Зарождалась первая критическая мысль. Почему в этом мире только немногие сыты, а многие голодны? Это вело к протесту против убаюкивающей и одурманивающей среды, пропитанной своекорыстием и тунеядством. Явилась и вторая мысль - мысль о краденой сытости, возникло желание вырваться из этого "жирного" уюта, уйти к голодным и несчастным... "Меня спасало то, - говорится в одном из автобиографических признаний писателя, - что в моем маленьком зверушечьем сердце, помимо ощущения тяжести пережитого, было уже зерно жалости, жалостливой тоски не о моем горе и беде, а о каком-то чужом горе и беде" (8, 394).
      Юный Успенский много читал. В черниговской гимназии он познакомился с сочинениями Белинского и Герцена, Чернышевского и Добролюбова, следил за новинками художественной литературы. Он стал душой кружка молодежи, участники которого издавали рукописный журнал "Молодые побеги". В одном из его выпусков был помещен рассказ будущего писателя "Богомолка".
      В 1861 г. Успенский закончил гимназию и поступил на юридический факультет Петербургского университета. В декабре того же года университет закрыли вследствие студенческих волнений, и Успенский был отчислен из состава его слушателей. Он решил продолжить образование в Московском университете, но через год оставил и его: нечем было платить за слушание лекций. В начале 1864 г. умер отец Успенского, материальное положение семьи пришло в упадок. На содержании молодого человека осталась, как он говорил, "куча" людей, которые мучили его своими нуждами. Он поступил на должность корректора в газету "Московские ведомости", а затем начал и сам писать.
      Первые литературные опыты Глеба Успенского появились в печати в 1862 г., один из них - рассказ "Михалыч" - на страницах журнала "Ясная Поляна", который издавал Л. Н. Толстой. И с тех пор писатель всецело принадлежал только родной словесности: "...вся моя новая биография, после забвения старой, пересказана почти из дня в день в моих книгах. Больше у меня ничего в жизни личной не было и нет" (14, 580). Успенский сравнительно быстро вошел в "большую литературу" и уже в конце 60-х гг. имел крупное писательское имя. Н. А. Некрасов сразу же разгадал и оценил талант начинающего писателя, привлек его к сотрудничеству в своем журнале "Современник", где были напечатаны первые четыре главы "Нравов Растеряевой улицы" (1866) - первого выдающегося произведения Успенского. В 1868 г. Некрасов и Салтыков-Щедрин возглавили журнал "Отечественные записки". Успенский становится их постоянным и ближайшим сотрудником, проработав в этом журнале вплоть до его закрытия (1884), В одном из писем к Некрасову он признался: "...вес мои работы принадлежат только Вам одним..." (13, 44). "По-моему, это самый для нас необходимый писатель" - так определял в 1881 г. Щедрин отношение к Успенскому передовых кругов русской литературной общественности. [5]
      Выход на "большую дорогу" творческой жизни Успенский буквально выстрадал. Ему, говорит М. Горький, приходилось ""опустошать душу от личной биографии" - то есть от воспоминаний о том прошлом, которое так или иначе соприкасалось с развращающим влиянием рабства". [6] Речь здесь идет о том духовном рабстве, которое царило в родной писателю среде. О "вытравливании" из себя всего, что связывало Успенского с "глубокими началами рабства", он искренно рассказал в "Автобиографии", написанной приблизительно в 1883 г. С огромной целеустремленностью рвался Глеб Иванович навстречу иной жизни рвался к народу, к борьбе, к знаниям, к искусству, к великим идеям своего века. Этот поиск иного, светлого мира осознавался им как очищение от скверны крепостничества.
      Глеб Успенский с честью выдержал испытания, выпавшие на его долю: и трудности борьбы с родной, но постылой Растеряевкой, и разрыв с "пьяным гибельным периодом" петербургской жизни, и освобождение от идейного разброда в среде интеллигенции после смерти Добролюбова, ссылки Чернышевского и заточения Писарева в Петропавловскую крепость. Людей близких по духу Успенский нашел в кружке обновленных "Отечественных записок", среди русских революционеров-эмигрантов, с которыми он сблизился во время своих зарубежных поездок 1872 и 1875-1876 гг. В их лице он видел деятелей, вынужденных скитаться за границей "с постоянной мыслью о России и с постоянно сознаваемой невозможностью быть в пей и трудиться для нее" (6, 45).
