэты-самоучки прошли суровую школу борьбы с нуждой и социальными невзгодами, прежде чем получили возможность взять в руки книгу, а затем - перо. "Певцы деревни, разлагающейся под ударами новых условий, и певцы столицы, где в ежедневной борьбе теряют силы выходцы разлагающихся деревень", [28] поэты суриковского круга и тянулись к большой поэзии, и занимали по отношению к ней позицию "непрофессиональности". Слово "самоучка" лишалось в их сознании оттенка уничижения. В нем ощущалась скорее национальная драма многих поколений русских талантливых самородков из народной среды - Ползуновых и Кулибиных. В статье "О писателях-самоучках" М. Горький вспоминал о том, как американец "Вильям Джемс, философ и человек редкой духовной красоты, спрашивал: - Правда ли, что в России есть поэты, вышедшие непосредственно из народа, сложившиеся вне влияния школы? Это явление непонятно мне. Как может возникнуть стремление писать стихи у человека столь низкой культурной среды, живущего под давлением таких невыносимых социальных и политических условий? Я понимаю в России анархиста, даже разбойника, но - лирический поэт-крестьянин - это для меня загадка". [29] Перед нами действительно явление глубоко национальное, имеющее многовековые исторические корни в судьбах народной России. Яркая вспышка поэзии "самоучек" в русской литературе 70-х гг, вызвана в первую очередь социальными изменениями в экономическом и духовном развитии русской деревни, ускорившими рост народного самосознания.
      Однако питательная почва, пробудившая к жизни целое поколение поэтов-суриковцев. связана не только с процессами пореформенной эмансипации личности крестьянина. Предпосылки для расцвета этой поэзии создавались еще и поэтической атмосферой эпохи 70-х гг. Поэты-самоучки подчас намеренно имитировали наивную непосредственность, своеобразную "внелитературность" поэтического языка. Синтезируя в своем творчестве некрасовские и кольцовские традиции, они не чуждались и тех поэтических открытий, которые совершались в русле фетовской и майковской поэзии.
      Разумеется, в эстетической неразборчивости поэтов-суриковцев сказывалась их нелегкая судьба, не приготовившая им "ни школы, ни какой-либо другой возможности систематическо] о освоения культуры". [30] Но в этом была не только их слабость, но и своего рода преимущество. В сознательном (или непроизвольном) неразличении враждующих друг с другом поэтических школ пробивала себе дорогу общая устремленность русской поэзии конца 70-х-начала 80-х гг. к поэтическому синтезу. Позиция непрофессиональноеTM как бы обеспечивала суриковцам право и возможность соединения разных поэтических культур и стилей в пределах одной поэтической индивидуальности и даже одного стихотворения. Отсюда давно замеченная исследователями неопределенность их индивидуального авторского облика, которая сближает поэтов-самоучек с фольклорной традицией. Да и отношение суриковцев к книжной поэзии фольклорно по своей внутренней сути. Не слишком вникая в эстетические нюансы и психологические тонкости, характеризующие поэтическую культуру разных школ и направлений, суриковцы берут из поэтической кладовой эпохи то, что красиво с их точки зрения, то, что им нравится. У них есть при этом своя мужичья оппозиция к книжности, помогающая им легко и свободно обращаться с поэтическим наследием предшественников, и в то же время острое социальное чутье, удерживающее их в русле "некрасовского направления".
      В известных стихах Сурикова "Косари" (1870) в оправу но-некрасовски разработанного бытового сюжета включается стилизованная под Кольцова народная песня. В итоге образ крестьянина-косаря, сохраняя моменты бытовой некрасовской конкретизации, приобретает обобщенно-эстетизированный колорит. В лирике Некрасова, по его собственной поэтической формуле, "что ни мужик, то приятель", что ни стихотворение, то новый народный характер, с особой психологией, индивидуальным взглядом на мир. В лирике Сурикова и его друзей в освещении народной жизни преобладает начало песенное, антианалитическое.
