В центре внимания Успенского в завершающий период его творческой деятельности стоит уже не самостоятельный крестьянин, а миллионные массы кочующих безземельных и безлошадных крестьян, батраков, переселенцев, изможденный трудом и недоеданием люд, идущий "за тридевять земель", бегущий "куда глаза глядят". Писателя охватывает бессильное отчаяние при виде бедствий и гибели бездомных масс, разбредающихся по "золотым ротам" и "босым командам", оказывающихся в цепких лапах Купона, покупающего "живой товар". "- Страшно, страшно, братец ты мой, идти но свету копейку на хлеб добывать! <...> Вот он, свет-то белый, на все четыре стороны, конца краю ему нет! Иди! Отыщи в нем гривенник!.. Нет! Не дай бог лихому лиходею отведать этого!.." ("Избушка на курьих ножках" - 10, кн. 1, 142). Скорбь за подобных пролетариев, вчерашних крестьян, желание найти для них выход - вот что руководило Успенским. Он стремится понять, чем живет толпа, как она сама объясняет свою горькую долю. Поэтому так настойчив его интерес к тому, о чем и как она говорит. Он особенно ценил свободное народное слово, идущее от самого исстрадавшегося сердца, слово, сказанное без оглядки на начальство. Глухие, как бы рокочущие, все более нарастающие, озлобленные голоса из народа подсказывали писателю подлинную правду жизни, помогали ему уяснить и изобразить те глубинные процессы, которые совершались в недрах народной пореформенной России, шедшей к 1905 году.
      Внимание писателя привлекают те "маленькие признаки", которые подтверждали, что "видавший виды рабочий по временам начинает ощущать и гнев, и стыд". "Подъезжая к Ростову,-пишет он, - мы видели, как оттуда по берегу промчался поезд по направлению к Новочеркасску, - специально военный; вагонов десять были наполнены казаками.
      - Это они с усмирения ворочаются, - сказал один из пассажиров" (10, кн. 2, 152).
      Не случайно, что самым волнующим событием в жизни Успенского 80-х гг. явился присланный ему по случаю 25-летия его литературной деятельности (1887) адрес от 15 рабочих, участников тифлисского кружка "Рабочий союз". В лице рабочих Успенский признал того действительного читателя-друга, которого он с такой тоской ждал.
      Явления капиталистической действительности представлялись Успенскому в образах живых цифр. Так возник в 1887 г. замысел очерков "Живые цифры". Успенский обладал потрясающим искусством в изображении тех людей-дробинок, которые кишат в живой жизни ("Четверть лошади", 1887; "Квитанция", "Дополнение к рассказу "Квитанция"", "Ноль целых!", 1888). Рассказ "Квитанция" Короленко охарактеризовал как "сплошной вопль лучшей человеческой души". [18] Успенский считал, что цифрами говорит "сущая правда", что быть десятичной дробью, потерять самое малейшее представление о праве на существование, напоминающее "целое", есть удел трудящихся в условиях капиталистического общества. Писатель в цифрах разгадывал драму народной жизни. Он исследовал "нолики", и его "прошибала слеза". "Три ужасных нуля" - так Успенский назвал один из своих очерков, в котором живыми и страшными встают эти нули, характеризующие положение деревни: на учебную часть - ноль, на больницы - ноль, на благотворительную часть - ноль!
      8
      Воспроизведение и анализ широких картин народной жизни у Глеба Успенского сопровождались воплем боли и страха, смятения и недоумения. Воспроизводя и анализируя жизнь, размышляя над нею, он порой впадал в морализирование по поводу изображаемых им фактов, начинал взывать к совести и разуму тех, от кого зависел ход народной жизни. Художник-публицист порой говорил о необходимости науки "о высшей правде". С высоты этой науки он пытался в 70-80-е гг. судить о жизни, о ее добре и зле. Социально-экономические вопросы превращаются иногда под пером писателя в болезни сознания и совести, приобретают в некоторых случаях даже религиозную окраску. Но, с другой стороны, он тонко, проницательно и неумолимо иронизирует над собственными страхами и болями. Осознает автор и бессилие моральных сентенций против неправды жизни.