      Поддержку и понимание Успенский нашел и в среде революционеров, боровшихся в самой России 70-80-х гг. В революционном подполье, говорил В. И. Ленин, "действовали самые последовательные и решительные демократы разночинцы". [7] Они-то и влекли неудержимо к себе писателя. В мемуарной литературе встречаются высказывания о том, что он писал в интересах революционного движения и вдохновлялся этим движением. В. Н. Фигнер указывала, что Успенский был самым любимым писателем ее поколения, что он "чувствовал тягу к революционеру", к тем, кто уходил
      ...в стан погибающих
      За великое дело любви... [8]
      Успенский с сердечной задушевностью выразил настроения, верования и горькие разочарования революционеров своего времени. То были и его верования, и его разочарования...
      2
      В очерках и рассказах 60-х гг. Успенский взволнованно говорит о судьбе людей, обреченных на непосильный труд и нужду. Трудовая жизнь "черного народа", в особенности ремесленного люда и крестьянства, противопоставление ее господской, нетрудовой жизни - эта тема становится одной из центральных в творчестве Успенского. Он обнаруживает исключительную чуткость к "негодности окружающего", создает целую систему социально-психологических характеристик, раскрывающих "безобразие" жизни того времени. "Увечья жизни", "вместо счастья" - "минутный обман" и "вечная кабала", торжество "великого дела обезображивания", "жизнь на авось", "голод и нищета", играющие с человеком, как "кошка с мышкой", быт, основанный на "неправых делах", "дремотное оцепенение вековечных, тусклых провинциальных будней", которые всосали человека "в глубины своей вонючей тины", - таков облик столичной и провинциальной чиновничье-мещанской жизни в пореформенной России в восприятии Успенского. Присущие ему горький комизм и печальный юмор в изображении обывателей соединяются с сатирой на пореформенные порядки. Проведение "великих реформ" писатель характеризует как эпоху "разыгравшегося телячества" ("Петербургские очерки", 1865). Комическое в произведениях Успенского постепенно наполняется трагическим содержанием ("Нужда песенки поет", 1866). Складывающаяся в 60-е гг. художественная манера Успенского разнообразные переходы юмора в сатиру и комического в трагическое - тесно связана с традицией Гоголя.
      Писать о народе правду без всяких прикрас и выяснять коренную причину "тяжелого хода" народной жизни - эта задача явилась руководящей для всей деятельности Успенского. Он высмеивает лживо-оптимистические, казенные приемы пореформенной официальной публицистики, фальсифицирующей и идеализирующей действительное положение дол в городах и селах, извращающей правду с помощью красивых и обманчивых словесных декораций ("В деревне", "Неизвестный", "Сторона наша убогая" и др.).
      Писательская позиция Успенского 60-х гг. особенно ярко про явилась в известном его очерке 1868 г. "Будка", с которого началось его постоянное сотрудничество в некрасовских "Отечественных записках". В центре этого классического произведения стоит образ будочника Мымрецова. Про него можно сказать словами В. Г. Белинского об Иване Антоновиче из "Мертвых душ": "Конечно, какой-нибудь Иван Антонович, кувшинное рыло, очень смешон в книге Гоголя и очень мелкое явление в жизни; но если у вас случится до него дело, так вы и смеяться над ним потеряете охоту, да и мелким его не найдете... Почему он так может показаться важным для вас в жизни, - вот вопрос!..". [9] Успенский, как и Гоголь, отвечает на этот вопрос. Мымрецов, подобно Ивану Антоновичу, - не случайное, не мелкое или только смешное явление в жизни; в нем воплощена злая сила заведенного порядка вещей; он, подобно позднейшему чеховскому Пришибееву, - обобщенный, нарицательный образ, характеризующий отношение самодержавно-полицейского строя к народу. В революционной подпольной печати 70-х гг., а позже в печати социал-демократической образ Мымрецова, с его теорией и практикой "тащить и не пущать", стал обозначением российского самодержавия. В. И. Ленин неоднократно обращался к образу будочника Мымрецова в борьбе с врагами рабочего класса и марксизма.