      Правда, и в творчестве Некрасова 70-х гг., в поэме "Кому на Руси жить хорошо" в особенности, изображение индивидуальных народных характеров усиливается с помощью прямых фольклорных заимствований (обрядовая лирика в рассказе Матрены Тимофеевны, былинное начало в обрисовке Савелия и т. д.). Но у Некрасова народная индивидуальность не поглощается фольклорностью, песенностью. Индивидуализирующие конкретно-бытовые зарисовки и синтезирующие фольклорные заимствования сохраняют свою самостоятельность, сосуществуют в художественных сцеплениях. У поэтов суриковского кружка, напротив, лирика характеров полностью вытесняется и подменяется лирикой социальных состояний. Даже названия стихотворений Сурикова по-своему об этом говорят: "Смерть" (1870), "Бедность" (1872), "Доля бедняка" (1866?), "Горе" (1872), "Одиночество" (1875), "Кручинушка" (1877) и т. п. Сурикова интересует не столько конкретный и индивидуальный характер бедняка, сколько обобщенное, неконкретизярованное состояние народной бедности или смерти, горя, одиночества. В центре внимания оказывается не образ нищего крестьянина, а некое универсальное, социально окрашенное состояние нищенства русской деревни:
      Бедность ты, бедность,
      Нуждою убитая,
      Радости, счастья
      Ты дочь позабытая!
      (135)
      Суриковцы оказываются прямыми последователями и продолжателями песенного кольцовского творчества. Но эпоха 70-х гг., расшатавшая устои патриархального деревенского быта, накладывает особый отпечаток на их творчество. Суриковцы иначе укореняются в фольклорности, чем Кольцов. У Кольцова фольклорность органически сливается с внутренним существом жизни и быта лирического героя, что придает ему величие и значительность, душевную цельность и мощь. У суриковцев фольклорность часто выступает как предмет эстетического любования, это стихия, приподнятая над повседневным крестьянским существованием, уже в какой-то мере чуждая прозе деревенской жизни. В поэзии народных "самоучек" 70-х гг. исчезает та непосредственность бытия фольклора в поэтическом сознании, которая в 30-40-е гг. была достоянием народной жизни и которую выразил в своих гениальных песнях Кольцов. [31]
      Суриковцы уже не могут удовлетвориться теми эстетическими и духовными ценностями, которые несет в себе народная песня, они тянутся к "литературной" поэзии, они более открыты ее влияниям, духовно от них не защищены. При этом поэты-самоучки активно используют в своем творчестве готовые поэтические образы из сферы демократической поэзии, причудливо совмещая их иногда с формулами фетовской и майковской лирики. В стихотворении Сурикова "И вот опять пришла весна..." (1871) в начальных строках ощутимо влияние наивно-бесхитростных майковских пейзажей. Но рядом с этим в стихах появляется типичный уже для колъпрвско-некрасовской поэзии образ "доли", звучащий здесь явным стилистическим диссонансом:
      И вот опять пришла весна,
      И снова зеленеет поле;
      Давно уж верба расцвела
      Что ж ты не расцветаешь, доля?
      (132)
      Наряду с подобным симбиозом уже не различающихся между собою поэтических культур в поэзии Сурикова часто встречаются открыто подражательные стихи. За поэтической миниатюрой "Всю ночь кругом метель шумела..." (1871) чувствуется ученическое следование Сурикова по стопам фетовской лирики природных состояний. А в стихотворении "Встало утро, сыплет на цветы росою..." (1872) наряду с никитинскими интонациями ощутимы попытки автора овладеть колоритом и живописной пластикой майковских картин природы:
      ...над водой лишь гнутся
      Водяной кувшинки маковки, белея;
      А вверху над ними, поднимаясь, вьются
      Мотыльки, на солнце ярко голубея.
      (138)
      Следует, однако, сказать, что отмоченные нами факты смешения разных поэтических направлений в пределах одного стихотворения у "непрофессиональных" поэтов 70-х гг. встречаются не столь часто. У тех же суриковцев стихи "гражданского" и "чисто поэтического" плана, как правило, друг от друга еще отграничены. Но примечательна и глубоко симптоматична сама возможность их сосуществования в творчестве одного поэта.
      Конец 70-х и начало 80-х гг. будут отмечены появлением на русском поэтическом горизонте популярной поэзии С. Я. Надсона, одно из первых стихотворений которого - "На заре" (1878) - открывается мотивом драматического противостояния умиротворенной стихии природы и больного гражданской скорбью человеческого сердца, не знающего покоя, причем в финале этого стихотворения образ зари из "природного" фетовского контекста переключается в контекст гражданский, общественный: "И зарею ясной запылает время". [32] А в поэтической декларации Надсона "Идеал" (1878) манифестация возвышенной гражданственности вбирает в себя все признаки поэтического аристократизма, характерные для "манифестов" школы "чистого. искусства":
      Но лишь один стоит от века,
      Вне власти суетной толпы,
      Кумир великий человека
      В лучах духовной красоты.