      Оригинальность наследия Успенского состоит в том, что его очерковые циклы 70-80-х гг. очень часто начинаются с недоуменных и скорбных вопросов, с растерянности и страха перед изображаемым ("Крестьянин и крестьянский труд", "Власть земли"). По последующий анализ жизни "снимает" недоумения, обнажает суть явления, ведет художника к устойчивым выводам и ясным убеждениям. Они в свою очередь могут смениться новыми сомнениями, которые заставляют художника продолжать исследование жизни и искать решения терзающих его разум и сердце вопросов. И весь этот как бы бесконечный процесс все более углубляющегося вхождения в действительность осуществляется порой в пределах одного и того же очеркового цикла. Успенского нельзя называть лишь взволнованным наблюдателем Главное в его творчестве - активное .вторжение в жизнь, энергичное объективирование своей личности в типический образ убежденного демократа, не только недоуменно наблюдающего и взволнованно воспроизводящего жизнь, но и действенно, страстно пропагандирующего социалистический идеал, ищущего опоры в народных массах.
      В идейно-художественной концепции произведений Успенского велика роль образа автора-рассказчика. Этот образ возник не только в результате желания приобщить читателя к процессу своего мышления и творчества, своих исканий, с тем чтобы убедить его в обоснованности своих наблюдений и раздумий, повеет его за собой, пробудить в нем те чувства и мысли, совесть и боль, которые захватили и повествователя. Следует учитывать и другую сторону этой важнейшей проблемы. Образ автора-рассказчика присутствует у Г. Успенского не только, так сказать, в лирических, но и в эпических произведениях. И здесь он выступает не только с исповедью, как он шаг за шагом разгадывал смысл, тайну крестьянской жизни, а и в другой - и очень характерной для Успенского - роли: в роли проповедника коллективных форм земледельческого труда. Исповедальный тон, "истерическая лирика" сменяются иной тональностью, другим способом выражения авторского отношения к жизни. Призывная, ораторская фраза, формулирующая обязанности и задачи, резка осуждающая неправду, воодушевляющая на действия, на служение народу - все это составляет существенную примету художественно-публицистического стиля Успенского. Писатель начинает преодолевать стихийность своих эмоций, свои сомнения и страхи, все чаще и решительнее иронизирует над ними и стремится найти твердую почву для понимания действительности. Меняется и предмет повествования. В произведениях Успенского второй половины 80-х гг., когда он убедился в бесплодности социалистической пропаганды в деревне и обратился к изображению "бродячей Руси", образ автора-рассказчика также присутствует, но уже не играет прежней принципиальной роли. Теперь на первом плане у художника - желание узнать, как и чем живут бродячие толпы вчерашних крестьян.
      Таким образом, в повествовании Успенского всегда возникают два потока. С одной стороны, объективная картина жизни - скорбная летопись "народного горя", "горя сел, дорог и городов", "горя деревенской избы", "лошадиного и бесплодного труда"; с другой - исповедь автора в своих "адских муках". Эти два потопа органически сливаются, придавая произведениям Успенского неповторимое своеобразие.
      Нарастание публицистики в творчестве Успенского 70-80-х гг. проистекает под воздействием широких запросов русской, именно народной жизни. Писатель видел, что трудящиеся нуждаются в том, чтобы их вели к свету, разъясняли, где настоящая правда и в чем заключается подлинное счастье. Интеллигенция, обязанность которой состоит в том, чтобы работать для народа и в народе, ждет сильного, искреннего, воодушевляющего и сердечного слова, способного пробудить и поднять на общественное служение, на подвиг, на самопожертвование. В соответствии с этим, говоря словами Щедрина ("Господа ташкентцы"), художник обязан стать в прямые отношения к читателю. Успенский 70-80-х гг. убеждается, что для лучшего освещения "злобы дня" необходимо создание произведений особого типа, в которых художественный образ и публицистика свободно сливаются, взаимно обогащая и усиливая друг друга.
      Успенский нарисовал исчерпывающую картину трагического положения крестьянских масс в условиях капитализма и крепостнических пережитков. Ошеломленный результатами собственных исследований народной жизни, Успенский должен был прийти и пришел к признанию безысходности положения крестьянства. То, что ему было особенно дорого, с чем он связывал свои идеалы, трудящееся крестьянство - получило у него безотрадную оценку. Это явилось одним из источников духовной драмы писателя. Не могли радовать ею и результаты революционной борьбы интеллигенции. "В течение десятилетий после 1861 года русские революционеры, геройски стремясь поднять народ на борьбу, оставались одинокими и гибли под ударами самодержавия". [19]
      "Постоянно остаешься в пустыне и один, не с кем сказать слова", признается Успенский, откликаясь на арест близких и дорогих ему людей (13, 394).