      "Нравы Растеряевой улицы" (1866) - глубоко оригинальное произведение. Автор смело ломает канонические приемы художественной беллетристики, выступает ее реформатором. "Нравы..." построены как единая серия или целостный цикл очерков, связанных сквозной проблематикой, воссоздающих живописно пеструю портретную галерею разнообразных растеряевских типов. Горький писал: "Социальная ценность этих книг (он имел в виду и "Власть земли", - Н. П.) не утрачена и для наших дней, да и вообще рассказы Успенского не потеряли своего воспитательного значения". [10] В "Нравах..." с большой силой обнаружились присущие Успенскому черты: его беспощадная правдивость, задушевность в изображении трудового народа, скорбь за его долю и, как говорил М. Горький, "трепет <...> гнева и отвращения пред "повсеместным душегубством"". [11] Растеряевский мир искажает природу человека, делает его беспомощным и растерянным перед жизнью. Писателя интересует прежде всего вопрос о том, как растеряевский общественный быт, моральные заповеди Растеряевки формируют характеры ее обитателей, превращая одного в кулака (Прохор), другого в мучителя, наслаждающегося унижением и забитостью зависимых от него людей (Толоконников), третьего в шарлатана (Хрипушин) и т. д.
      Успенский по-разному выражает свое отношение к различным представителям гибельного растеряевского мира. Юмор очерков безотраден и печален, но вместе с тем и мягок, когда автор рисует мелкий растеряевский люд, в среде которого были действительно талантливые работники, не потерявшие своего рабочего достоинства. Таков образ мастерового Игнатыча. Писатель любил этих людей и скорбел за них, он рисовал их с глубоким пониманием трагизма их положения. Талантливые люди спивались, горестно недоумевали и кляли свою судьбу, свыкаясь с жизнью-каторгой. С другой стороны, Успенский на той же улице видел Прохора, который избрал путь живоглота, маленького (пока!), но зловредного и цепкого хищника. Здесь юмор становится язвительным, сливается с иронией и сарказмом. В плане таких сопоставлении и противопоставлении (с одной стороны, эксплуататоры "кармана и ума", с другой - их жертвы) Успенский и развернул безотрадную картину быта и нравов Растеряевой улицы.
      Растеряевщина - воплощение страшного российского мещанства, все ужасы зоологического быта которого испытал лично и Успенский. Растеряевка несовместима с уважением к человеку, это та гнилая почва, которая отравляет жизнь, порождает людей без своей воли, без понимания человеческого достоинства, во всем подчиняющихся квартальному. "Надо постоянно бояться это корень жизненной правды" - так характеризует Успенский "философию" растеряевцев. Автор "Нравов..." страстно искал выход из растеряевщины, мечтал о приобщении Растеряевки к великой жизни мира, но ни одной светлой точки не было видно на мертвой улице...
      Изображая жизнь "обглоданного люда", Успенский подметив в ней не только "всевозможные калечества". Показал он и живую душу своих измученных героев, заметил в людях ощущение негодности окружающего, стремление к иной жизни. В трилогии "Разоренье" (1869-1871) писатель перешел от изображения растеряевского сна, апатии и забитости к показу активных натур, "просияния ума", нарождения "новых, неясных стремлений в толпе". Успенский одержал значительную победу, создав образ тульского оружейника-бунтаря Михаила Ивановича. Особенно важны зажигательные, взволнованно-обличительные речи этого пролетария. Его озлобленная "прижимкой" душа "не могла быть покойной". Все, что накопилось в его груди, "вырвалось наружу и хлынуло рекой"; "ему нужно было говорить, высказываться". "Пора простому человеку дать дыхание! <...> Дайте ход!.." - заявляет он (3, 14, 12).
      Созданный Успенским образ Михаила Ивановича, "махнувшего" камнем в "арендателя" и изгнанного с завода, не был произвольной, лишенной почвы художественной выдумкой писателя. Он взят из русской жизни 60-х гг., ознаменованных началом рабочего движения. Выдающейся заслугой Успенского является то, что он увидел огромную силу подъема чувства личности и человеческого достоинства еще на заре российского пролетарского движения, прежде всего в представителе рабочего класса.