      И тот, кто мыслию летучей
      Сумел подняться над толпой,
      Любви оценит свет могучий
      И сердца идеал святой. [33]
      Поэзия Надсона завоевывала свою популярность ие только выразившимися в ней настроениями гражданской тоски и уныния, но и той устремленностью к синтезу разных поэтических шкод и направлений, которой будут отмечены в истории русской поэзии 80-90-е годы.
      ----------------------------------------------------------------------
      [1] Скабичевский А. М. История новейшей русской литературы. СПб., 1891, с. 513.
      [2] См.: Лотман Л. М. Демократическое направление в русской поэзии 1850-70-х годов. - В кн : История русской поозии, т. 2. Л., 1969, с. 106-107.
      [3] Эйхенбаум В. М. Лев Толстой. Семидесятые годы. Л., 1974, с. 184-185.
      [4] Случевский К. Достоевский. (Очерк жжзни и деятельности). - В кн.: Достоевский Ф. М. Повести и рассказы, т, 1. СПб., 1907, с. XXXIV.
      [5] Майков А. Н. Избранные произведения. Л., 1957, с. 253.
      [6] См.: Фет А. А. Полн. собр. стихотворений. Л., 1959, с. 263. (Ниже ссылки в тексте даются на страницы этого издания). Ср. с. 436 наст. изд.
      [7] Толстой А. К. Собр. соч. в 4-х т., т. 1. М, 1963, с. 200. (Ниже ссылки в тексте даются по этому изданию).
      [8] Тургенев И. С. Полн. собр. соч.  и писем в 28-ми т. Письма, т. 10. М.-Л., 1965, с. 208.
      [9] Полонский Я. П. Стихотворения и поэмы. Л., 1935, с. 223. (Ниже ссылки в тексте даются на страницы этого издания).
      [10] См.: Ямпольский И. Г. Середина века. Очерки о русской поэзии 1840-1870 гг. Л., 1974, с. 137-138.
      [11] См.: Базанов В. Г. Неизвестные стихотворения Сергея Синегуба. Рус. лит., 1963, № 4, с. 160-167.
      [12] Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем, т. 2. М., 1948, с. 404. (Ниже ссылки в тексте даются по этому изданию).
      [13] Об этической позиции Некрасова в 70-х гг. см.: Никитина А. И.О нравственном идеале в лирике Некрасова семидесятых годов. - В кн.:Ф. М. Достоевский, Н. А. Некрасов. Сб. науч. трудов. Л., 1974, с. 205-216.
      [14] Скатов Н. Н. Россия у Александра Блока и поэтическая традиция Некрасова. - Рус. лит., 1970, № 3, с. 41.
      [15] См.: Гиппиус В. В. От Пушкина до Блока. М.-Л., 1966, с. 246.
      [16] См.: Скатов Н. Н. Некрасов и Тютчев. - Рус. лит., 1971, № 2,с. 26-27.
      [17] Поэты "Искры", т. 2. Л., 1955, с. 253.
      [18] Там же, с. 254.
      [19] См.: Балашов Н. И. Легенда и правда о Бодлере. - В кн.: Бодлер Ш. Цветы зла. М., 1970, с. 238.
      [20] См.: Бессонов Б. Л. Демократическая поэзия 1870-1880-х годов. - В кн.: Поэты-демократы 1870-1880-х годов. Л., 1968, с. 5-42; Осьмаков Н. В. Поэзия революционного народничества. М., 1961; Ваганов В. Г. От фольклора к народной книге. Л., 1973.
      [21] Фигнер В. Полн. собр. соч. в 7-ми т., т. 4. М., 1932, с. 241.
      [22] Из-за решетки. Женева, 1877, с. XXIII.
      [23] Там же, с. XX.
      [24] Поэты-демократы 1870-1880-х годов, с. 68.
      [25] Там же, с. 111.
      [26] См.: Пруцков Н. И. Русская литература XIX века и революционная Россия. Л., 1971, с. 127-130.
      [27] Блок А. Собр. соч. в 8-ми т., т. 6. М.-Л., 1962, с. 138.
      [28] Брусянин В. Поэты-крестьяне Суриков и Дрожжин. М., 1915, с. 11.
      [29] Горький М Собр. соч. в 30-ти т., т. 24. М., 1953, с. 136.