      Перед Успенским возникал мучительный для пего вопрос. Он благоговел перед активными борцами со злом, преклонялся перед красотой самопожертвования. Но спрашивал себя: революционер ли он сам, способен ли он побороть в себе успокоительное желание "не соваться" и от слов перейти к делу, пожертвовать собой? Или же он "напуган", предпочитает сидеть в Чудове и "пописывать"? (14, 23-24). Писатель глубоко скорбел, что не пожег быть с теми, кто с оружием в руках борется за счастье народа. "...все у меня расхищено: осталась одна виновность пред всеми имя (революционерами, - II. П.), невозможность быть с ними, невозможность неотразимая, - осталась пустота, холод и тяжкая забота ежедневной нужды..." (13, 398).
      Глубоко страдая от неудач революционеров, хороня с их провалом и гибелью свои лучшие чувства и заветные надежды, Успенский вместе с тем убеждался в слабости сил, которые вели борьбу за освобождение народа. "А душа-то народа опустошается, да, опустошается. А как бороться? II есть ли такая сила? Я сейчас не вижу, не вижу...". [20]
      Угнетающе действовало на писателя "мерзкое настоящее" - политическая реакция 80-х гг., ренегатство интеллигенции, ее измена идейному наследию 60-70-х гг., всесилие мещанских вкусов и воззрений в журналистике и искусстве, в общественном поведении. В письмах Успенского конца 80-х и начала 90-х гг. постоянно встречаются жалобы на тяжелое нравственное состояние. "Нехорошо, мучительно жить в России теперь, и я не посоветовал бы такой жизни врагу" (14, 91). Успенского давила и терзала цензура, которую он сравнивал с тюрьмой или полицейским участком. "Россия и русская жизнь и русская мысль заперты в душном чулане..." (там же). Порой писателя охватывало "тупое отчаяние". Он порывался бросить изнурительную литературную работу на "лавочку", оставить тяготившую его своим "эгоистическим началом" семью, уехать в Сибирь и поступить там на службу, опомниться от повседневной суеты. Но ему так и не пришлось опомниться. Он чувствовал, что у него уже нет сил и условий для такой работы, которая была бы, по его понятию, достойна больших и сложных задач, поставленных жизнью. Это еще более усиливало его страдания. Ему "тошно и жутко", "сухо и холодно" жить на свете: "...ничего путного уже не напишу, нет источника..."; "...писать нечего, кроме повести о лютых скорбях"; нот "литературного уюта", "холодно, одиноко и скучно".
      Непосредственным источником душевной катастрофы писателя явился потрясший его голод двадцати приволжских губерний в 1891-1892 гг. Успенский принимал горячее участие в сборнике "Помощь голодающим" (1892), следил за сбором средств. Голодовка, как он говорил, "затмила" все его темы. В произведениях, посвященных голоду, писатель рассказывал о "последней странице" в истории истощения всех хозяйственных средств крестьянства ("Бесхлебье", "Плачевные времена", "Что-то будет дальше?" и др.).
      1 июля 1892 г. Успенский был помещен в петербургскую психиатрическую лечебницу, а затем переведен в Колмовскую больницу, недалеко от Новгорода. Последние два года своей жизни Успенский провал в Новознаменской больнице около Петербурга. Скончался он 24 марта (6 апреля) 1902 г. Похоронили писателя па Волновом кладбище рядом с М. Е. Салтыковым-Щедриным и Н. В. Шелгуновым.