      Следует, однако, принять во внимание не только высокую сознательность фабричного пролетария Михаила Ивановича. Свойственны ему н определенные иллюзорные надежды, он еще не борец, а мечтатель-одиночка, лишь далекий предтеча пролетарских революционеров, Михаил Иванович верил, что "новые времена", наступившие после 1861 г., принесут народу долгожданную свободу. Но в действительности все это оказалось миражом. Это понимал Успенский, но в этом не разобрался любимый им герой. На что рассчитывал народ, чет о он терпеливо ждал от "воли" и что получил па самом деле - вот тот аспект, в котором изображается русская жизнь в трилогии. Автор горько подсмеивается над иллюзорными "счастливейшими минутами" Михаила Ивановича. Комизм отстаивания им своих прав в том и заключается, что права эти можно было осуществить, например, в такой - с точки зрения писателя ничтожной, но с точки зрения героя важной - области, как посещение (вместе с господами!) железнодорожного буфета. Такое изображение вскрывало самую суть эпохи "великих реформ". Разговоры о свободе разлакомили народ, который мечтал вздохнуть полной грудью и ждал освобождения, как дня "пришествия мессии". Но вместо всего этого парод обманули жалкими утешениями. Вот почему так много грусти и горького чувства в рассказе о мечтаниях Михаила Ивановича, о предвкушениях им совершенно новой жизни, о его "триумфальном" (с "сахарными пирожками"!) путешествии в Петербург.
      3
      В 1872 г., а затем в 1875-1876 гг. и во второй половине 80-х гг. Успенский совершил поездки за границу. Он выступил глубоким, страстным обличителем буржуазной цивилизации. Его возмущала "микроскопическая земля" Греция, вся покрытая тюрьмами и изощряющаяся в "тюрьмоведении" ("На тюремной выставке", 1890). В очерке "С человеком - тихо!" (1881) Успенский высмеял грабительскую колониальную политику Англии, техническая изобретательность которой рассчитана только на то, чтобы превратить народы колоний в рабов. В Париж писатель приехал через несколько месяцев после разгрома Коммуны и был свидетелем судебной расправы над ее защитниками. Гневное отношение к душителям Коммуны и глубокое сострадание к коммунарам навсегда сохранились, по признанию автора, в его "душевной родословной". С негодованием пишет он позднее в статье "Горький упрек" о франко-прусской реакции, о ер объединении против Коммуны. Писатель разоблачал захватнический характер немецких войн; он, как и Щедрин, с тревогой за судьбы человечества говорил о милитаристской Германии: "...уже высовываются сверкающие копчики штыков" ("Поездки к переселенцам", 1891).
      Если бисмарковская Германия преследовала в международных отношениях агрессивные цели, а торгово-промышленная Англия грабила свои колонии, то "демократическая" Франция, в представлении Успенского, выступила носительницей другого "знамения" современного писателю века, В ней наиболее грубо сказались измена свободолюбивым идеям, извращение демократических порядков, паразитизм буржуазии, опошление искусства, крайне бедственное положение трудящихся. В повести "На старом пепелище" (1876) Успенский говорит о ничтожных результатах буржуазных революций в деле облегчения положения трудящихся. Революция, пишет автор, уверив рабочего, что "он - не скот, а человек, все-таки до сей минуты не дала ему уюта, а оставила одного среди пустой площади и сказала: "ну, брат, теперь живи, как знаешь"" (4, 119). Писатель понял, что буржуазия осквернила знамя демократических свобод, сделала его орудием обмана народа.
      В "душевной родословной" Успенского существенна и его поездка в Сербию в октябре-декабре 1876 г., во время сербско-турецкой войны. Значение этой поездки раскрыто в произведениях "Письма из Сербии" (1876) и "Не воскрес" (1877). Их автор великолепно разобрался в корыстных махинациях высокопоставленных "освободителей". Но это не помешало Успенскому увидеть и прогрессивное, революционизирующее значение участия русских в национально-освободительном движении на Балканах. Писателю чрезвычайно важно было знать, как простой русский народ проявит себя в действии, как он будет там бороться за свободу. Вместе с тем Успенский рассчитывал, что общественный подъем, вызванный славянским делом, явится началом борьбы за демократические преобразования и в родной России.
      Наконец, в духовной биографии писателя неизгладимый след оставило знакомство с художественными сокровищами Лувра. В письме к жене (1872) он сообщает: "...чаще всего хожу я в Лувр. Вот где можно опомниться и выздороветь" (13, 111). Особенно глубоко волнующими для писателя были чувства и мысли, вызванные величайшим творением античной скульптуры Венерой Милосской, этим чудом искусства. Уже в 1872 г. Успенский воспринимает образ мраморной богини с острова Милоса как нечто вдохновляющее, несовместимое с злодейскими действиями версальцев, как противоположное "мерзости" и "дряни" новейшего искусства. Позже эта антитеза развернется в записках Тяпушкина "Выпрямила" (1884-1885) в целостную картину, демонстрирующую коренные положения общественной и эстетической позиции писателя. Он укажет на враждебность буржуазного строя красоте и высокому идеалу человеческой личности, выступит поборником единства этики и эстетики, труда народа и борьбы революционной интеллигенции.