      [30] Калмановский Е. С. Суриков и поэты-суриковцы. - В кн.: И. 3. Суриков и поэты-суриковцы. М.-Л., 1966, с. 6. (Ниже ссылки в тексте даются на страницы этого издания).
      [31] См.: Скатов Н. Н. Поэты некрасовской школы. Л., 1968, с. 95-96.
      [32] Надсон С. Я. Стихотворения. Л., 1951, с. 45.
      [33] Там же, с. 50-51.
      Глава девятнадцатая
      ПОЭЗИЯ РЕВОЛЮЦИОННОГО НАРОДНИЧЕСТВА
      1
      В многочисленной, хотя и не богатой яркими литературными талантами демократической плеяде поэтов 70-х гг. громко прозвучали поэтические голоса революционных народников. На первый взгляд это может показаться странным. Ведь их стихи не отличались сугубо литературными достоинствами. Еще Тургенев не только замечал, что они действуют сильно на людей сочувствующих (в них "столько правды, горькой жизненной правды"), но и добавлял скептически, что "таланту" здесь "нет следа". [1] О слабости "художественных, формальных особенностей" народнической поэзии часто пишут и современные ее исследователи, не забывая, конечно, об "идейной насыщенности и благородной человечности" [2] ее содержания.
      Однако противопоставление "слабой" форме "сильного" содержания неоправданно, потому что перед нами особая поэзия с особым типом поэта-бойца. Не "художественностью", не "мастерством" привлекла к себе внимание и сочувствие народническая поэзия. Истоки ее влияния на русскую литературу в другом. Народники не только явили перед русским обществом новый тип революционера, но и пробудили мысль о новом типе литературы, в которой право на слово покупается ценою всей человеческой жизни.
      Эпоха 70-х гг. возрождала давно брошенный русскому обществу Н. А. Некрасовым призыв:
      Ах! будет с нас купцов, кадетов,
      Мещан, чиновников, дворян.
      Довольно даже нам поэтов,
      Но нужно, нужно нам граждан... [3]
      Революционное поколение поэтов-семидесятников пробудило свойственную русскому писателю "тайную надежду", что "не вечна пропасть между словами и делами, что есть слово, которое переходит в дело". [4] Говоря о мироощущении народников 70-х гг., В. И. Ленин не случайно вместо понятия "убеждение" употреблял слово "вера": "Вера в особый уклад, в общинный строй русской жизни; отсюда - вера в возможность крестьянской социалистической революции, - вот что одушевляло их, поднимало десятки и сотни людей на геройскую борьбу с правительством". [5] В облике революционных народников непосредственно воплощались те идеалы, которые в течение полувека растила литература и которые часто оставались "книжными", а теперь входили в жизнь.
      Из разговоров с товарищами Н. А. Морозов "окончательно убедился в том, что ни они сами, ни преследующий их абсолютизм совершенно не подозревали, что повальное движение того времени учащейся молодежи в народ возникло не под влиянием западного социализма, а что главным рычагом его была народническая поэзия Некрасова, которой все зачитывались в переходном юношеском возрасте, дающем наиболее сильные впечатления". Социалистические теории, по мнению Морозова, молодежь потому и усваивала так страстно, как верующий Евангелие, что "душа молодых поколений уже была подготовлена к ним Некрасовым с ранней юности, уже напилась из его первоисточника". [6]
      Некрасовское "скорей туда - в родную глушь!" стало жизненным девизом русского юношества, добровольно покидавшего стены гимназий и университетов. Красота жертвы, искупительного страдания оказалась настолько всепоглощающей, что от сочувствия призвала к действию, к практическим попыткам слиться с тем,
      Кто всё терпит, во имя Христа,
      Чьи не плачут суровые очи,
      Чьи не ропщут немые уста,
      Чьи работают грубые руки,
      Предоставив почтительно нам
      Погружаться в искусства, в науки,
      Предаваться мечтам и страстям...