      Успенский пробыл в больницах с незначительными перерывами десять лет. Однако его популярность и в эти годы оставалась очень большой. На смерть писателя откликнулась вся Россия. Похороны вылились в политическую демонстрацию. В. В. Тимофеева, близкий друг семьи Успенских, рассказывает: "Церковь, улицы, кладбище - все было полно. И какая странная, как будто на подбор стекавшаяся толпа... Нервные, одухотворенные, но болезненно-усталые или угрюмо-ожесточенные лица, изможденные, бледные... и как-то царственно-горделивые <...> Одеты все одинаково, в черном и темпом, в простом, без притязаний на моду и без заботы о том, как и во что одеты. Разговоры тоже как будто бы странные: воспоминания о Сибири, тайге и тюрьме... Толпа каких-то разночинцев - из "благородно-голодных", как тот, которого хоронили без чинов и без титулов, но с отметкой полиции: "неблагонадежный", "административно-сосланный", "помилованный"... преступник в прошедшем и, может быть, в будущем... не узнанный беглый, бесстрашно явившийся отдать последний долг "печальнику горя народного", под угрозой поимки и задержания, - вот из кого главным образом состояла эта многотысячная толпа! Точно особая какая-то нация, - с своим культом, с своими заветами и преданиями, с своим таинственным языком, непонятным для не посвященных в их тайны...". [21]
      Автору "Нравов Растеряевой улицы" и "Власти земли" пришлось мучительно блуждать в поисках правды и справедливости. Он жил и творил в эпоху утопического социализма. Но свои творческие итоги он подводил в годы, когда крестьянскому демократизму как самостоятельной идеологии приходил конец, когда на смену ей шла научно-социалистическая идеология пролетариата. В этом начавшемся размежевании демократических сил России писатель оказался не в оппортунистическом лагере мнимых "друзей народа", а с темп, кто остался до конца предан трудящимся массам и начал поиски "новой веры". Духовная драма Успенского поучительна для тех, кто искал новое мировоззрение, иные правила жизни, другой идеал. И сам писатель не встал на нигилистическую позицию в оценке судеб своей родины, не впал в тот мрачный, безысходный пессимизм, который все более захватывал русскую интеллигенцию 80-х гг. и нашел свое яркое выражение в статье Владимира Соловьева "Россия и Европа". [22] Пессимизму и скептицизму философа Успенский противопоставил идею исторического прогресса. Писатель жил и творил, сохраняя "великие надежды", "великие идеи", "великие мысли о будущем". Поглощенный скорбной летописью народных страданий, он не измерил своей мечте о гармонической, выпрямленной личности, о торжестве прекрасного в жизни и в литературе. "Наше время, писал он, - печально, а писатели выражают чувства избранных. Но ото не долго продлится <...> это не последнее слово человечества в деле поэзии и искусства <...> Придет время, когда к поэзию снова станут заносить неоцененные моменты радости, часы счастия <...> родится искусство, которое будет служить оправой для этих моментов, как бы бриллиантов, и тогда они будут издали ярко сверкать как в книгах, гак и в жизни" (12. 488).
      ----------------------------------------------------------------------
      [1] Успенский Г. И. Полн. собр. соч. в 14-ти т., т. 14. М.-Л., 1954, с. 23. (Ниже ссылки в тексте даются по этому изданию).
      [2] Г. И. Успенский в русской критике. М.-Л., 1961, с. 50.
      [3] См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 38, с. 10-11.
      [4] См.: Ленинский сборник, т. 19, М., 1932, с. 279.
      [5] Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч. в 20-ти т., т. 19, кн. 2. М., 1977,с. 37.
      [6] Горький М. История русской литературы. М., 1939, с. 256-257.
      [7] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 24, с. 334.
      [8] Фигнер В. Н. Полн. собр. соч. в 7-ми т., т. 5. М., 1932, с. 469.
      [9] Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. 6. М., 1955, с. 431.
      [10] Горький М. Собр. соч. в 30-и т., т. 24. М., 1953, с. 476.
      [11] Там же, т. 25, с. 347.
      [12] Горький М. История русской литературы, с. 258.
      [13] Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч. в 15-ти т., т. 13. М., 1949, с. 247.
      [14] Горький М. Собр. соч. в 30-ти т., т. 30. М, 1955, с. 144.
      [15] Богине любви и красоты Афродите был посвящен храм в городе Пафосе на острове Кипр, "Пафосская страсть" - любовная страсть.
      [16] Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч. в 20-ти т, т. 13. М., 1972, с. 284.
      [17] Ленин В. И. Полн. собр. соч, т. 21, с. 196.
      [18] Г. И. Успенский в русской критике, с. 345.
      [19] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 20, с. 141.
      [20] См.: Леткова Е. Про Глеба Ивановича. - В кн.: Звенья, т. 5. М.-Л., 1935, с. 698.
      [21] Глеб Успенский в жизни. М -Л . 1935, с. 545.
      [22] Вести Европы, 1888. № 2, с. 742-761.