      Начиная с "Больной совести" (1873), в которой впервые в литературно-художественной форме отразились зарубежные наблюдения Успенского, наступает период его тревожных и пытливых исканий. В 70-е гг. он создает новый тип литературного произведения, основные черты которого вполне проявились в "Больной совести". "Спесь образа и публицистики" - так точно определяет В. Г. Короленко художественный метод ее автора. В этом ведении принципиально расширяется сфера действительности, которую воспроизводит художник-публицист. Жизнь отдельной личности и семейных гнезд, бытовые уклады и семейные истории - то, что занимало Успенского в первый период, сменяются характеристиками событий международного значения, постановкой обобщающих социологических и этических проблем, напряженными раздумьями о судьбах народов, выяснением особенностей русской общественной жизни в плане ее сравнения с жизнью западноевропейской. Художественная публицистика писателя становится одновременно и его личной исповедью. Изображая жизнь, он вводит читателя в сферу своих личных волнений и тревог, знакомит с ходом своей мысли, с процессом своего творчества. В таком повествовании личность автора приобретает значение художественного образа, в котором воплощались типические черты демократической интеллигенции, искавшей опору в народных массах.
      "Больная совесть" состоит из небольших публицистических миниатюр, беллетристических сценок и авторских размышлений. Писатель воспроизводит параллель: с одной стороны, западноевропейский капиталистический образ жизни, а с другой - русские полупатриархальные отношения. Автор приходит к выводу, что в странах Западной Европы сложились определенность, ясность социально-нравственных отношений ("страшно, но видно и понятно"). Суровая, ничем не прикрытая правда "злейшего эгоизма" в жизни капиталистической Европы воспитывает и закаляет человека в определенных чувствах, убеждениях и поступках, поднимает на борьбу трудящихся. В русских же общественных отношениях пока еще нет этой ясности и определенности, уловимой причинности явлений. Поэтому здесь "пошли мне встречаться коммунары с возможностью довольствоваться и философией копейки серебром, пошли ретрограды, думающие в глубине души, что им бы следовало быть либералами, и либералы, которые, быть может, в сущности и не либералы..." (4, 357). Вот эта область "ни да, ни нет" и порождает разнообразные проявления "больной совести" у представителей русского общества. Заметим, что в своем выводе о господстве в российских условиях носителей "больной совести" Успенский несколько односторонен, так как и в русской действительности были фабриканты, умеющие без раздвоения, без угрызений совести, совсем на западноевропейский манер гнуть в дугу рабочего человека. Это было хорошо известно и самому Глебу Успенскому, автору "Нравов..." и творцу образа рабочего Михаила Ивановича. И все же он не искажал, а отражал определенные стороны реальной русской действительности: недостаточную развитость классовых отношений, неразвитость самосознания трудящихся.
      4
      Успенский не нашел "подлинной правды", т. е. счастья для трудящихся, в буржуазной Европе. Подобно Герцену 50-х гг., он в поисках "безгрешной" жизни с надеждой обратился к России, к деревенскому миру, к крестьянским массам. Так он оказался, как и многие его современники, в "объятиях" мужика. О своем влечении к русскому мужику Успенский рассказывает в "Автобиографии". "Затем, - признается он, - подлинная правда жизни повлекла меня к источнику, т. е. к мужику" (14, 579). Вернувшись из-за границы, Успенский летом 1877 г. совершает своеобразное "хождение в народ". Он поселяется в селе Сопки Новгородской губернии, а с марта 1878 г. до лета 1879 г. вместе с семьей живет в селе Сколково Самарской губернии. Здесь писатель работал письмоводителем в ссудо-сберегательном товариществе. Позже, покинув Самарскую губернию, Успенский жил на мызе Лядно, около станции Чудово, а в 1881 г. купил небольшой дом в том же районе - в деревне Сябреницы. Опираясь на длительные личные наблюдения, он создает очерковые циклы о русской деревне: "Из деревенского дневника" (1877-1880), "Крестьянин и крестьянский труд" (1880), "Власть земли" (1882), В первом из этих произведений у писателя появился хотя и мимолетный, но характерный для его будущих исканий "редкий экземпляр" крестьянина "в полном смысле этою слова" - Иван Афанасьев, "человек, который неразрывно связан с землею к умом, и сердцем" (5, 54). Писатель любовно говорит о присущих Ивану Афанасьеву патриархально-крестьянских чертах. Он не умел "ни хитрить, ни лукавить, ни обманывать - земледельческий труд ничему такому не учит" (5, 57); "...тем-то и дорог земледельческий труд, что отношения между человеком н этой землей, этим трудом - не насильственные, что связь рождается чистая <...> На таких чистых, совестливых началах держится и весь обиход подлинной, неиспорченной крестьянской семьи..." (5, 54).