      (II, 59)
      Русскую общественность эпохи 70-х гг. потому и покоряла нравственная красота участников революционного движения, что в глубинных истоках своих оно приобщалось к могучей этической и эстетической силе искусства. Народоволец А. Д. Михайлов в прощальном письме к родным накануне ожидаемой им смертной казни писал: "Своей судьбе, если позволит скромность, я могу улыбаться даже. Она приносит мне великое нравственное удовлетворение <...> Я отдал искренно, убежденно, веруя, все, что имел, моему богу <...> Вы сожалеете, мои родные, что я сбился с большой дороги. Позвольте, милые, напомнить вам слова великого законодателя нравственности и любви, в которого вы глубоко верите, слова о широком и тесном пути. Не все идут большими торными дорогами, идут некоторые и тесными, тернистыми". [7] Тяжелые жизненные впечатления, страдания и муки, которыми щедро награждала этих людей от колыбели до эшафота русская история, ложились на облагороженную искусством душу, формируя особый тип революционера, счастливо соединяющий в своем облике Истину, Справедливость и Красоту. По воспоминаниям С. Степняка-Кравчинского, тип пропагандиста 70-х гг. принадлежал к тем, которые порождаются скорее религиозным, чем революционным движением. "Люди стремились не только к достижению определенных практических целей, но вместе с тем к удовлетворению глубокой потребности личного нравственного очищения". [8]
      Поэты-народники понимали, что их стихи не выдерживают сравнения с поэзией профессионалов. Но они чувствовали в то же время, что их эстетическая программа держится на более последовательных и бескомпромиссных этических основах. В предисловии к сборнику "Из-за решетки" Герман Лопатин писал, что специальные эстетические вопросы не могут быть для революционера вопросами жизни и потому в современных условиях, среди более неотступных интересов и забот, он их просто игнорирует. "В великие исторические моменты <...> поэт бросает лиру и хватается за меч, за кинжал, за перо памфлетиста, за апостольский посох и грядет на служение идеалу, не только словом но и делом. Взгляните хоть на Байрона: уж в его-то поэтическом гении едва ли усомнятся наши эстетики, а между тем одно поэтическое творчество не удовлетворило его, и, отдав на служение свободе сперва свой гений, он не мог удержаться, чтобы не отдать ей целиком всего себя, и отправился отстаивать ее с оружием в руках, ценою собственной жизни на полях Миссалонги. Чтобы привести русский пример, достаточно упомянуть имя Рылеева... Поэтому, если бы в русской революционной среде явился поэт даже с такими творческими силами, как Гете или Шекспир, то и тогда, не переставая быть тем, что он есть, этот поэт предпочел бы толковать с крестьянами о разных прозаических материях агитационного характера, или не менее прозаично страдать и умирать правды ради, чем волновать сердца "культурного" общества и гуманизировать их подцензурной поэзией". [9]
      Стихи революционных народников сильны не словом, а тем, чю стоит за еловом. Поэтам, пишущим эти стихи, не до "мастерства": "настоящие мученики чаще косноязычны, чем красноречивы". [10]
      Не слова сами по себе, а бьющаяся за ними жизнь была для многих современников революционных народников, в том числе и признанных литераторов, своеобразным укором, она будила нравственное чувство, тревожила русскую совесть. И революционер-демократ Некрасов, и либерал Полонский не могли не откликнуться па это движение проникновенными, сочувственными стихами. Тургенев посвятил революционной молодежи стихотворение в прозе "Порог", раздумья о ее трудной судьбе привели его к роману "Новь". Разгром народовольцев в начале 80-х гг. был принят прогрессивной писательской интеллигенцией России как дачная катастрофа. В 1884 г. Г. И. Успенский писал: "...все у меня расхищено: осталась одна виновность перед всеми ими, невозможность быть с ними, невозможность неотразимая - осталась пустота, холод и тяжкая забота ежедневной нужды." [11]
      2
      Поэтическое творчество революционных народников - явление живое, развивающееся, идущее в ногу с главным делом их жизни. Вначале (1871-1874 гг.) была, по словам А. И. Желябова, "юность, розовая, мечтательная", [12] когда молодые энтузиасты, переодевшись в крестьянское платье, обучившись ремеслу, отправились "в народ". В их среде уже возникали споры. Некоторые группы придерживались тактики М. А. Бакунина, полагая, что народ готов к революции и достаточно летучей искры для его возбуждения. Другие, сторонники П. Л. Лаврова, хотели изучить крестьянские настроения и путем длительной пропаганды воспитать в народе сознательных революционных борцов.
      Поэзии эпохи "хождения в народ" чужд дух самоанализа, стихи этой поры окрашены, как правило, в мажорные тона. В оптимистическом свете рисуются встречи пропагандиста с народом, есть уверенность в успехе пропаганды, надежда на полное взаимопонимание. Используя устойчивый в демократической поэзии сюжет притчи о сеятеле, М. Д. Муравский в стихотворении "Из 1874 года" пишет:
      Добрая почва:
      Семя тут падло упало...