      Глава двадцать первая
      М. Е. САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН
      Среди классиков русского критического реализма XIX в. М. Е. Салтыков-Щедрин (1826-1889) занимает место непревзойденного художника слова в области социально-политической сатиры. Этим определяется оригинальность и непреходящее значение его литературного наследия. Революционный демократ, социалист, просветитель по своим идейным убеждениям, он выступал горячим защитником угнетенного народа и бесстрашным обличителем привилегированных классов. Основной пафос его творчества заключается в бескомпромиссном отрицании всех форм угнетения человека человеком во имя победы идеалов демократии и социализма. В течение 50-80-х гг. голос гениального сатирика, "прокурора русской общественной жизни", как называли его современники, громко и гневно звучал на всю Россию, вдохновляя лучшие силы нации на борьбу с социально-политическим режимом самодержавия.
      Идейно-эстетические воззрения Салтыкова формировались, с одной стороны, под воздействием усвоенных им в молодости идей Белинского, идей французских утопических социалистов и вообще под влиянием широких философских, литературных и социальных исканий эпохи 40-х гг., а с другой - в обстановке первого демократического подъема в России. Литературный сверстник Тургенева, Гончарова, Толстого, Достоевского, Салтыков-Щедрин был, как и они, писателем высокой эстетической культуры, и в то же время он с исключительной чуткостью воспринял революционные веяния 60-х гг., могучую идейную проповедь Чернышевского, дав в своем творчестве органический синтез качеств проникновенного художника, превосходно постигавшего социальную психологию всех слоев общества, и темпераментного политического мыслителя-публициста, всегда страстно отдававшегося борьбе, происходившей на общественной арене.
      1
      Михаил Евграфович Салтыков родился 15 (27) января 1826 г. в селе Спас-Угол Тверской губернии в богатой помещичьей семье. В отличие от И. С. Тургенева или Л. Н. Толстого он не вынес из своего "дворянского гнезда" отрадных впечатлений. Обстановка в доме Салтыковых была суровой, мрачной, безрадостной. В родительской усадьбе, как и вообще в той провинциально-помещичьей среде, где прошли первые десять лет жизни Салтыкова, будущий писатель видел все ужасы вековой кабалы в их отвратительной наготе. "Крепостное право, тяжелое и грубое в своих формах, сближало меня с подневольною массой, - писал он впоследствии, вспоминая годы своего деревенского детства, - ...только пережив все его фазисы, я мог прийти к полному, сознательному и страстному отрицанию его". [1] Эти строки из предсмертной "Пошехонской старины" поясняют, как глубоко запали в душу даровитого и впечатлительного мальчика картины крепостнического произвола и в каких условиях началось его формирование как непримиримого борца против всех форм рабства.
      Восьмилетнее пребывание Салтыкова в привилегированных учебных заведениях - в Московском дворянском институте и в Царскосельском лицее (1836-1844), помимо того что в них он получил основательное гуманитарное образование, имело и еще одно важное значение для будущей деятельности сатирика. Он в совершенстве изучил весь процесс официального воспитания царских сановников, и это ему пригодилось, когда он впоследствии высмеивал их в сатирических образах "помпадуров", "градоначальников", "ташкентцев".
      Уже в лицейские годы Салтыков проявил влечение к литературе, испробовал свои силы в стихотворных опытах и испытал на себе сильное влияние статей Белинского. В период начавшейся после окончания Лицея четырехлетней службы в Петербурге(1844-1848) тяготение Салтыкова к литературной деятельности усилилось. Важным событием в идейной жизни Салтыкова этого времени явилось его участие в кружке революционно настроенной молодежи, руководимом М. В. Петрашевским. Члены кружка увлекались идеями утопического социализма Фурье, Сен-Симона и других французских мыслителей, вели шумные и живые беседы по политическим и нравственным вопросам. "От этих бесед, - вспоминал Салтыков, - новая жизнь проносилась над душою, новые чувства охватывали сердце, новая кровь сладко закипала в жилах" (4, 273).
      Приобщившись к учению о будущем идеальном строе, Салтыков навсегда остался его приверженцем. Вместе с тем он не разделял мнения тех мыслителей, которые считали, что для построения социалистического общества достаточно одного лишь нравственного перевоспитания людей. Салтыков был убежден, что для этого необходима еще и активная общественная борьба угнетенных масс за свои права.
      Социалистические взгляды молодого Салтыкова нашли свое выражение в его первых повестях - "Противоречия" (1847) и "Запутанное дело" (1848), в которых он заявляет себя решительным противником социального неравенства и защитником униженных и оскорбленных.