      В этом лирическом апофеозе "истинного крестьянина" заключен исходный пункт поисков Успенским того идеала счастливой жизни "без греха", который он не мог найти в условиях западноевропейского строя. Но "на пути в деревню" писателю пришлось пережить, как и участникам "хождения в народ", много мучительнейших разочарований. При ближайшем его знакомстве с деревней оказалось, что сита рубля здесь, как и на Западе, велика, что погоня за копейкой успешно соперничает с силой привязанности Ивана Афанасьева к земледельческому труду. В. И. Ленин неоднократно ссылается на свидетельства Успенского о том, что в деревню полновластным хозяином вошел Купон, подрывающий власть земли и заставляющий крестьянина любыми путями "ловить рубль".
      Известно, что после 1861 г., в пореформенных условиях капиталистического развития России деревня не являлась чем-то единым. Крестьянине начало бурно дифференцироваться, выделяя бедняков, деревенских пролетариев, с одной стороны, и кулаков, буржуазную верхушку - с другой. Перед лицом пугавшего писателя социального раскола деревни он и пытался "уцепиться" за того крестьянина, который еще сохранил известную самостоятельность, не был ни пролетарием, ни кулаком, жил трудом на земле, обходился своим натуральным хозяйством. Успенскому казалось, что настоящая, спасающая от ужасов капитализма правда заключена именно в трудовой жизни этого типа крестьянина, воспроизведенного им с большим подъемом и проникновением в образе Ивана Ермолаевича ("Крестьянин и крестьянский труд"). Вот в такою-то мужичка писатель и "влюбился", у него он почерпнул "поэзию земледельческого труда", всю свою "философию жизни". В бытии Ивана Ермолаевича писателя привлекли полнота его существования - целостность и гармония, которые делают его образцом человеческой личности вообще. Поэтому, описывая Ивана Ермолаевича, автор вспомнил Венеру Милосскую и те впечатления, которые он испытал, созерцая в Париже эту "каменную загадку".
      Однако содержание очеркового цикла "Крестьянин и крестьянский труд" далеко не исчерпывается утопией трудового "мужицкого рая" на земле. Что дают, спрашивает Успенский, природа и земля крестьянину, что они вносят в его бытие и миросозерцание? Ответы писателя обнаруживают его народнические иллюзии, но вместе с тем они соседствуют и с глубоко антинародническими. Писателю очень хотелось бы видеть в крестьянстве ту силу, которая должна быть основой обновления всего человечества. Но у крестьянина находились в то время такие аргументы в пользу индивидуального хозяйства, перед которыми писатель, как и многие участники "хождения в народ" и землевольческого движения, становился в тупик.
      "- Скажите, пожалуйста, неужели нельзя исполнять сообща таких работ, которые не под силу в одиночку? <...>
      - То есть, это сообща работать?
      - Да.
      Иван Ермолаевич подумал и ответил:
      - Нет! Этого не выйдет...
      Еще подумал и опять сказал:
      - Нет! Куды! Как можно... Тут десять человек не поднимут одного бревна, а один-то я его как перо снесу, ежели мне потребуется... Нет, как можно! Тут один скажет: "бросай, ребята, пойдем обедать!" А я хочу работать... Теперь как же будешь - он уйдет, а я за него работай! Да нет - невозможно этого! Как можно! У одного один характер, у другого - другой!.. Это все равно, вот ежели б одно письмо для всей деревни писать..."(7, 69).