      Ну-ка, что дальше?
      Пашни еще ведь не мало. [13]
      И даже в тех случаях, когда в стихах возникают тревожные предчувствия, поэты не теряют оптимизма. Они готовы с радостью умереть за народное дело, умереть пезамотпо, без лштгах етгов, без демонстрации своих страданий. В стихах Ф. В. Волховского "Нашим угнетателям" (1870) воспевается жертвенность, беззаветная и бескорыстная, не нуждающаяся в таких, казалось бы, необходимых гарантиях, как память потомства:
      Увы, нам чуждо утешенье,
      Что в будущие времена
      Произнесутся с уваженьем,
      С любовью наши имена. [14]
      Так формируется психологический тип революционера-семидесятника, отличающийся от револютщонера-демократа 60-х гг. Этика "разумного эгоизма" Н. Г. Чернышевского основывалась на том, что общее благо неизбежно совпадает с правильно понятыми интересами личности. "Новые люди", герои романа "Что делать?", скептически относились к самой идее долга, полагая, что "жертва сапоги всмятку". Некоторым исключением из общего правила остался лишь Рахметов, "особенный человек", "ригорист". Революционер-семидесятник, напротив, считал естественной мораль жертвы и долга. Отречение от семьи, от благ, которыми пользуется избранное обптество, воспринималось им как единственный в русских условиях путь человека с чуткой совестью, с живым чувством моральной ответственности. В психологии народника типичный для "новых людей" дух самоанализа, рациональной проверни своих чувств и разумного управления тчи сменился пафосом напряженного нравстгенного сознания, безоговорочной верой в народ, в революционную идею. [15]
      "Хождение в народ" поставило перед семидесятниками задачу создания пропагандистской литературы. "В то далекое время, - вспоминал Н. А. Чарушин, - чего-либо подходящего в легальной литературе почти не было...". [16] Для революционеров, обладавших литературным талантом, открылось, таким образом, широкое поле деятельности. В самый короткий срок возникла библиотека пропагандистской литературы, среди которой особой популярностью в народе пользовалась поэзия. Г. В. Плеханов остроумно назвал эти книжки "ряжеными брошюрами". "Революционные народники обряжают социальную утопию в простонародные костюмы". [17] По мнению В. Г. Базанова, этот прием напоминает иносказательный эзоповский язык сатиры Салтыкова-Щедрина, но внутреннее существо его иное. Народники не только не маскируют революционные идеи, но, напротив, стараются писать доходчиво, понятно для народа, избегая намеков и иносказаний.
      "Ряженая" литература разнообразна и жанровом отношении. Здесь встречаются поэмы-былины ("Илья Муромец" С. С. Синегуба), исторические поэмы ("Атаман Сидорка" и "Степан Разин" того же автора), поэмы-сказки ("Как задумал наш царь-батюшка...", "В некотором княжестве...") и, наконец, особенно полюбившиеся народу песни Клеменца, Синегуба, Волховского. В работе над "ряжеными брошюрами" народники опирались на опыт устного народного творчества и на богатые традиции "литературного фольклора" - от декабристов и Пушкина до Некрасова и его современников. Однако агитационная поэзия семидесятников не лишена своеобразия. Перед нами поэзия нового этапа освободительного движения, и это сказывается во всем, начиная от проблематики и кончая художественной формой. В сравнении с агитационной поэзией декабристов у революционных народников оживляется интерес к массовым революционным движениям, демократизируется образ рассказчика. "На место апостола-про-цоведника <...> встает народный "краснобай", сказитель или просто бывалый человек". [18] Широко используется так называемый "нелегальный фольклор": народная шутка антиправительственного характера, частушка, элементы крестьянского политического красноречия. Если Рылеев и Бестужев стилизовали архаические формы подблюдных песен, то народники ориентируются на прибаутки, на городской, мещанский или народный романс нового времени.
      Стилизация фольклорных источников с целью прямого политического воздействия на сознание народа была в 70-е гг. довольно популярной и в официозной литературе. В псевдопарод-ном духе перепевались былины об Илье Муромце, Микуле Селяниновиче и других русских богатырях. Подвергался перелицовке в стиле официальной народности даже "Конек-Горбунок" П.