      В этих повестях идеологи самодержавия, напуганные февральской революцией 1848 г. во Франции, усмотрели "вредный образ мыслей и пагубное стремление к распространению идей, потрясших уже всю Западную Европу" (1, 14). В апреле 1848 г. Салтыков был выслан в Вятку.
      Молодой литератор, страстно отдававшийся передовым идейным исканиям, оказался внезапно выброшенным из столицы в глухой провинциальный город. Резкая смена впечатлений тяжело отразилась на настроениях Салтыкова. Он чувствовал себя несчастным, горько жаловался на свою жизнь в грязном обывательском болоте, на отсутствие духовно родственной среды.
      В изгнании идейное развитие Салтыкова затормозилось, а его литературное творчество приостановилось. Но, как впоследствии признавал сам Салтыков, продолжавшаяся около восьми лет принудительная служба в Вятке явилась "великой школой жизни". Как человек умный, образованный, .деятельный, он быстро выдвинулся на видное место чиновника особых поручений в губернской администрации. Служба его была связана с постоянными разъездами по отдаленным, глухим местам Вятской и соседних губерний. Он всесторонне познал жизнь, быт, психологию разнообразных слоев населения - чиновничества, купечества, мещанства, крестьян. Это имело большое значение для его литературной деятельности, которая возобновилась тотчас же после ссылки.
      Возвращение в Петербург стало возможным для Салтыкова в начале 1856 г., когда после смерти Николая I и поражения в Крымской войне самодержавие вынуждено было пойти на смягчение политического режима и на отмену крепостного права.
      В условиях бурно начавшегося общественного подъема Салтыков создает на основе богатых жизненных впечатлений от вятской ссылки свои знаменитые "Губернские очерки" (1856-1857). Он первоначально печатал их в журнале "Русский вестник" под псевдонимом "Н. Щедрин", навсегда закрепившимся в творчестве писателя. Эти очерки, где впервые ярко обнаружилось сатирическое дарование Салтыкова, принесли автору шумный успех и сразу сделали его имя известным всей читающей России. О нем заговорили как о писателе, который воспринял лучшие реалистические традиции Гоголя и стал на путь еще более смелого и беспощадного осуждения социального зла.
      В "Губернских очерках" Салтыков живописно представил все провинциальное чиновничество - от мелкого канцеляриста до губернатора - в образах взяточников, вымогателей, казнокрадов, бездельников, клеветников, безжалостно грабивших народ.
      Чернышевский назвал первую сатирическую книгу Салтыкова "благородной и превосходной", а ее автора - писателем "скорбным и негодующим". "Никто, писал он, - ...не карал наших общественных пороков словом, более горьким, не выставлял перед нами наших общественных язв с большею беспощадностию". [2] Передовая русская интеллигенция, возглавлявшаяся Чернышевским и Добролюбовым, использовала "Губернские очерки" в своей борьбе против крепостного права и для пропаганды революционных идей.
      "Губернские очерки" навсегда определили общественно-литературную позицию Салтыкова-Щедрина как сатирика-демократа. Для дальнейшего идейного развития писателя на этом пути благотворным было все большее его сближение с вождями русской революционной демократии Чернышевским и Добролюбовым. Салтыков становится с 1860 г. их соратником в "Современнике", а после смерти Добролюбова и ареста Чернышевского входит в редакцию журнала (1863-1864) и вместе с Некрасовым возглавляет его, руководствуясь заветами своих идейных учителей.
      Салтыков, став уже знаменитым писателем, в течение нескольких лет продолжал служебную деятельность. Он служил вице-губернатором в Рязани и Твери (1858-1862), председателем казенной палаты в Пензе, Тулей Рязани (1865-1868). Находясь на этих должностях, он старался, насколько позволяли условия, "не дать в обиду мужика". Такое гуманное отношение к пароду было необычным в высшей бюрократической среде, и сослуживцы, припоминая французского революционера Робеспьера, называли вице-губернатора Салтыкова вице-Робеспьером.
      Многолетняя служебная деятельность Салтыкова дала ему богатый материал для творчества. На личном жизненном опыте он превосходно постиг официальную и закулисную стороны высшей бюрократии и чиновничества, и потому его сатирические стрелы так метко попадали в цель.