      Так больно "ушибся" Глеб Успенский о свой кумир. Но то был и кумир целого поколения лучших людей России. Однако иных выводов писатель и не мог сделать, оставаясь на почве правды. Привычка к индивидуальному хозяйству-острову, индивидуалистическая психология крестьянина, живущего в условиях капиталистического товарооборота, полное поглощение его мыслей и чувств заботами о каждой собственной щепке - вот непреодолимые препятствия на пути осуществления беспочвенных интеллигентских социалистических мечтаний. Следовательно, любовь Успенского к Ивану Ермолаевичу оказалась безнадежно мучительной любовью. Под ударами проникающих в деревню буржуазных отношений любимый Успенским тип крестьянина, живущего "трудами рук своих", исчезал, порождая классы капитализирующейся деревни. Вместе с этим уходила из-под ног и почва, питавшая его любовь. Любовь оставалась, а реальных оснований для нее становилось все меньше и меньше.
      В третьем очерковом цикле о деревне - во "Власти земли" - Успенский, изображая драматическую историю жизни Ивана Босых, впервые обратился к детальному выяснению вопроса о том, что такое "власть земли" над крестьянином. Характеризуя мощь крестьянского народа, писатель воспроизводит былину о Святогоре-богатыре. Вчитавшись в былину, признается автор, видишь что "все в ней глубоко обдумано, все имеет огромное значение в понимании сущности народной жизни: тяга ж власть земли огромны - до того огромны, что у богатыря кровь алая выступила на лице, когда он попытался поколебать их на волос, а между тем эту тягу и власть народ несет легко, как пустую сумочку" (8, 27).
      Углубляясь в разработку вопроса о тайне народной силы, Успенский не избежал некоторых упрощений и ошибок. Он склонен был преувеличивать силу влияния особенностей земледельческого труда на человека и общество в целом. Как указывал М. Горький, писатель выражал "уверенность в необоримой силище власти земли над мужиком". [12] Успенский порой впадал в идеализацию крестьянского труда, типа человека, сложившегося под властью земли. Он утверждал, что "земледельческий труд - один только безгрешный, святой труд, складывающий все частные и общественные отношения земледельцев в безгрешные, безобидные формы" (8, 73). Но автор "Власти земли" говорит о мужике не только как об "образчике" высшего типа человеческой личности вообще. И в этом произведении писатель исследует реальные социально-экономические условия, в которых протекал земледельческий труд российского крестьянина. В деревне господствует не только власть земли, но и власть денег, всех тех новых порядков, которые разрушают власть земли, отрывают крестьянина от земледельческого труда, искажают его личность. Писатель пришел к очень важному выводу о том, что вопрос о земле не решен в России так, как нужно народу. Успенский обнаруживает проницательность в своем понимании "земледельческого типа", "земледельческого миросозерцания". В заключительной части "Власти земли" он обращается к толстовскому иепротивленцу-фаталисту Платону Каратаеву, но не возвеличивает его, не идеализирует, а ставит вопрос о необходимости перевоспитания, переделки типа человека, созданного "матерью природой", условиями земледельческого труда. Успенский, как и Щедрин, утверждавший, что каратаевщина укрепляет власть Угрюм-Бурчеевых и Бородавкиных, всевозможных хищников, проницательно заметил, что безропотный Каратаев раскормил другой мир, мир притеснителей, которые заставляли его умирать ради своего кармана.
      Свой идеал Успенский связывал не с мужицким трудом вообще, а прежде всего с трудом в условиях дружного и крупного общинного хозяйства. Писатель постоянно выступает критиком казенной общины, канцелярских общинных порядков, понимая их искусственный характер. Тягловой и бюрократической общине он противопоставляет свободную общину, не подавляющую личность крестьянина и избавленную от опеки администраторов, от власти кулаков и кабатчиков. Конечно, с точки зрения социально-экономической действительности капитализирующейся России мечтания Успенского о коллективно-трудовых основах жизни крестьянства не выдерживают критики, как не вытекающие из реальных возможностей того времени. Но с точки зрения будущего "лучезарный" образ свободного труда крестьян сообща и обобществленными средствами производства становится истиной. Это значит, что в мечтаниях Успенского отражено обгоняющее время предчувствие реальных потребностей крестьянских масс.
      5
      Характерная особенность литературно-общественной позиции Глеба Успенского выражалась в активном, творческом отношении к действительности, в стремлении свое слово литератора превратить в живое общественное дело, в средство пропаганды определенной практической программы, отвечающей на вопрос, что нужно конкретно делать ради благополучия трудового народа, во имя преобразования социально-экономического строя жизни.