      Заниматься служебной деятельностью побуждали Салтыкова не только материальные соображения, но и намерение принести пользу обществу. Польза эта, как все больше убеждался он, оказывалась лишь бесследной каплей добра в море бюрократического произвола. Честный, наделенный независимым характером администратор все чаще вступал в конфликт с властями. Морально угнетало Салтыкова и его двойственное положение: формально он был причастен к той правительственной системе, с которой идейно расходился и боролся как сатирик. Ему, человеку революционно-демократических убеждений, становилось все труднее находиться на государственном поприще.
      В 1868 г. Салтыков-Щедрин, навсегда порвав со службой и отдавшись исключительно литературе, встал вместе с Некрасовым во главе "Отечественных записок", а после смерти Некрасова (1878) - руководителем этого передового журнала, продолжавшего революционно-демократические традиции "Современника", запрещенного правительством в 1866 г.
      Время работы в "Отечественных записках" - с января 1868 г. и до их закрытия в апреле 1884 г. - самая блестящая нора литературной деятельности Салтыкова-Щедрина, период высшего расцвета его сатиры. На страницах журнала ежемесячно появлялись его произведения, привлекавшие к себе внимание всей читающей России. Писатель переживает небывалый творческий подъем. Он как бы не поспевает за огромным наплывом впечатлений, идей и картин. Продолжая ранее начатое, он торопится заглянуть в новые сферы, открывающиеся его сознанию, коснуться новых пластов, на которые наталкивается его углубляющаяся мысль, зафиксировать новые картины, рисующиеся его воображению, положить начало воплощению новых замыслов, возникающих в ходе работы над прежними темами. И все это - старое и новое - выливается в мощные параллельные тематические и жанровые потоки. Он создает целую серию публицистических и литературно-критических статей и рецензий, циклы рассказов и очерков, повести и романы, пишет первые свои сказки. Во всем этом сказывается темперамент борца, стремящегося как бы охватить современность во всем многообразии ее сторон, отозваться немедленно на все вновь возникающее, тотчас же активно вмешаться в общественно-политическую битву и повлиять на ее желательный исход всеми доступными ему средствами художественной сатирой, публицистикой, литературной критикой.
      В произведениях, опубликованных на страницах "Отечественных записок", Щедрин подверг полному отрицанию все принципы, на которых основывались представления эксплуататорских классов о государственности, собственности, семейственности. В формах все более резких он разоблачал бюрократию ("Помпадуры и помпадурши", "Господа ташкентцы", "Господа Молчалины"). Со всей силой присущего ему сарказма он осудил монархию, предрекая ей неизбежную гибель и призывая к непримиримой борьбе с ней ("История одного города"). Оп вынес суровый приговор крепостникам, уже исторически обреченным, но все еще яростно пытавшимся сохранить свои привилегии ("Господа Головлевы"). Он первый в русской литературе представил картины грядущих бедствий, которые несли народу хищники новой, буржуазной формации Деруновы, Колупаевы и Разуваевы ("Благонамеренные речи", "Убежище Монрепо"). Либеральных публицистов, приукрашивавших буржуазное хищничество, он заклеймил наименованием "пенкосниматели" ("Дневник провинциала в Петербурге"). Оп высмеял малодушие тех представителей "свободомыслящей" интеллигенции, которые в годы политической реакции действовали "применительно к подлости" ("Современная идиллия").
      Кроме собственно творческой работы Салтыков-Щедрин много времени отдавал редакционным обязанностям, собиранию вокруг журнала и воспитанию передовых литературных сил. Журнальная работа была сопряжена также с теми трудностями, которые вызывались преследованием демократических писателей царской цензурой. "Журнальное дело, - писал Некрасов в 1875 г., - у нас всегда было трудно, а теперь оно жестоко; Салтыков нес его не только мужественно, но и доблестно, и мы тянулись за ним, как могли". [3]
      Доблестно осуществлял Салтыков роль руководителя передового журнала и после того, как лишился своего главного соратника - Некрасова, умершего в самом начале 1878 г.
      В апреле 1884 г. журнал Салтыкова-Щедрина был закрыт царским правительством за содействие революционному движению. Писатель тяжко переживал эту катастрофу. Оп почувствовал, что у него "душу запечатали", что он "лишился языка", разлучен с "единственно любимым существом" - читателем. Но он не мог молчать. Борьба за преобразование жизни оружием художественного слова была его органической потребностью. Вынужденный печатать свои произведения в "чужих людях", на страницах либеральных органов (журнал "Вестник Европы", газета "Русские ведомости"), он и теперь не изменил своим прежним убеждениям.